Страница 15 из 21
Еще одна немногочисленная, но неопределенная в социальном отношении группа – это низшие военные чины и члены их семей. В нашей базе их девять человек. Из них два армейских сержанта и один солдат, один солдат лейб-гвардии Семеновского полка, один отставной боцманмат, один отставной солдат, один солдатский сын и одна солдатская жена. Почти все векселя в этой категории выданы на незначительные суммы. Исключение составляет лишь вексель 1755 г. на 100 руб., выданный уроженцем Бежецка отставным боцманматом Л. Н. Ревякиным.
Солдатский сын Семен Игнатьев, выписывая вексель на 3 руб. бежечанину И. В. Первухину, счел необходимым добавить, что он «города Бежецкаго житель». Слова «житель» и «жилица» встречаются еще в 26 векселях. В качестве места жительства при этом называются города Нарва, Переславль-Залесский, Рыбная слобода и Устюжна Железопольская, а также монастырские села, в том числе Валдай, а также Александровская слобода Переславля-Залесского, Подгорная Макарьева монастырская слобода, одно село в Костромской провинции. Очевидно, что солдатский сын Игнатьев проживал в Бежецке, не будучи вписан в бежецкое купечество, а значит, и в соответствующие ревизские сказки. В данном случае неизвестно, имел ли он собственный двор или жил на имевшемся в городе штабном дворе. Не исключено также, что он был сыном солдата-инвалида, находившегося в составе расквартированной в Бежецке инвалидной команды. С остальными «жителями», самоидентификация которых ограничена лишь одним этим словом, картина еще менее ясная. Средняя сумма вексельных сделок по этой категории составляет 27,2 руб., то есть выше, чем у крестьян и у церковников. Места заключения сделок также разнообразны – Тверь, Петербург, Весьегонск, Нарва, Валдай, Бежецк и Устюжна. Иначе говоря, в хозяйственную деятельность они были вовлечены достаточно активно. Правда, лишь в одном случае «житель» является заимодавцем, во всех остальных – это заемщики.
Возможно жителями тех или иных населенных пунктов называли тех, кто не был дворовладельцем и проживал совместно с родственниками. Вполне вероятно также, что люди, обозначавшие себя словами «житель» и «жилица», не являлись крепостными, не были приписаны к соответствующим городовым и сельским общинам, а их правовой и фискальный статус оставались неясными. Тоже следует сказать и еще о трех участниках сделок. Это «служный сын» Василий Евдокимов, «помощник» Ларион Орлов и «сиделец» петербургского купца Н. С. Семьянова Макар Григорьев, причем последний, действуя, видимо, по поручению своего хозяина, выписал вексель в 1772 г. на довольно значительную сумму – 490 руб.
Еще одно понятие, использовавшееся для обозначения социального статуса, это слово «содержатель». «Рыбнослободской купец, а Красносельской фабрики содержатель» Иван Матвеевич Нечаев в 1754 г. выписал вексель на 84 руб. на имя бежечанина Алексея Дедюхина, а в следующем году еще один вексель на 420 руб. на имя поручицы Анны Воейковой. Иван Алексеевич Третьяков, одолживший в 1768 г. 60 руб. у бежечанина Ивана Рогозина ограничился сообщением, что он просто «суконных фабрик содержатель», а «кожевенной фабрики содержатель» Тимофей Никитич Щеколютин счел необходимым добавить к этой информации, что он еще и «коммерц-комиссар». Словарь-справочник «Государственность России» применительно к XVIII в. упоминает лишь «комиссара от земли» («выборная должность, ведавшая сбором подушной подати в полковых дистриктах» в 1721–1736 гг.) и «комиссара над купечеством» (он же «караванный комиссар» – «коммерческий руководитель казенного каравана, регулярно отправлявшегося с товарами в Китай»).[105] Словарь Академии Российской дает понятию «комиссар» более общее определение: «пристав, коему препоручен казенной какой-либо сбор или препоручено что-либо в смотрение».[106] Скорее всего, Щеколютин действительно ведал какими-то сборами, как и московский купец Яков Иванович Мамин, в одном из векселей обозначенный как «содержатель питейных сборов». Прибавление к слову «комиссар» слова «коммерц», вероятно, указывает на то, что Щеколютин был уполномочен Коммерц-коллегией. Понятие же «содержатель» носит явно двусмысленный характер. Если о Мамине, чье имя достаточно часто встречается в бежецких документах, поскольку между ним и местными жителями возникали разного рода конфликты, известно, что он был откупщиком, то Нечаев, Третьяков и Щеколютин могли быть и владельцами соответствующих фабрик. Употребляемое же ими достаточно неопределенное понятие «содержатель» можно рассматривать как одно из свидетельств правовой необеспеченности частной собственности в России XVIII в., вследствие чего слово «владелец» применительно к промышленным предприятиям еще не было в ходу.[107]
Книги протеста векселей, естественно, не единственный вид источников, содержащий сведения, способные уточнить наши знания о социальной структуре русского общества XVIII в. Так, к примеру, на основе судебных документов московской канцелярии земских дел начала столетия можно сделать вывод, что, наряду с должностями, москвичи различали друг друга и по роду занятий. Так, в 1708 г. крепостной (сам себя он обозначает как «человек») кн. М. Г. Ромодановского Федор Фатуев подал челобитную о бесчестье на отставного солдата Луку Тюрина, причем пострадавшими, помимо себя самого, он назвал также работавших по найму у его племянника «дворника» и «огородника», чью социальную принадлежность он при этом никак не уточнял.[108] В 1720 г. драгун Азовского полка Прокофий Ожегин пожаловался на хозяина двора, где он с семьей стоял постоем, «серебряника» Петра Немчинова. Позднее выяснилось, что в действительности Немчинов – оброчный крестьянин дворцового села, но выяснилось это лишь спустя много лет, когда дело решили наконец завершить.[109] О другом «серебрянике», Григории Шумаеве, жаловавшаяся на него Анна Федорова, уточняла: «незнамо какова чина человек». Сама она при этом называла себя вдовой «плавильщика», не добавляя к этому обозначению никакого чина.[110] В других делах того же архивного комплекса встречается «портной мастер Казенного приказа»,[111] «блаженные памяти великие государыни благородные царевны и великие княжны Екатерины Алексеевны цырюльник».[112] Илья Зубов, обидевший в 1721 г. жену подьячего Поместного приказа Аксинью Белозерову, проходил по делу (и был оправдан) и вовсе как «сибиряк», что, судя по всему, не вызвало у служащих канцелярии никаких вопросов.[113] Еще один челобитчик в 1730 г. характеризовал себя следующим образом: «камергера и ковалера Степана Васильевича Лопухина оброчной крестьянин, а по купечеству Малых Лужников, что у Крымского двора Василей Петров сын Барсуков».[114]
Вполне очевидно, что приведенные примеры не дают возможности делать какие-либо обобщения относительно организации и структуры русского общества XVIII в. Лишь в качестве гипотезы можно предположить, что наряду с социальной структурой, закрепленной в законодательстве и используемой государством в управленческих, прежде всего фискальных целях, одновременно с ней существовала по меньшей мере еще одна, гораздо более подвижная и основанная на роде занятий отдельных групп населения. Обе эти виртуальные структуры пересекались, накладывались одна на другую и выходили на первый план в зависимости от конкретных ситуаций. Подобная возможность была заложена уже петровской Табелью о рангах, да и в целом петровскими преобразованиями. Уничтожив «чины Московского государства» и поставив понятие службы в центр официальной идеологии, реформы Петра одновременно наполнили слово «чин» новым значением и придали ему новый социальный статус, маркированный обращениями «ваше благородие», «ваше превосходительство» и т. д. Табель же о рангах прочно связала чиновную лестницу с возможностями социальной мобильности.[115]
105
Государственность России. Кн. 5. Ч. 1. М., 2005. С. 456–457; 434.
106
Словарь Академии Российской. Т. 3. Стб. 763.
107
Словарь русского языка XVIII века дает к слову «владелец» примеры, связанные исключительно с владением землей и крепостными (Словарь русского языка XVIII века. Л., 1987. Вып. 3. С. 193).
108
РГАДА. Ф. 279. Московский судный приказ. Оп. 1. Д. 5402. Впрочем, нельзя быть полностью уверенным в том, что Фатуев был крепостным, поскольку оборотом «человек его» зачастую обозначались служители господских домов, работавшие по найму или выполнявшие отдельные поручения. См.: Козлова Н. В. Значение семейно-правовых актов дворян для изучения социальной истории // Дворяне Москвы: свадебные акты и духовные завещания петровского времени. Сост., очерки и комментарии Н. В. Козловой и А. Ю. Прокофьевой. М. РОССПЭН. – 2015. С. 54–60. Исследовательница отмечает, что «не имеющая четких правовых и административных определений данная социальная категория в XVIII в. представляла собой хотя и меняющуюся, но постоянную социальную реальность, воспроизводство которой отражало подвижность социальной структуры российского общества раннего Нового времени». (Там же. С. 60)
109
Там же. Д. 5759.
110
Там же. Д. 5698.
111
Там же. Д. 5796.
112
Там же. Д. 5761.
113
Там же. Д. 5812.
114
Там же. Д. 6060. Л. 1.
115
жавия // Российская империя от истоков до начала XIX века: Очерки социально-политической и экономической истории. М., 2011. С. 663–665.