Папарацци

– Это который из Курска? – спросила я.

– Из Курска это Володечка. Он тоже курсант, но будущий артиллерист.

Ирка проговорила все это таким раздраженным тоном, будто речь шла о моих ближайших родственниках, не помнить которых было тяжким грехом. В сущности, я понимала, что подруга просто хочет отвлечь меня от происшедшего, чтобы я не зацикливалась на невеселых мыслях. А какая тема, с точки зрения Ирки, лучше всего могла отвлечь женщину от проблем? Конечно, межполовые отношения. Поэтому она продолжала гнуть свою линию:

– Так вот, я и говорю, Юрка приедет не раньше среды, у меня как раз закончатся женские дела. Я что думаю – пусть Юрка привезет с собой какого-нибудь дружка, а? Я уж попрошу его завтра, когда буду звонить, чтобы он прихватил кого-нибудь поздоровей и повыше.

– Это еще зачем? – насторожилась я.

– Как зачем? Тебе что, не нравятся здоровые? Пусть берет субтильного. Главное, чтобы высокий был. У тебя у самой, матушка, метр семьдесят три.

– Я имею в виду, зачем ты вообще кого-то приглашаешь? Терпеть не могу принудиловки и инкубаторства. Привезут тебе, понимаешь, какого-нибудь неандертальца, который слово «мама» с трудом выговаривает, и сидишь с ним целый вечер, не знаешь, что делать и о чем поговорить.

– Что делать, я тебе подскажу, – с надменной улыбкой ответила Ирка.

– Спасибо, не надо, – холодно сказала я. – Знаю я твои подсказки.

– Значит, не хочешь? – подвела итог разговора Ирка. – Сводничества не признаешь? Ну и будешь сидеть одна, принца ждать.

– Да, – отрезала я. – Ты уж там как-нибудь одна со своим Володечкой, Юрочкой или Геночкой.

– Ну и дура, – констатировала Ирка. – Ты еще вся карасевским мхом опутана.

Ирка встала и пошла из кухни. В дверях она неожиданно задержалась и, развернувшись, заговорила жестким тоном:

– Но если ты, как в прошлый раз, будешь Юрку своими длиннющими ходулями смущать, у нас с тобой, – тут она направила на меня свой указательный палец, – потом будет долгий и душещипательный разговор.

Выдержав паузу, Ирка перевела свой указующий перст на раковину:

– Сегодня твоя очередь мыть посуду.

С этими словами она развернулась и, плавно покачивая бедрами, отправилась по коридору в свою комнату.

– Мне что теперь – каждый раз комбинезон надевать, когда твои женихи припираются?! – прокричала я ей вслед. – К тому же ты не учла мой цикл!

Но ответа я не получила. Из большой комнаты, которую занимала Ирка, донеслась громкая музыка и голоса – подруга включила телевизор.

Я быстро помыла и вытерла сухим полотенцем посуду, убрала недоеденные куски курицы в холодильник, места в котором было более чем достаточно. Выключила в кухне свет и отправилась в свою комнату. Проходя через прихожую, я случайно бросила взгляд на тумбочку, где лежал черный конверт, и снова вспомнила все, что со мной произошло. Я взяла конверт и пошла к себе.

В моем распоряжении была меньшая из двух комнат, но, на мой взгляд, более уютная. Обои, оставшиеся от прежних хозяев, имели приятные, теплые тона. На стены я повесила две дешевые репродукции – натюрморт и сельский пейзаж. Большую часть двери занимал календарь с портретом Хулио Иглесиаса. Рядом с кроватью стоял высокий торшер, привезенный из Карасева моей мамой. Уже лет десять он занимал неизменное место в моем изголовье – сначала в Карасеве, теперь перебрался сюда. И эта частица дома также добавляла уюта в мое нынешнее жилище.

Я плюхнулась на кровать и включила торшер. Несколько секунд, раздумывая, вертела черный конверт в руках. Любопытно было узнать, что внутри. Наконец я решилась и надорвала край. Если там светочувствительная бумага, то потеря будет не велика. Если же что-то иное, то зря я, что ли, сегодня натерпелась – в конце концов заслужила хотя бы право знать, что там.

Я распаковала конверт и, тряхнув им, высыпала на кровать содержимое. К моему легкому недоумению, это оказались фотографии.

– Зачем тогда было запечатывать? – вслух удивилась я, но, взяв в руки фотографии, начала кое-что понимать.

По мере того как я просматривала снимок за снимком, раскладывая их на кровати, точно карточный пасьянс, мое удивление и растерянность возрастали. Я чувствовала, что краснею, но в то же время было любопытно.

Почти все запечатленные на фотографиях сцены носили порнографический характер. Однако я быстро смекнула, что порнографией эти снимки не являлись. На них были изображены не позирующие актеры, а обычные люди, заснятые на пьянке и явно ни сном, ни духом не подозревавшие, что их снимают. Оглядев все фотографии еще раз, я окончательно пришла к выводу, что все они были сделаны скрытой камерой. Заснятые мужчины и женщины держались естественно, не позировали, не таращились в объектив. К тому же на большинстве снимков ракурс был не очень удачный – как правило, камера располагалась где-то сверху и сбоку от центра действия.

Главной целью фотографа было не запечатлеть само эротическое действие, как это было на порнографических снимках и видеокассетах, которые мне, хоть и не часто, но доводилось видеть, а зафиксировать на снимке именно лица людей, занимающихся сексом.

Сначала шли несколько фотографий общего плана, охватывающих всю или почти всю компанию. Здесь были четверо мужчин и пятеро женщин. Интерьер, в котором делались снимки, однозначно говорил в пользу того, что действие происходит в бане. В пользу этого говорили и наряды участников. На дамах были, в лучшем случае, одни лишь трусики, мужчины прикрывали свои голые торсы простынями. Волосы почти у всех влажные и в беспорядке.

На групповых снимках было изображено застолье: невысокий столик сервирован закусками и обильно уставлен бутылками с горячительными напитками. Среди последних превалировала водка. Эротизм выражался пока лишь в том, что дамы обнимали и лобзали своих собутыльников.

Снимки же, которые я окрестила «персональными», были куда откровеннее. Камера выхватывала фрагменты банального полового акта.

На этих снимках фотограф уделил внимание лишь двоим мужчинам, причем одному из них отдал явное предпочтение. Это был довольно пожилой полный мужчина с обширной плешью на затылке, волосатой грудью и большим, свисающим складками животом. Фотографии легко рассортировались на две стопки. На одних толстячок занимался сексом с рыжеволосой женщиной крупных форм. Здесь он занимал активную позицию, то есть был сверху и, судя по эмоциям, отраженным на его лице, очень старался. На другой группе фотографий старикан, по-видимому, устал и перешел к «активному отдыху». Сменив пышнотелую партнершу на худенькую черноволосую нимфетку и посадив ее сверху, он лежал на спине с закрытыми глазами и блаженной улыбкой на устах.

Я не могла понять, почему именно этот мужчина особенно приглянулся фотографу – с эстетической точки зрения любовные игры с его участием были не слишком привлекательны. Куда выигрышнее смотрелся более молодой и, судя по снимкам, более изобретательный худощавый брюнет в паре с крашеной блондинкой.

Итак, внимательно рассмотрев все имеющиеся в моем распоряжении фотографии, я решила, что пора делать выводы. Их было несколько.

Фотографии, лежащие у меня на постели, являлись компроматом, и компрометировали скорее всего того самого лысого толстяка.

Совершенно ясно, что люди, преследовавшие на моих глазах парня в джинсовой куртке, не пугали его стрельбой в воздух, а всерьез хотели убить.

Не вызывал сомнения и тот факт, что целью их было добыть те фотографии, которые теперь находились у меня в руках.

Судя по всему, сегодняшний беглец и являлся фотографом, сделавшим эти снимки. Последний вывод вдруг совершенно неожиданно вызвал в моем сознании сцену двухмесячной давности.

В тот день, ранним утром, когда мы с Ириной стояли на остановке в ожидании автобуса, к нам стал клеиться невысокий светловолосый парень, одетый в белую рубашку с короткими рукавами, черные джинсы и кроссовки. Не помню, что он тогда говорил, обычный бессодержательный треп заигрывающего кавалера. Вообще-то такое случалось не раз, как-никак мы с Иркой не самые последние уродины в городе. Но этот парень запомнился мне тем, что на плече у него висела большая квадратная кожаная сумка, с которыми обычно ходят профессиональные фотографы. Его жидкие, коротко постриженные волосы торчали ежиком. Мы вместе влезли в автобус, где в давке его оттеснили от нас, после чего мы потеряли его из виду и даже не узнали, на какой остановке он сошел.