Страница 9 из 15
Как видно из сказанного, в настоящее время еще нет возможности дать однозначную оценку перспективам политической модернизации в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, как, впрочем, и вывести некую усредненную – хотя бы для этого мегарегиона – модель поставторитарной модернизации. Очевидно, что рассмотренный многообразный конкретный опыт стран, входящих в данный мегарегион, обнажает малоизвестные или вовсе неизвестные измерения человеческой природы, которые, возможно, заставят и западных ученых пересмотреть теоретические основы их представлений о модернизации. Но мы все-таки можем соотнести некоторые из приведенных выше наработок исследователей с описанной эмпирикой поставторитарных модернизаций на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии.
Так, поставторитарная модернизация в Южное Корее и на Тайване соотносится с третьим или четвертым этапами модернизации по классификации А. Органски. Еще более адекватными для описания феномена поставторитарной модернизации в этих странах являются приводимые А. Мартинелли дефиниции «политических кризисов» – в частности, кризисы идентичности, проникновения, участия в политике и интеграции. Представляется продуктивной и научная легитимация гибридного характера транзитных режимов, особенно в свете признания Т. Л. Карл и Ф. Шмиттера о заметном осложнении и застопоривании переходного состояния в ситуации, когда политическая повестка сводится к идентификационным вызовам, что особенно характерно для современного Тайваня. Перспективной для понимания феномена поставторитарной модернизации выглядит и концепция Ю. Хабермаса о «незавершенности» классической западной модели модернизации и о возможности преодоления такой «незавершенности» путем рационализации, которая – разовьем здесь ученого – может в большей или меньшей степени учитывать местную специфику, а также темпы и содержание преобразований. Интересен и концепт «неокорпоратизма» Д. Эптера, причем обоснование осторожности проводимых «сверху» перемен сложностью идентификационной проблематики – как у Т. Л. Карл и Ф. Шмиттера – делает приведенное мнение актуальным не только для Китая, но и для Тайваня, хотя и с оговорками, что модернизация на острове уже поставторитарная, а на континенте – все еще авторитарная. Наконец, взгляд на идентичность сквозь призму концепции В. В. Малявина о процессуальной совместности китайской цивилизации может объяснить и особенности сегодняшней партийно-политической борьбы на Тайване, в которой сохраняется еще немало черт от эпохи прежней – авторитарной – модернизации. То есть инвентаризация наработок современной политологической мысли и их переоценка и переосмысление в контексте богатого эмпирического опыта современного Востока могут, в свою очередь, способствовать и развитию теоретической концепции поставторитарной модернизации как специфического способа развития стран рассматриваемого мегарегиона.
Роль партийных систем в классических и неклассических демократиях
Выше партия – точнее, правящая партия – была названа наряду с армией и правительственной бюрократией одним из возможных субъектов авторитарной модернизации. Возникает закономерный вопрос: какой оказывается роль такой партии, когда авторитарная модернизация трансформируется в поставторитарную, какими становятся пространство и особенности ее функционирования? Чтобы ответить на этот вопрос, следует произвести инвентаризацию изучения партий, партийных систем и институтов в политической науке. В результате сложится проблемный каркас, с помощью которого уже можно будет оценивать место партий в конкретной ситуации того или иного поставторитарного режима.
Начать следует с уточнения самого понятия «партия». Если иметь в виду, что этот шаг проделывается для рассмотрения партии как субъекта модернизации, то наиболее адекватными представляются определения А. Уэра (институт, работающий на консолидацию интересов)[56] и Э. Даунса (группа с собственным «ярлыком» как средством самоидентификации и идентификации акторами политического процесса)[57]. При этом Э. Даунс отталкивается от сформулированного Ф. Конверсом определения идеологии как своего рода «конфигурации», «элементы» которой связывает «функциональная взаимная зависимость»[58], иными словами любая идеология уже по определению является партийной. При этом институциональные параметры партий, сложившиеся в позапрошлом веке, остаются в целом неизменными и сводятся, по определению Б. А. Исаева, к «местным региональным структурам, парламентской фракции, общенациональному руководству, осуществляющему свою деятельность на основании программы и устава, принятых съездом»[59]. Следует принять и данное этим же исследователем определение партийной системы («партиомы») – «совокупность парламентских партий данной страны с их взаимосвязями и взаимоотношениями, их взаиморасположение с учетом политического веса каждой партии»[60].
Важные положения о природе и предназначении политических партий сформулированы Дж. Лапаломбарой и М. Вайнером. Исследователи называют три функции, присущие партиям в рамках любого политического режима. Во-первых, формирование общественного мнения, а также выполнение посреднической миссии при трансляции общественных требований в государственные институты. Во-вторых, выработка актуальной повестки действий для своих членов и последователей. В-третьих, селекция активистов с целью их последующего превращения в политических лидеров[61].
Проблема релевантного определения политической партии рассматривалась и Дж. Сартори. Ученый считает, что эта форма политического объединения должна иметь как «„правительственную релевантность“ при формировании коалиций», так и «„соревновательную релевантность“ при нахождении в оппозиции». В свою очередь те политические объединения, у которых отсутствуют «шантажный потенциал» (умение пользоваться «властью вето» в парламентской борьбе) и навыки по формированию коалиций, не могут считаться партиями в точном смысле этого слова[62].
Для понимания роли и места партий в процессе модернизации особое значение имеют исследования, в которых анализируется начавшийся в середине – второй половине XIX в. процесс «огосударствления» ведущих политических партий Запада и их превращения фактически в альтернативные властные институты. Начало исследованию этого аспекта в истории политических партий Запада было положено М.Я. Острогорским, проанализировавшим феномен «кокуса»[63]. Представление о «кокусе» было развито М. Вебером в его концепции плебисцитарной демократии: ученый обращает внимание на то, что даже в условиях демократии реальная власть принадлежит либо тем, кто постоянно работает в партийном аппарате, либо тем, от кого этот аппарат зависит[64].
Следующий этап исследований в этом направлении связан с именем М. Дюверже, подчеркивавшим, что «объединение нотаблей» (французский вариант «кокуса») «имеет естественную тенденцию принимать олигархическую форму», партийные «команды и кланы» тяготеют к превращению в «личные олигархии». Чрезвычайно значимым для понимания специфики развития партий в незападных политических системах представляется наблюдение М. Дюверже о «двух фазах» в истории развития «внутрипартийной власти». На протяжении первой фазы происходит «постепенный переход от личного руководства к институциональному». Вторая фаза – это реверсивное движение, когда, «преодолевая институциональные рамки, власть снова приобретает личностный характер»[65].
56
Ware A. Political Parties and Party Systems. P. 5.
57
Downs A. Op. cit. P. 25.
58
Converse Ph. Op. cit. P. 1–74.
59
Исаев Б. А. Теория партий и партийных систем. С. 61.
60
Исаев Б. А. Современное состояние теории партий и партийных систем. С. 129–130.
61
La Palombara J., Weiner М. The Origin and Development of Political Parties. P. 3–42.
62
Sartori G. Parties and Party Systems: A Framework for Analysis. P. 119–130.
63
Острогорский М. Я. Указ. соч. С. 122, 311,120, 25.
64
Вебер М. Указ. соч. С. 675.
65
Дюверже М. Указ. соч. С. 60, 205, 208, 232.