На краю

– Ты просто не умеешь любить, Жан, – заключает она в конце концов и вынимает из его волос цветы. Белый невзрачный алтей, принесённый кем-то с поля ещё до наступления рассвета. Лепестки падают к ногам и остаются на полу. Мертвые и застывшие.

У Марго всегда все выходит предельно просто.

А у Жана... У Жана в голове вертится, что она слишком много о себе думает, и что заняться ей совершено нечем, и глаза от неё уже почти что режет.

У Жана вообще ещё много чего в голове вертится, но говорит он только короткое и сухое:

– Гретхен, у меня дела.

– Святоша, Жанушка, какой наивный, у тебя ведь даже нимба-то нет, – Марго смеётся в лицо Вианнею и словно ждёт, пока его перекосит от ненависти. Этого не случается.

– Абонент вне зоны действия сети, перезвоните позже, – настойчиво рекомендует Жан и возвращается к работе.

Маргарита легко подхватывается со стола и тянет на себя военную карту, заставляя и Вианнея потянуться следом, поднять глаза, смотреть на неё.

– Вот что я тебе скажу, ты не переживешь Страшный Суд, – сообщает она таким голосом, будто нашёптывает ему слова любви. Впутывает в них ненависть, насмешку, презрение, но её попытки задеть все равно выходят нелепыми и смешными.

Марго сплевывает горечь.

– Ты давно в пророки записалась? – Вианней отнимает ледяные пальцы от своего лица и в ответ получает взрыв весёлого смеха. Марго запрокидывает голову кверху, обнажая шею, и не может успокоится ровно две с половиной минуты.

– Жа-а-ан, кто станет терпеть тебя там, где ты не нужен? Когда Геенна падет, с кем воевать будешь, полководец? Или ты слишком занят, чтобы головой думать?

Маргарита исчезает так же быстро и легко, как и появляется.

Вианней не провожает её взглядом, он вообще-то смотрит в карту, а видит – видит упавшие на неё полы алого платья. Слова Антиохийской настойчиво вьются в голове, потому что именно их Жан в первую очередь старается забыть.

Он смотрит в карту, да и черт бы с ним, со Страшным Судом.

Марго очень бледная. Всегда была. А ещё у неё алые кудри, от которых, наверняка, у Жана глаза и режет. Не рыжие, алые именно, и платье у Гретхен такое же алое, будто полыхающее. Оттого кажется, словно и сама она занялась едким выжигающим пламенем, но это все притворство, ведь руки у неё ледяные, Жан знает. Марго производит тяжёлое впечатление чего-то гнетущего и порочного, чего вообще не должно быть на Небесах.

Но самое раздражающее заключается в том, что сколько Вианней не думает, не может ответить себе на вопрос, чего ради Антиохийская вьётся вокруг, словно ворон над умирающим.

Будто ждёт, пока он сломается, подтачивает выверенными словами и взглядами, улыбается, и смеясь, запрокидывает голову.

Ломаться в планы Жана совсем не входит.

Ветер рвал и метал, словно поддавшись всеобщей ярости. Над Сефиротом низко клубились тучи, не обещавшие ничего хорошего. Косые струи били ледяным душем по мраморным стенам, плитке и каждой из ста двадцати ступеней, предвосхищавших вход в небесный дворец. Громыхало пока что где-то вдали, но ангелы пророчили, что не пройдёт и получаса, как гроза уже будет здесь.

– Погодка под стать, – бурчит Жан, прикрывая многострадальную голову папкой с документами.

В Раю не лучшие времена сейчас. Войска терпят поражение за поражением, всё потому, что кто-то беспощадно сливает на сторону стратегические данные. Кто-то.

– Не-е-ет, все же у нас святые, все с нимбами, – Вианней цокает языком и вот тогда она снова попадается ему на глаза.

Разлом у Райских врат остался после недавней битвы. Кое-где осыпавшийся уже, исписанный морщинистыми трещинами и уродливый до мерзости. А на краю – Антиохийская.

Внизу, очень далеко внизу полыхают костры и виснут дымные облака, носится горячий ветер, вздымая в воздух клубы пепла и пыли. И вот там – Ад.

Марго косится с отвращением, но прыгнуть все-таки собирается.

– Что ты там забыла в такое время? – не нужно уточнять, хочет ли она попасть в Геенну, ведь хочет же. Поэтому Вианней переходит сразу к делу.

– А, ты... Меня воротит от того, что приходится объяснять, – она даже не оборачивается, скользит по Жану скучающим взглядом и не выказывает ни единого признака беспокойства. Вообще-то, спускаться в Геенну строжайше запрещено. Вообще-то, Антиохийская об этом знает. – Как будто ты один имеешь близких людей в Преисподней, как будто ты не осведомлён прекрасно, что я туда наведываюсь с завидной периодичностью. Да с твоим образом жизни я бы уже начала пробивать и себе местечко где-нибудь на Девятом кругу; когда-нибудь ты точно там окажешься.

Жан пропускает раздражённые пики мимо ушей, стряхивает, словно капли дождя с одежды, делая шаг к разлому.

– Неужели нельзя повременить с этим? Ведь даже абсолютно конченый идиот сообразит, что если за подобным попадётся, то на него в первую очередь и свалят все эти предательства.

– Не знай ты меня всю прошедшую сотню лет, и свалил бы. А пускай и свалят, я не боюсь. Допроси по прибытию, если хочешь. Где была, зачем ходила, имела ли связь с Дьяволом, – Маргарита сейчас вроде как не смеётся, но в голосе сквозит ирония, злая и острая, – Из-за того, что сейчас происходит в Сефироте, в Ад толком не сунешься. Найти бы этого предателя, да все кости ему переломать, ненавижу, когда мне так осложняют жизнь. Поможешь даме, Вианней? – Антиохийская кивает на разлом перед собой, и в воздух вздымаются промокшие огненные кудри.

– Сейчас это опасно, – уверенно отрезает Жан.

Марго одной ухмылкой говорит: «ясно», Марго раздосадовано вздыхает: «ещё один трус на мою голову», но вслух озвучивает только:

– Да плевала я.

Рай словно ополоумел.

Сданы все позиции, все детали, до каждой мельчайшей хитрости, всё оказывается в руках Пандемониума. В таких условиях даже исправное умение Михаила махать мечом с трудом выручает Небесное воинство. Всё летит к чертям в прямом и условном смысле.

Именно в этот момент возвращается Марго.

Вианней замечает алые всполохи краем глаза, но за локоть ловит её только в дверях комнаты, куда его и затаскивают грубо и без лишних разговоров.

– Гретхен, нашла время, – придушенно шипит Вианней, подпирая спиной массивные дубовые двери, – ты хоть в курсе, что...

Что ты пропала?

– Да знаю я, сейчас от меня пахнет этой... Преисподней, – Антиохийская кривится и, оборачиваясь спиной, спешно расстегивает драное, подпаленное платье.

– Не пахнет, Гретхен, разит на весь Сефирот. Скажи, ты умом двинулась?

Все, что можно было сделать некстати и не так, как полагается – она сделала, будто не знала, что проблем будет не разгрести, тут даже её безупречная репутация окажется бессильной на первых порах. Все до предела напряжены, нервы на износе. На ум Жану не приходит и не может прийти никакого другого вопроса, кроме заданного. Впрочем, как раз его-то Марго и игнорирует, стараясь как можно скорее избавится от платья, словно это поможет перебить въевшийся запах серы и скрыть ожоги, покрывающие спину вдоль позвоночника.

– Постой, Гретхен, притормози, – Жану вдруг вспоминается, что они вроде как в Раю и правила приличия никто не отменял, даже несмотря на всю поганую ситуацию.

– Зачем? – Марго на миг прерывается и смотрит откровенно недоуменно. – Бабу голую не видел что ли? Ты ко мне в комнату пришёл, не я к тебе.

Платье все-таки падает на пол, тогда Антиохийская брезгливо откидывает его в угол, дёргая из шкафа новое, и только после этого оборачивается вновь.

– Чего? Ну и рожу ты скроил, Вианней.

Марго смеётся, много и долго, а потом сползает на пол и хватается за волосы.

Она говорила, что Жану не пережить Страшный суд, но сама – сама она сдохнет гораздо быстрее.

Антиохийской не стыдно, совсем не стыдно во всем сознаваться. Она не забивается в угол своей камеры и не плачет от раскаяния, стоит близко к самым прутьям и громко зовёт ангелов пернатыми дегенератам.