Неделя приключений

Сёмка жил в многоквартирном доме на улице Малый спуск. Улица действительно служила спуском от расположенного на холмах центра города к реке. Нижний конец улицы выходил на мост. Имелся ещё и Большой спуск, хотя на самом деле он был ничуть не больше Малого.

Сёмка жил, как все мальчишки. Зимой ходил в школу, с нетерпением дожидался выходного, бегал на коньках по обледеневшей улице, весной из ивы и черёмухи вырезал свистки и являлся домой с промоченными ногами, летом купался до звона в ушах, рыбачил и бегал в лес за ягодами, осенью жёг костры, ел испечённую в золе картошку.

Одних в наказание за поступки порют ремнём, других ставят в угол, третьих доводят до беспамятства разными поучениями. Всё это вместе Сёмка предпочёл бы, чем заниматься математикой. За каждый даже самый незначительный проступок он должен был расплачиваться решёнными задачами. Мать преподавала в школе-десятилетке и в техникуме. Сёмку крайне удивляло, что ученики любили её предмет. Что касается его, то математику он ненавидел так же, как другие ребята ненавидели отцовский ремень или опостылевший угол. Мать почему-то этого не замечала. Вообще Сёмке она казалась немного не от мира сего.

Она была очень красивая женщина. Никто не давал ей больше двадцати пяти лет. Незнакомые люди считали её артисткой, им и в голову не могло прийти, что она математик. Взгляд продолговатых серых глаз был очень сосредоточен и именно поэтому казался капельку рассеянным. Математике мать посвящала почти всё свободное время. Когда она, чуть заметно щурясь, смотрела на окружающие предметы, Сёмке казалось, что она прикидывает, из чего бы стоило извлечь квадратный корень. Она носила подстриженные по-мужски волосы. Они были густые, чёрные и кудрявились крупными завитками. Один особенно непослушный завиток падал на лоб и придавал матери вид легкомысленной девчонки. Но она была ужасно строга. Самые шумные мужчины при ней становились тихими, почтительными и даже какими-то пришибленными. А Сёмке эта строгость просто портила жизнь. Сколько прекрасных солнечных дней провел он наедине с задачником! Возможно, мать хотела сделать из него великого математика. Но когда она уходила, Сёмка откладывал задачник и начинал рыться в её библиотеке. Тут имелись книги не только по математике, а и по ботанике, по географии, по литературе, по медицине, даже книга о землетрясениях. Сёмку охватывало волнение, какое бывает у путешественника, ступившего на неизведанную землю.

Однажды ему попалась книга «Герои и мученики науки». Сёмка проглотил её в один присест, и ему очень захотелось стать героем. Только он ещё не знал, какой науке себя посвятить. Дня два назад Сёмка нашёл «Анатомию», толстую книгу с цветными картинками, напечатанными на глянцевитой бумаге. Он долго рассматривал цветные иллюстрации, читал объяснения к ним. Поражённый длиною человеческих кишок, с полчаса недоверчиво ощупывал собственный живот. Как же они ухитрились поместиться в столь тесном пространстве? Особенно позабавили его латинские названия разных частей тела. В школе он изучал немецкий язык, поэтому смог без труда прочитать по-латыни. Ключица — клавикула, лоб — ос фронтале, а затылок — ос окцинитале. Значит, по-латыни подзатыльник будет «под-осэкцепетальник»?

И цветные картинки и латынь ему очень понравились, и он решил заняться медициной. Существовала ещё одна причина, побудившая его принять такое решение. Сёмка жил в квартире, состоящей из шести комнат. Шесть дверей выходили в общую кухню, напоминавшую размерами зал ожидания крупного вокзала. Жили в квартире разные люди: рабочие, служащие и даже доктор Павел Абрамович с женой. Сёмка очень уважал его, потому что вид у доктора был учёный и строгий. Проходя через кухню, доктор молча кивал головой присутствующим, тем и ограничивался его контакт с соседями. Все необходимые переговоры вела его жена, игравшая при нём в этих случаях роль министра иностранных дел. Когда однажды Сёмка заболел, доктор пришёл к нему по просьбе матери. Он молча выслушал больного, молча прописал лекарство, коротко ответил на вопросы матери и хмуро удалился. Во всём его облике, в каждом жесте было столько значительности, важности, что для Сёмки стало очевидным: доктор знает больше всех. С матерью, разговаривая с которой обычно все любезно улыбались, даже милиционеры, он держался сухо и смотрел на неё свысока. А у матери при этом был какой-то виноватый вид и заискивающий, просящий голос, словно она провинилась перед доктором. Думая о будущем, Сёмка представлял себя похожим на Павла Абрамовича — всезнающим, строгим, внушающим всем почтение.

О своём решении Сёмка рассказал закадычному другу Витьке Терехову, и тот согласился помочь в медицинских занятиях. Вообще-то Витька мечтал стать лётчиком и, кроме того, питал склонность к технике. Он любил мастерить. В сарае у него валялись недоделанные рулевики собственной конструкции, фанерный щит, электрический моторчик, модели самолётов и множество других вещей. Вчера, пользуясь тем, что отец, машинист паровоза, уехал на неделю в командировку, Витька разобрал радиоприёмник. Правда, он опять собрал его, но приёмник почему-то онемел, словно камень. Главная беда заключалась в том, что всё это происходило на глазах шестилетнего братишки Юрика, человека ехидного и злопамятного. Витька, конечно, взял с него обещание молчать, взамен посулив множество разных благ, вроде хлеба с вареньем, модели самолета, цветных стёклышек, но кто его знает, разве можно на него надеяться? Словом, капризы техники могли обернуться хорошей поркой, и Витька разочаровался в ней. То ли дело медицина!..

Сёмка проснулся в шестом часу и сразу вспомнил, что на сегодня назначена пробная операция. Он высунулся из окна и голым животом почувствовал приятное тепло нагретого подоконника. Весь мир был залит ярким утренним светом. В свеже-голубом, не успевшем пропылиться июньском небе носились стрижи. Со стороны речной поймы ветер доносил тонкий запах влаги и полевых цветов. Большая часть двора ещё лежала в тени. Кое-где солнечные лучи успели порвать её синее покрывало, и угловатые, геометрических форм прорехи с каждой минутой увеличивались в размерах.

Сёмка начал одеваться, изо всех сил стараясь не шуметь. Мать, измученная всякими занятиями, экзаменами, заседаниями, спала в соседней комнате. Она строго-настрого наказывала не тревожить её по утрам. Сёмка не думал её тревожить. Наоборот, ему очень нравилось, когда мать спала. Можно было, минуя всякие нравоучения, беспрепятственно ускользнуть на улицу.

Он тихонько сел к столу, в два глотка выпил молоко, булку сунул в карман (на улице она вкуснее), осторожно встал. С грохотом упала табуретка. Сёмка замер на месте. Вот всегда так. Обращался с ней бережно, словно она из стекла, а поди ж ты — упала.

Послышался скрип кровати, шаги. В комнату вошла мать в халате и в тапочках на босу ногу.

— Что ты опять натворил? — спросила она, окинув Сёмку ледяным взглядом.

— Табуретка вот… Я осторожно, а она…

В Сёмкином голосе слышалось возмущение буйным поведением табуретки.

— Всегда у тебя кто-то виноват, — продолжала мать. — Ты просто неуклюжий тюлень. В твоих движениях нет никакой координации… Что с тобой? Может быть, болен? Тогда давай поставим градусник.

Сёмке стало тоскливо.

— Здоровый я! — воскликнул он со всей искренностью и даже для убедительности руку приложил к груди.

Взгляд матери потеплел. Уж очень несчастный вид был у Сёмки.

— Завтракал?

— Ага. Можно я пойду гулять?

Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— Ну беги.

Сёмка ринулся из комнаты. Однако в дверях его настиг вопрос:

— Умывался?

— А я… э…

— Марш умываться! С мылом!

Пока Сёмка плескался под умывальником, обильно намыливая лицо и руки, чтобы уж исключить всякие придирки, он размышлял о том, как много, в сущности, приходится делать бесполезных вещей. Например, зачем умываться, если всё равно сегодня десять раз искупаешься. Мать внимательно осмотрела его посвежевшую физиономию.