Страница 14 из 21
Отмеченная Э. Виртшафтер необходимость изучать язык современников и их словоупотребление нашли отражение в появившемся в последние годы ряде работ, написанных в русле истории понятий и исторической семантики и, прежде всего, в двухтомном сборнике «Понятия о России», являющегося плодом реализации проекта Германского исторического института в Москве.[97] Что же касается комплексов архивных документов, о которых писала американская исследовательница, то представляется, что рассматриваемые в данной работе книги протеста векселей как раз и являются одним из таких комплексов.
Выше уже упоминалось, что анализ этих документов свидетельствует о том, что люди XVIII в., в том числе не дворяне больше ценили свои должности, чем сословную принадлежность. Можно предположить, что, если представление о сословии как о корпорации с определенными правами и привилегиями даже применительно к дворянам и горожанам до 1785 г. не было юридически закреплено, то для отдельного индивида принадлежность к нему была тем более достаточно расплывчатой и связанной почти исключительно с фискальными обязательствами. Получение же должности, пусть даже выборной и временной, выделяло индивида из массы, наделяло конкретными обязанностями и властными полномочиями и четко определяло положение человека в обществе. Обладатель должности, таким образом, становился обладателем и определенного социального капитала, и именно поэтому должность для него являлась большей ценностью, чем принадлежность к сословию. Опосредованно этому способствовало и государство, требовавшее от дворян при обозначении своего социального положения называть чин в соответствии с Табелью о рангах, причем именно чин, дававший право именоваться «благородием» или «превосходительством», в гораздо большей степени, чем статус дворянина и помещика, определял положение человека среди ему подобных.
Встречающаяся в векселях самоидентификация участников сделок может, таким образом, служить одним из ключей к реконструкции того, каким русское общество виделось «снизу», то есть глазами тех, кто его собственно и составлял, в то время как сами сделки были одной из форм взаимодействия между разными социальными группами. Изучая эти и иные подобные им источники можно надеяться со временем прийти к решению задач, которые применительно к истории Западной Европы раннего нового времени еще в 1960-1970-е гг. ставила перед собой новая социальная история.[98]
Одна из социальных групп, фигурирующих в рассматриваемых документах – это те, кого в литературе принято называть «слугами монастырскими». В соответствующей статье справочника «Государственность России» ее автор М. Ю. Зенченко объясняет, что это «собирательный термин, которым обозначался гражданский административно-управленческий персонал монастырского вотчинного управления», существовавший на протяжении XVII в. и исчезнувший в качестве «самостоятельной служилой категории» в ходе I ревизии 1719 г., когда «слуги монастырские» были «включены в общие перечни крестьян, плативших подушную подать». При этом в качестве синонима «слугам монастырским» в статье обозначено слово «служка».[99]
Не вполне понятно, что имеет в виду автор под «общими перечнями» – становились ли «слуги монастырские» исключительно монастырскими крестьянами, или это также могли быть крестьяне дворцовые и помещичьи? Очевидно, что после записи в подушный оклад те, кто выполнял функции монастырских слуг, вряд ли оставили свой промысел и, в случае участия в вексельных сделках, как свидетельствуют документы, в первую очередь обозначали свой служебный статус, не именуя при этом себя крестьянами. В нашей базе зафиксировано 12 подобных векселей за период 1740–1773 гг., в которых «слуги монастырские» выступают в качестве заемщиков, причем сразу же заметим, что этот хронологический отрезок включает и период после секуляризационной реформы 1764 г., когда монастырские вотчины перешли в ведение Коллегии экономии.
Из 12 составителей векселей в нашей базе один заемщик являлся управителем экономической вотчины, семь назвались «служителями», двое – «слугами» и двое – «служками». Являются ли три последних слова синонимами? Словарь Академии Российской объясняет, что служитель – это «крепостной человек, или наемной у кого- либо служащий», слуга – это «человек крепостной или вольной из платы кому служащий», а служка – «тот, кто приписан к монастырю какому для прислуг».[100] Таким образом, формальный статус, по крайней мере, первых двух мог быть как вольный, так и крепостной, в то время как служка – человек, приписанный к монастырю, т. е. по сути дела монастырский крестьянин. Действительно, два случая, относящихся ко времени после 1764 г., это – «слуга экономической вотчины» и «служитель Антоновой слободы экономического ведомства», что, впрочем, конечно же, не означает, что служки к этому времени вовсе исчезли.[101] Нет сомнения, что употребление слов «служитель», «слуга» и «служка» составителями веселей XVIII века не было произвольным и их авторы хорошо понимали различия между ними.
Добавим к этому, что слово «служитель», которое в документах XVIII в. часто употреблялось в сочетании «канцелярские служители», встречается еще в нескольких векселях, где в основном речь идет о служителях в господских, дворянских домах и, скорее всего, таковыми были их крепостные (дворовые). Вместе с тем, есть и явное исключение – это «Дому господина порутчика Александра Володимеровича Нарбекова служитель и города Соли Камской купец Михайла Филатов» (заемщик по векселю 1761 г. на 50 руб.). Очевидно, что, позиционируя себя подобным образом, Филатов подчеркивал свой «вольный» статус. А вот Иван Афанасьевич Серебрянцев, выписавший вексель на ту же сумму и в том же 1761 г., обозначил себя просто «приказчиком» вотчины кн. Козловского, что заставляет усомниться в том, был ли он вольным. С другой стороны, приказчик «Соликамского соляного промышленника Максима Суровцева» Степан Кузьмич Третьяков (он дважды опротестовывал в Бежецке векселя в 1754 и 1756 гг. на 3 руб. 20 коп. и 6 руб.) вполне мог быть вольным, как и его коллега, еще один приказчик того же Суровцева Кузьма Евдокимов, в 1755 г. выписавший вексель на 20 руб. приказчику же Пыскорского монастыря Якову Осиповичу Шенину.[102]
Судя по приведенным примерам, из всех слов, образованных от корня «служ», слово «служитель» использовалось в XVIII в. для обозначения наиболее высокого статуса его обладателя, вне зависимости от того был ли он формально вольным или крепостным, что соответствовало языковой традиции. Так, И. И. Срезневский в своих «Материалах для словаря древнерусского языка» для слова «служитель» приводит примеры исключительно религиозного значения, а для слова «слуга» – светского.[103] Между тем, к концу XVI в. относится связанный с Б. Ф. Годуновым эпизод, когда он стал официально именоваться царским слугой, что выделяло его из придворного окружения и наделяло особыми полномочиями.[104] Но в дальнейшем такое словоупотребление не закрепилось и социальный статус этого слова не изменился.
Однако, кого имели в виду авторы Словаря Академии Российской под словом «вольный»? Горожан? Мещан? Купцов? Или, может быть, представителей всех социальных групп помимо крепостных? И каков, например, был социальный статус управителя монастырской вотчины Ивана Федотовича Шлячковского, выдавшего в 1762 г. бежечанину М. А. Тыранову вексель на 3 руб. 50 коп., каковые он обязался уплатить в течение одного месяца? Очевидно, что эти вопросы требуют дальнейшего изучения.
Ровно половина – шесть – из двенадцати векселей этой категории выписаны на сумму от 10 руб. и ниже, однако три векселя, выданные служителем Иваном Филатовичем Мешковым канцеляристу Алексею Ивановичу Буркову (один в 1757 и два в 1759 гг.), были выписаны на относительно крупные по тем временам суммы – 52, 55 и 50 руб. Интересен и вексель на 15 руб., выданный в 1763 г. монастырским служкой Александром Петровичем Антоновым, контрагентом которого был бежецкий помещик И. Н. Ченцов.
97
«Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода. Т. I, II. М., 2012.
98
См. Об этом подробнее: Уваров П. Ю. Франция XVI века: Опыт реконструкции по нотариальным актам. М., 2004. С. 26–61.
99
Государственность России. Кн. 5. Ч. 2. С. 315.
100
Словарь Академии Российской 1789–1794. Том пятый. М., 2005. Стб. 554,
101
Изучение с этой точки зрения документов XVIII в. может, вероятно, дополнить этот список «слуг монастырских». Так, в 1732 г. в Московский судный приказ подал челобитную «Колязина монастыря Подмонастырской слободы служня сын Иван Степанов» (РГАДА. Ф. 239. Оп. 1. Д. 6565. Л. 1.).
102
Можно было бы задаться вопросом, были ли равны по своему социальному статусу приказчик помещичьей вотчины, купца-предпринимателя и монастыря? Но очевидно, что при ответе на этот вопрос вновь придется выяснять, кто из них был крестьянином (крепостным или государственным), а кто горожанином. То есть, сословная принадлежность, вопреки мнению Конфино, оказывается не вполне фикцией.
103
Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1912. Т. 3. С. 423, 427.
104
См.: Назаров В. Д. Политическая прагматика и историческая память: случай Бориса Федоровича Годунова // Universitas historiae: Сб-к статей в честь Павла Юрьевича Уварова. М., 2016. – С. 129–138.