Лунка серебристая

Проходит несколько минут. Оса быстро бегает вокруг кобылки. Ей, видимо, теперь надо рыть норку. Но разбойнику не нравятся посторонние наблюдатели, он замечает наши неосторожные движения. Тогда оса садится верхом на большую кобылку, хватает челюстями ее короткие белые усики и, приподнявшись на длинные ноги, быстро тащит прочь свою добычу.

Теперь ясно, зачем осе понадобились длинные ноги!

Красавица-оса нас всех заинтриговала. Интересно бы посмотреть до конца ее охоту, проследить ускользнувшие детали да заодно забрать ее для коллекции. Быть может, этот вид осы неизвестен науке.

— Не остаться ли нам еще на день? — предлагает кто-то из нас неуверенным голосом.

— Останемся! — соглашаются все дружно.

Целый долгий день мы вновь страдаем от жары и сухости, бродим по пустыне, приглядываясь к голубокрылым кобылкам, но никому более не удается увидеть чудесного черного охотника.

Среди отвесных глинистых берегов по равнине, поросшей лохом, чингилем и травами, бежит небольшой ручей. Его воды зарождаются отсюда далеко, пожалуй, не менее чем за сотню километров, в высоких ледниках Заилийского Алатау, сбегая бурной горной речкой по каменистому ложу в равнину. Тут река расходится по многочисленным каналам для орошения полей и садов. И только вот этот крохотный ручей стремится вниз, чтобы слиться с желтыми водами реки пустыни — Или.

Я долго шел по тропинке вдоль ручья среди зарослей трав и колючих листьев тростника, изнывая от жары и жажды, и не знал, что он рядом, пока не услышал журчания воды. Здесь ручеек образовал небольшой водопадик и ниже его — озерко. С высокого берега я увидел прозрачную, как стекло, воду и сквозь нее какое-то странное черное дно. Оно слегка колыхалось и меняло свою форму. А на самой поверхности воды сбились кучкой жуки-вертячки. Но вот, такие осторожные, они издалека заметили меня и мгновенно заметались. Вместе с ними взметнулось черное дно и превратилось в тысячную стайку мелких рыбок-шиповок.

Я уселся на берегу, замер, застыл. Вертячки сразу успокоились, а рыбы тотчас же улеглись на дно. Неужели поняли беспокойство вертячек как признак опасности? Уж не служат ли у рыб жуки сторожами? Ничего подобного я не знал.

Тогда я подношу сачок к жукам, слегка взмахиваю им, и все повторяется сначала: вертячки мечутся, темное пятно взметывается облаком и становится стайкой рыб.

Как бы еще лучше убедиться в предположении?

Осторожно я сгоняю вертячек с озерка вниз по ручью и остаюсь наедине с рыбами. Все они теперь спокойны и не обращают на меня внимания. Лишь камень, брошенный в воду, ненадолго нарушает их покой. Вся большая компания рыб желает спать. Чем-то им здесь хорошо. Только некоторые крутятся у поверхности воды и, высовывая круглые ротики, кого-то склевывают.

А над озерком, в тени его отвесных берегов, крутится, беснуется в безудержной пляске рой черных мух. Иногда один из воздушных плясунов, истощив силы, падает в воду. Тотчас же высовывается рот колечком, и неудачник отправляется в желудок маленькой рыбы. В природе ничего зря не исчезает и все находит свое испокон веков установившееся назначение.

Иногда водопадик приносит случайно упавшее на воду насекомое. Струйка льющейся воды топит пловцов и направляет их ко дну, к черному бесформенному пятну шиповок, откуда уже нет возврата.

Пока я рассматриваю рой мушек, плывущих насекомых и рыб, вода в ручье постепенно мутнеет, и вскоре все закрывается непроницаемой пеленой. Что-то необычное происходит в ручье. Осторожно иду вверх по течению и вздрагиваю от неожиданности. Раздается громкий всплеск, шум, отрывистое хрюкание, темный большой зверь проносится мимо и скрывается в зарослях. В ручейке, оказывается, затеяло купание стадо кабанов.

Солнечные лучи становятся еще жарче. Стихает ветер. Где-то вдали лениво кукует кукушка. Светлеет вода. Рыбки сбиваются плотнее и черным пятном ложатся на дно. Неугомонные вертячки затихают, собираются стайкой, засыпают.

Тугаи у реки Или стали необыкновенными. Дождливая весна, обилие влаги — и всюду развилась пышная, невиданно богатая растительность. Цветет джида, и волнами аромата напоен воздух. Местами фиолетово-алые цветы джингиля закрывают собой все зеленое. Как костры, горят розовые тамариски. Покрылись, будто белой пеной, изящные джузгуны, а на самых сыпучих песках красавица песчаная акация, светлая и прозрачная, оделась в темно-фиолетовое, почти черное убранство. А рядом с тугаями склоны холмов полыхают кроваво-красными маками, светится солнечная пижма. Безумолчно щелкают соловьи, в кустах волнуются за свое короткохвостое потомство сороки. Биение жизни ощущается в каждой былинке, крошечном насекомом.

После жаркой пустыни мы с удовольствием располагаемся под деревьями — какая благодать тут, в тени, рядом со зноем южного солнца! А потом, отдохнув, идем на разведку, на поиски насекомых.

Но поиски неудачны. Насекомых всюду очень мало. Сказались три предыдущих сухих и голодных года. И сейчас не для чего это изобилие цветов, аромата, ярких красок! Кое-где лишь зажужжит пчела, застынет в воздухе муха-бомбилида. Удивительное время буйства растений и малочисленности насекомых! Пройдет год, быть может, два, шестиногие обитатели воспрянут и вновь оживят лик пустыни.

Мне надоело приглядываться. Всюду пусто, и не за что зацепиться взглядом. Вот разве только интересны эти зигзаги на песке. Они очень часты, эти узенькие полоски, протянутые таинственными незнакомцами. Кто бы мог путешествовать, ползая в песке, под самой поверхностью, чтобы не быть заметным врагам и остаться неуязвимым.

Но сколько я не копаюсь, ничего не нахожу и не могу понять, в какую сторону направлялся хозяин следов. Обидно не раскрыть загадки и возвращаться ни с чем к биваку. А они, эти извилистые ходы, на каждом шагу и будто издеваются надо мною.

Я утешаю себя: по-видимому, обладатели ходов бродят ночью и мне сейчас их не уследить, а на день прячутся глубоко. Поэтому перевожу взгляд на расцвеченные кусты чингиля, джузгуна, тамариска, слежу за птицами, убеждаю себя, что неудача — мелочь, не стоящая внимания, и почти достигаю цели — таинственные зигзаги забыты.

Но на биваке, у машины, где мы несколько часов тому назад истоптали весь песок, все снова испещрено зигзагами. Их проделали будто в издевку над нами, когда нас не было. Я снова ползаю по песку, пачкаюсь в пыли и опять без толку. Меня жалеют, пытаются помочь. Но никому нет счастья, песок весь изрыт, истоптан, все зигзаги перекопаны безрезультатно.

Тогда я сержусь на себя и усиленно занимаюсь другими делами — привожу в порядок коллекции, записи. На биваке наступает тишина, все разошлись опять по делам. Мучительно вспоминая название одного растения, я случайно гляжу под ноги и вижу легкую струйку песка, вздымающуюся кверху. А впереди этой струйки толчками, с остановками, движется небольшой песчаный бугорок. Сзади бугорка я вижу то, что искал почти весь день, — тонкую извилистую бороздку, тот самый след незнакомца. Он довольно быстро удаляется от меня, приближается к кустику, отходит от него в сторону, прочеркивая зигзаги.

Не переводя дыхания, я смотрю в бинокль с лупками и вижу такие знакомые, торчащие из песка кривые челюсти-сабли личинки муравьиного льва. Она ползет вспять, брюшком вперед, вся в песке, изогнутой кверху головой, взметывая струйками песок, оставляет позади себя дорожку.

Так вот кто ты такой, таинственный незнакомец! Воронки муравьиных львов здесь всюду по пескам тугаев. Этих насекомых миновала беда прошлых лет, и вот теперь они страдают от недостатка добычи. Никто не попадает в их хитроумные ловушки, и, наверное, поэтому голодные личинки так часто меняют места, путешествуют в поисках несуществующих богатых угодий.