Страница 34 из 91
- Та ти його ще спробуй забери! Ти диви, яка розумна! Загальні збори вирішили їх залишити в агрофірмі.
- Но я же имею право им распоряжаться. Вы не можете за меня решать! Пай - это моя собственность.
- Ти мені покажи пальцем де та твоя «собствєнность». Не знаєш? І як ти його міняти збираєшся, та ще й на квартиру? Йди звідси й не мороч мені голову.
- Хорошо, я его найду, оформлю, заберу и покажу Вам пальцем! Тогда Вы мне его обменяете на квартиру?
– От коли оформиш, покажеш – тоді і поговоримо…- председатель насмешливо пожал плечами.
Лида круто развернулась и вышла из приемной. Ее трусило от злости и бессилия. Выселяться ей просто некуда было, а упорная позиция председателя была аргументирована исключительно вредностью и уж никак не необходимостью. Ведь квартиры на «поселке» продавали, и, что факт, за гроши. Правда, зачастую, особо приближенным - таким, как дочь агронома, или главного зоотехника колхоза, но продавали же! Буквально пару месяцев назад, соседнюю квартиру купили по цене, по которой сегодня можно было купить максимум пару сапог… Почему ей не могут дать дом на выплату? Неужели каприз одного человека - это повод ее с детьми выгонять на улицу? И вопрос трудоустройства повис в воздухе…
Хлопнувшая, как выстрел, за спиной двойная дверь заставила вздрогнуть как саму Лиду, вынудив поежиться от проскользнувшего за спиной удивительно холодного сквозняка, так и секретаря председателя.
- Ліда, ти вирішила нам двері зламать?
- Ничего, колхоз богатый, как-нибудь на двери наскребёт!
- І з тебе стягне. З зарплати.- ехидно улыбнулась секретарь.
- Вы мне работу сначала дайте, а потом уже на зарплату покушайтесь!- Лида как можно быстрей выскочила из конторы, стараясь не расплакаться на глазах у этих стервятников. Она не увидела, как в кабинете председателя неожиданно сразу в трех местах засверкала проводка, а хлопнувшие от очередного порыва сквозняка двери в тот же момент заклинило. Как вызванные в срочном порядке высунувшимся из окна председателем (телефон тоже перестал работать) агроном и главный зоотехник вдвоем дружно ломали двойную массивную, сделанную на совесть, дверь в кабинет, пока запертый и матерящийся трехэтажными конструкциями Федосеевич пытался потушить стремительно разгорающийся пожар.
Как после всего, в закопченном, залитом водой и пропитанном дымом помещении, председатель удивленно поднял со стола заявление Лиды «о приеме на работу» с подколотой к нему медицинской справкой – на этом документе не было ни пятнышка сажи или копоти, не смотря на то, что все остальные бумаги, валяющиеся на столе в полном беспорядке, были серо-черного цвета.
-Шо за чортівня?... – пробормотал озадаченно Федосеевич, вертя в руках два листика, которые очень хотелось швырнуть в урну, но рука почему-то упорно отказывалась это делать.
Работу Лиде, как ни странно, предоставили. Со скрипом, недовольным выражением и, естественно, самую подходящую, с учетом ее образования и опыта... Ага - должность уборщицы в конторе. Зато председатель теперь мог с чистой совестью говорить, что у него даже уборщицы с высшим образованием. Вот как он колхоз поднял! Ну да Бог с ним, лучше хоть какая-то работа, чем никакой. Пока Лида работает, ее с детьми не так активно пытаются выселить. Ну и черт с ним, что из дипломированного специалиста в просторной оранжереее она превратилась в уборщицу в маленькой коморке со швабрами. Хоть не поле, с которого ее регулярно выносили без сознания. Как-то же нужно жить и детей растить…
Странные люди существа. Те, кто три года назад заискивающе заглядывали в глаза, выпрашивая букетик получше и покрасивей, теперь проходили мимо Лиды, не удостоив взглядом. Как только председатель колхоза сменил милость на опалу, окружение отреагировало мгновенно, но пока она была разнорабочей в поле и лежала в больницах, это ощущалось не так сильно. Теперь же, в конторе, так сказать, сердце села, где каждый день ходили мимо ее каморки «сливки общества», она ощутила, насколько силен стадный инстинкт. Хозяин сказал «Ату ее!», и они дружно бросились втаптывать ее в грязь… Не все, но очень многие. Но за себя Лида не так переживала как за детей, они-то в чем виноваты? Вероника изначально жила в такой атмосфере, да и в садике пока не особо ощущается общее настроение – дети маловаты, а вот Руслане пришлось тяжелей. Раньше окруженная массой друзей и радостно встречаемая многими односельчанами как дочка нужной всем цветоводши, теперь она оказалась неожиданно воспринимаемой в штыки всеми. Отверженной, словно прокаженной. «Тети Тани» и «тети Вали», которые раньше буквально тянули ее в гости и при каждом удобном случае старались ее чем-то угостить, теперь в лучшем случае делали вид, что впервые видят этого ребенка, в худшем – кривя губы в ироничной улыбке, спрашивали как там поживают мамины цветочки. Дети, слышавшие разговоры взрослых или просто «науськанные» родителями, моментально почувствовали слабину и ополчились на девочку, так и норовя при случае обидеть, полюбопытствовать, когда их уже выселят, посмеяться с того, что она возится с овцами, а не гуляет на улице… Дочка все чаще приходила домой расстроенная. Она не понимала этой резкой, жестокой, жуткой по своей сути перемены. Не видела прямой связи между тем, что делает она и тем, как разительно поменялось к ней отношение окружающих. И Лида с трудом доносила до нее, что в этом вина не ее, а ситуации в целом. Руслана удивлялась, и ее можно было понять. До лицемерия она еще не доросла, взрослых привыкла считать более мудрыми и правильным, а здесь такое несоответствие… Ребенок рос в семье, где уважалась справедливость, был авторитет родителей, знаний. А теперь жизнь с жуткой планомерностью разбивала вдребезги эти шаблоны, по пути норовя и саму девочку втоптать в грязь, сравнять с серой массой. За нее некому заступиться в школе, она растеряла друзей, поскольку ей некогда было играть на улице, ведь работа по хозяйству отбирала львиную долю времени. Лида и рада была б ее отпускать гулять, но сама элементарно не справлялась, а пустить всю живность под нож нельзя было. Без живности - никак, при тех копейках, которые по недоразумению назывались зарплатой и алиментами на двоих детей – семья б просто умерла с голоду. Прошлой зарплаты, выданной Лиде монетами по 50-т копеек, хватило на два килограмма конфет к Новому году. Вот он – весь денежный запас за месяц работы уборщицей, таскания ведер, швабры, и презрительных взглядов на «низший персонал». Но деваться было некуда.
В стране полным ходом шел процесс инфляции, «дерибана» всего подряд, гордо названного приватизацией и распаевкой. Колхоз тоже «распаевали», правда, по факту, это было только на бумаге. На врученном Лиде красивом документа стояли внушительные, как для нее, цифры – стоимость имущественного пая, стоимость земельного пая… Да, за такие деньги она б могла себе дом купить, и не один! По факту же – она получала от колхоза копейки (и те -«натурпродуктами») за использование этих самых паев, и, как сказал председатель, «показать пальцем», где лично ее земля и имущество, не могла.
Спустя пол года с должности уборщицы ее перевели на должность «уборщицы газонов» в связи с выходом на работу прежнего работника. Теперь в обязанности Лиды входила уборка клумб и газонов возле конторы. Правда, у этой работы был плюс - от нее требовалось, чтоб территория хорошо выглядела, и никого не интересовало, когда она это делает. Ну, почти не интересовало. По вечерам, обкашивая газоны, Лида не раз ощущала затылком взгляд задерживающегося в конторе председателя. Он словно наслаждался ее унижением, хотя, спрашивается, что она ему плохого сделала?
А если Лида была в больнице, клумбы поддерживала в нормальном состоянии дочка – (требование председателя – чтоб больница Лиды не сказывалась на работе). Лида выкручивалась, как могла, приезжая с больницы на выходные, давая небольшие задания Руслане в течение недели. Ребенок возмущался, рассказывал, что газоны и полоски очитка вдоль них, которые приходилось долго и нудно прорывать, практически по одной травинке, ей уже «по ночам снятся», но честно выполняла все заданное. Некоторые клумбы с розами иногда, втихаря от руководства, помогала пропалывать уборщица конторы, которая с ней дружила. Хорошие люди везде встречались, несмотря на то, что жизнь постоянно предлагала ей перестать верить в их существование.