Операция "Кеннеди"

— Человек, с которым вы хотите встретиться, скрывается от всего мира, — объяснил Хонг. — Его охраняет отряд хорошо обученных военных. В основном это ваши, израильские десантники, причем не только бывшие: некоторые находятся даже сейчас при исполнении. Есть человек пять наших, боевики из триад, один немец и еще какой-то русский... Неважно. Короче говоря, если вы придете к этим ребятам и скажете, что хотели бы встретиться с их подопечным, они разорвут вас в мелкие клочья на месте. Собственноручно. Акулам не доверят. Но есть брешь в этой системе безопасности. Эта брешь — сам охраняемый. Он очень общительный человек, и добровольная изоляция в последние два месяца его потихоньку сводит с ума. Когда он все это планировал, то явно чего-то не рассчитал. И наверное, он сегодня уже вовсе не так уверен, что его бегство от мира было правильным шагом... То есть у него есть некоторые соображения, о которых не знает его охрана.

— Он узник своих телохранителей? Я должен его освободить?

— Нет, нет, что вы, — замахал руками Хонг By, — он, конечно же, начальник над своими людьми. Но он не решился выйти из укрытия. Пока. И может никогда не решиться. Возможно, его подтолкнет к этому встреча с вами. В любом случае после вашей встречи его тайна будет раскрыта. Вот, собственно говоря, что от вас требуется.

— Так как же я к нему доберусь? Раскидаю их всех, пока они будут решать, какую часть меня сожрать самим, а какую — оставить акулам?

— Ценю вашу иронию, — хмуро сказал мой собеседник, — приберегите ее для статьи. Ваш человек в последнее время стал появляться без охраны в таком месте, где его можно подстеречь. Это общественное место. Стрелять там никто не станет. У вас будет, по меньшей мере, час-полтора на встречу с ним в районе полудня. После этого вам придется очень быстро бежать — и с Длинного острова, и из Гонконга. У меня есть для вас паспорт на имя Стенли Маттуэя и билет до Тель-Авива через Токио и Москву на то же имя. Кстати, на него же арендован ваш номер в гостинице. Подробности я сообщу завтра. Я заеду около девяти часов утра, так что не слишком увлекайтесь достопримечательностями ночного города, мистер Маттуэй.

С этими словами господин Хонг вручил мне ключ от моего номера. В ту же минуту соткавшийся из вечернего воздуха гостиничный служащий в красной ливрее открыл заднюю дверь "воксхолла" и достал оттуда мою сумку.

— Осторожнее, там компьютер! — воскликнул я.

— Не беспокойтесь, эти ребята знают свое дело, — насмешливо сказал Хонг, заводя мотор. Мне хотелось задать ему тысячу новых вопросов, но вместо этого я вылез из машины и последовал за носильщиком наверх по мраморному крыльцу, в отделанный золотыми пластинами громадный холл "Пенинсулы. Следом за ним я зашел в роскошный викторианский лифт с ковром, зеркалами и ливрейным служащим на стуле в углу. Мы поднялись на третий этаж, и в триста тринадцатом номере носильщик оставил меня наедине с моей сумкой, шпионской камерой и сумбурным потоком мыслей. Ни горячий душ в викторианской ванной, ни тревожный полуторачасовой сон, которым я забылся, едва накинув махровый гостиничный халат, не могли остудить бурлящую в моем сознании вулканическую лаву вопросов. Проснулся я в девять вечера и обнаружил, что вопросов этих за время сна ничуть не убавилось.

XXII

— Красиво пишет, — заметил Шайке Алон, — ты думаешь, он в самом деле мог вплоть до этого места не понять, о ком идет речь?

— Я думаю, что я бы догадался, — признался я. — Сейчас мне кажется, что когда я читал первый раз, то догадался где-то примерно на этой сцене. Но все-таки я не уверен, что это так легко. Ведь одно дело — мелькнувшая догадка, а другое дело — уверенность.

— Наверное, ты прав, — сказал Шайке Алон после некоторого раздумья. — Если относиться к этому тексту как к политическому детективу, в котором все возможно, то тут бы и ребенок догадался. Но если допустить, что это все — описание действительных событий, то я просто не могу себе представить, что бы я на его месте думал. Я бы, наверное, подумал про какого-нибудь крупного арабского лидера. Некто, скрывший себя от мира два месяца тому назад. Наверняка я бы подумал на Фатхи Шкаки: руководитель Исламского Джихада, который инсценировал собственную смерть от рук израильских агентов, чтобы вести какую-нибудь двойную игру... Помнишь обстоятельства этого дела? Неизвестный сириец, прибывший из Ливии по поддельному паспорту, гибнет на Мальте по пути в Дамаск, а потом его заочно опознают друзья и соратники доктора Шкаки. Они же сообщники. Да, скорее всего, я бы так и решил, что речь идет о воскресшем Фатхи Шкаки.

После этой неожиданно длинной тирады Алон замолк, видимо, довольный стройностью собственной логики. Мне зачем-то захотелось развалить его красивую конструкцию, и я легко уступил соблазну.

— Никто, кроме его же собственных ближайших соратников, не мог опознать Фатхи Шкаки, живого или мертвого, — напомнил я ему. — Как же эти загадочные тель-авивские заказчики могли рассчитывать, что Матвей его узнает первым, причем даже не представляя себе заранее, кого именно ему надо узнать и о чем с ним разговаривать? Нет, тут приходится думать на человека, известного Матвею. На человека, с которым Матвей найдет тему для разговора. Явно это не Фатхи Шкаки. Кроме того, совершенно необъяснимы мотивы людей, затевающих в Тель-Авиве всю эту сложную операцию с участием незнакомого им Матвея, просто чтобы сообщить израильскому читателю, что доктор Шкаки был двойным агентом. Это, конечно, был бы скуп, и не маленький, но единственным заказчиком подобного скупа могла выступить местная газета. А газета — даже тот же "Мевасер", в системе которого Матвей работал, — явно послала бы туда своего штатного корреспондента.

При слове "газета" Алон пару раз кивнул — убежденно и, наверное, помимо собственной воли. Видимо, он легко проиграл в голове эту ситуацию: как ему или главному его конкуренту, Шмуэлю Пирхия из ежедневной "Аелет аШахар", на стол ложится информация, что доктор Шкаки жив и скрывается в Гонконге. Конечно, и он, и Пирхия сделали бы все возможное, чтобы превратить это сообщение в центральный репортаж для своей пятничной обложки. Но ни он, ни Пирхия не обратились бы за помощью к какому-то Матвею Станевичу из эмигрантской газеты. Уж, наверное, нашли бы, кого послать из своих.

— Арабские разведки, — после паузы сказал Шайке.

— Те же яйца, только в профиль. Арабские разведки могли хотеть доктора Фатхи Шкаки, но они не могли хотеть Матвея Станевича. Даже если допустить на минуту, что арабские разведки решили воспользоваться услугами израильской прессы для своих разоблачений, то все равно их выбор не пал бы на Матвея. Они обратились бы к Иешаягу Алону и Шмуэлю Пирхия, прислали бы вам пакет документов Федеральным Экспрессом, прямо из Дамаска, и дальше спали бы спокойно, потому что вы бы дали этим документам ход...

— Правильно, — Шайке Алон снова решительно кивнул, — Фатхи Шкаки отпадает... Скажи, а что там дальше, в этом тексте?

— В каком смысле? — опешил я.

— Ну, там ведь, наверное, опять страниц десять туристических заметок, ночной Гонконг, пабы, дискотеки, злачные места...

— А как же!

— Много он их успел посетить за ночь? — спросил Алон не то насмешливо, не то с уважением.

— Достаточно. Успел даже подцепить какую-то фотомодель в дискотеке на Пике Виктория и поехал с ней кататься на джонке вокруг Королевской гавани... Ты что, не хочешь про это слушать?

— На данный момент я бы пропустил эту часть, — признался Шайке Алон. — Давай начнем сразу с девяти утра. Я потом прочту остальное глазами. Мы и так с тобой уже полтора часа сидим над этим текстом, а главный экшн еще не начался.

С сожалением я перелистнул несколько страниц довольно лихого повествования, выдержанного в лучших традициях матвеевских путевых заметок. "Сильный материал", как выразился бы Гарик. В свое время именно такие тексты — репортажи о поездках в Югославию, Россию и Египет — сделали Матвея одним из самых популярных русских журналистов Израиля. Это было до того, как он в очередной раз свихнулся на компьютерах. Компьютерное сумасшествие Матвея, положившее конец его неимоверной популярности среди авторов русской прессы, никогда не было мне до конца понятно. Одно дело — пользоваться такими благами цивилизации, как электронная почта, виртуальные энциклопедии и файловые архивы американской армии, для своих повседневных нужд, а совсем другое — превращать это техническое подспорье в основное содержание собственной жизни и единственный предмет для разговоров и статей. Впрочем, кондовую актуальную журналистику Матвей так никогда и не забросил. По мере того, как в израильской прессе его статьи на общеинтересные темы исчезли практически начисто, уступив место малопонятным обзорам Интернета, в России и Америке его израильские репортажи все активнее печатали редакторы международных разделов. Для редакторов "Сегодня", "Коммерсанта", "Иностранца", "Вечерки", "Русской мысли", радиостанций "Свобода" и "Эхо Москвы" Матвей оставался "лучшим и талантливейшим" русскоязычным израильским журналистом, и они охотно публиковали любой его актуальный материал (являвшийся, хоть они об этом и не подозревали, исправленным и дополненным переводом из сегодняшней компьютерной сводки новостей интернетовского информационного агентства Shomron News Service).