На краю

В Раю находятся те, кто готов верить ей до последнего, а это действительно оказывается её виной.

– Милый доверчивый Жан, – презрительный смех, и алые кудри, и снова режет в глазах, только теперь уже от подземельной сырости, – конечно же, у меня там никого нет. Я ещё не настолько низко пала, чтоб заводить себе друзей в Геенне.

– А насколько же низко? – Вианней болезненно щурится.

Вместо ответа Антиохийская грубо притягивает его вплотную, сквозь железные прутья камеры целует в лоб и хрипло посылает а черту.

– Ну все, достаточно, - командует Жан, забывая, что у него и нет никаких прав здесь командовать.

Варфоломей – апостол, и распоряжения к нему поступают напрямик от самого высшего «начальства». Да и вообще, это не его, Жанова, компетенция, чтобы вот так приказы раздавать. Но он командует, а небесный палач на время действительно прекращает то, что здесь называют очищение кровью, хотя на самом деле это обыкновенные пытки и больше ничего.

– Хэй, а ты что здесь забыл? – Антиохийская звякает цепями и подаётся вперёд. – Пришёл меня исповедать? Ты подожди до рассвета, не время ещё.

После часов непрерывной боли во взгляде у неё ничего не меняется. Вызов, насмешка, "как заебало все еб твою мать". Без «господи». Антиохийская уже давно без «господи».

Вианней смотрит исподлобья и совсем не на неё. Потому что на неё смотреть не хочется и тошно.

– Я пришёл спросить, чего ради, Марго? Ты хоть знаешь сколько ангелов из-за тебя погибло?

– Пошёл ты со своими ангелами, – Марго сплевывает кровь ему на ботинки и смеётся. Над его презрением и вообще. Над старанием отвести взгляд – тоже. – Чего глаза бегают, Жанчик? Я здесь не без твоей помощи, так что любуйся. Вдруг случайно окажешься на моем месте?

Она издевается, не потому что страшно. А просто потому что.

Её потрепало изрядно, и она больше висит на цепях, чем стоит сама, зато на свои орудия пыток смотрит почти что любовно, со снисходительной усмешкой. Платье Антиохийской сейчас кажется на несколько тонов темнее, но это не от освещения, от крови. Видок жалкий, если не сказать хуже. И смотреть на это действительно совсем не хочется.

Жан почти уходит, но останавливается у самой двери.

– Что мы за святые такие со всепрощением? Это ведь не очищение от грехов, а настоящая кровавая баня.

– Все что ей нужно, – апостол откликается бесцветным голосом, – признать вину и попросить прощения. Так Он сказал, во всяком случае.

– Надеется сломить меня пытками и сохранить своё доброе имя, выбив из меня хотя бы перед казнью это его... раскаяние, – губы у Марго презрительно кривятся. – Уж тебе, как никому другому известно, что человека ломают совсем не пытки.

Антиохийская обращается вовсе не к Жану. Он-то своей смертью умер, и потому едва ли ему понять.

На вопрос «чего ради» она так и не отвечает.

Ночь звёздная и очень тихая. И наверное, стоит поблагодарить судьбу, бога, черт знает, кого ещё, что хотя бы ночью Жана никуда не дёргают.

– Святой отец, я согрешила, – с полу-смешком выдыхают сзади и Вианней едва ли не вздрагивает от неожиданности, а ещё оттого, что выдыхают ему это почти что в шею.

Совершенно неясным остаётся то, как ей удалось подобраться незаметно, но что ещё важнее, гораздо важнее, как ей вообще...

– А из темницы я сбежала во время перерыва, много ума не надо, - предупреждая вопрос, Марго отвечает первая и выхватывает из рук Вианнея бутылку. – Фу, что за гадость, воняет жутко. Сказал бы, я бы достала тебе из Преисподней хороший коньяк.

– Зачем ты пришла? – за попытку отобрать обратно он получает по тыльной стороне ладони, и руку приходится отдернуть.

– Жан, потанцуй со мной, – Антиохийская сбрасывает туфли и ступает на мраморные плиты босая, усмехаясь его непонимающему взгляду. – Ты всего пару часов назад рассуждал о всепрощении, так что ж, не готов его продемонстрировать? Да и не надо, просто потанцуй со мной.

Жан не знает, почему он вообще на это соглашается, тем не менее, все же предлагает ей руку, но она обнимает за шею и ему остаётся только обнять в ответ.

– Вообще-то, мне хотелось поблагодарить... наедине. Твой голос на суде был решающим вроде как.

– Вот оно что. Мне казалось, ты злишься, – Жан бросает мимолетный взгляд на свои ботинки, но Антиохийская вновь заставляет смотреть на себя.

– Злилась бы, потянула бы тебя за собой. Сказала бы, что ты видел, как я отправлялась в Ад, видел, и ничего не сделал, ничего никому не сказал... Злилась бы, ты бы здесь не стоял. Но мне это не нужно. – Марго сходит с ума или единственная остаётся нормальной. – Наш с тобой Рай, Жан, такой святой, такой правильный и застывший, будто неживой. И я тоже чувствую себя очень и очень... мертвой. Я устала притворяться, что все хорошо и обманывать больше никого не хочу. Чего ради, спрашивал? А мне хотелось вновь почувствовать себя живой. Не святой великомученицей Маргаритой Антиохийской, а просто живой. У нас отняли все, что делает нас людьми, и вечность впереди пугает меня, как ничто другое. Нельзя любить всех. Ещё страшнее, нельзя любить всех одинаково. И оттого мы это толком и не можем, – она улыбается криво, вымученно и горько. – Конечно, у меня в Аду никого нет. И в Аду, и на Небесах. Ты сам знаешь. Так легко любить хорошеньких ангелов и так сложно алую, невыносимую Марго. Этого ты не умеешь... Но ты тёплый, это у меня руки ледяные.

У Антиохийской по лицу вдруг скользит лукавая улыбка, и вместо того, чтобы отстраниться, Вианней замирает, как парализованный. Марго касается его губ легко и невесомо, и проходят секунды, прежде чем Жан успевает ответить.

Ледяными оказываются не только руки, а ещё это и вправду больно. Антиохийская жмётся ближе и не ждёт, что её оттолкнут. Её и не отталкивают, хотя это неправильно. Наверное.

– Марго!

– Наконец-то, – Антиохийская вздрагивает и с улыбочкой оборачивается к тому, кто её позвал. – Ты все-таки пришёл. Решил не доставлять нашим небесным братьям праведного удовлетворения сценой моей – ах! – трагической кончины? Ну да, я вроде как сбежала и ты вроде как должен. Закончим все быстро, Варфоломей.

Марго не тратит время на прощания. Молча отстраняется, молча втягивает ночной воздух и лёгкой поступью отправляется к палачу. Она не останавливается.

– Гретхен, - поэтому Жан, слишком поздно, но останавливает её сам, – неужели ты этого добивалась?

– Конечно же, я знала, что так будет, даже ждала, наверное. Это бессмертие... такая скука.

Марго смеётся и кашляет кровью. Марго смеётся и смех обрывается тихим вздохом.

Апостол подхватывает её и аккуратно укладывает на плиты. Мрамор тотчас занимается пламенем. Вианней устало прикрывает глаза.

– Её можно было спасти?

– Тебе лучше знать.

– С чего это мне лучше знать, ты апостол, ты и должен...

Варфоломей одним взглядом напоминает, что он вообще-то никому ничего не должен, пока не прикажут.

Вианней усмехается ему вслед и с трудом сдерживает рвущиеся наружу матюки.

А потому что можно было. А потому что Жан ничего для этого не сделал.

Да и с чего бы вдруг, да и чего ради тут что-то делать. Это ведь было её решение, и проблемы её. А он и так вынужден носится по Раю и выдёргивать всех из неприятностей

Каждую заблудшую душу не спасёшь, особенно если она сама не хочет быть спасённой, да и ещё идёт на предательство забавы ради.

Жан ерошит волосы и опускается на ступеньки дворца. Понадобится время, чтобы из головы выкинуть всю эту дурь, и алое платье, и хриплый смех и много чего ещё.

За башнями Сефирота пробивается очередной рассвет. И в целом, все хорошо. Если это вообще можно так назвать.

Вианней вдруг понимает, что плачет.