За живое

Ты хочешь меня невозможного, но выбора у меня нет.

– Ремень, – велел Вельзевул, спешно раскладывая свои инструменты.

Разъяснять не пришлось, несложно было догадаться, чего он хотел.

– Зажми зубами, парень, а то язык откусишь, – я старалась, чтобы голос звучал ровно. Думать о другом. Не думать вообще.

Бесёнок спорить не стал, только невозможно длинный хвост от этой просьбы лихорадочно застучал по полу.

– Придержи его за руки, только крепко, – Вельзевул уже склонился над раной, а мне пришлось встать у изголовья, чтобы не быть помехой.

Бесёнок выгнулся, едва только лекарь начал свою работу. Из глаз полились слёзы, а мутный взгляд беспорядочно заметался по комнате будто в поисках чего-то. Чтобы удержать мелкого демона на месте, мне почти всем весом пришлось надавить на его плечи, так, что аж дыхание перебило. Если из-за его дёрганий Вельзевул что-то не то резанёт, можно будет сразу заказывать панихиду. Впрочем, что Вельзевул там делал, я усиленно старалась не смотреть, чтобы не начало мутить. Достаточно было и того, что весь воздух вокруг пах кровью, а адский лекарь уже и сам оказался в ней почти по локоть. Просто держать и всё. Одно это требовало уже всех моих усилий. Но постепенно судороги стали ослабевать – бесёнок начал отключаться от боли.

– Ему нельзя терять сознание! – строго предупредил Вельзевул, не поднимая головы. – Держи его на поверхности.

– Парень, не засыпай, слышишь? Смотри на меня…

О, Дьявол, я даже имени его не знаю!

Первое время удавалось кое-как удерживать мутный взгляд на себе буквально несколько секунд, а потом он снова начинал рассеянно блуждать по потолку, и глаза закрывались. Приходилось повторять какие-то бессмысленные слова, хлопать по щекам, и каждый раз все тяжелее ему это давалось. В один момент я вдруг поняла, что но он не возвращается, сколько не зови.

– Вельзевул…

– Я не слышу, – адский лекарь наконец выпрямился и посмотрел на меня, – как бьётся его сердце.

Вельзевул склонился над его лицом: два вдоха, тридцать толчков на грудную клетку, руки не сгибаются в локтях. Потом ещё раз – всё то же самое. Ни одна мышца не дрогнула, только губы стали ещё бледнее, проявился синеватый оттенок едва заметно. Вельзевул отступил, растеряно опуская руки, и глаза у него сделались как будто стеклянные.

– Чёрт, да я ведь уже закончил, чего же ты потерпеть не мог.

– Он, что? Умер? – в груди болезненно ёкнуло. Вот сдалась-то мне одна единственная жизнь, я ведь отнимаю их десятками… – И это всё? Просто так отпустишь его?

– Здесь больше ничего не сделаешь, – Вельзевул всё никак не мог оторвать от бесёнка взгляд.

Он был такой растерянный и беспомощный, а теперь лежит застывший.

Да твою мать, как будто что-то могло пойти так, пока я рядом!

Два вдоха, тридцать толчков на грудную клетку, руки не сгибаются в локтях.

– Лилит, не надо уже, это бесполезно.

Мне на плечо легла тёплая ладонь, но я дёрнулась, скидывая её.

– Просто рот закрой. Не может такого быть, чтобы умер.

Я все время отнимаю жизни, дай мне хоть одну спасти.

Говорят, упорство, это сильная сторона личности, а упрямство – это как бестолку биться головой о стены и оно никогда и ни к чему хорошему не приводит. Мне сейчас просто не хватает духу отступить, мной сейчас овладело упрямство, тупое лобовое упрямство, которым и в самом деле ничего не достичь.

Ещё раз.

– Ну заводись! Ну пожалуйста, – заклинание-мольба-крик-о-помощи. – Ну давай!

Два вдоха, тридцать…

– Бьётся! – неожиданно подскочил Вельзевул.

…что? Его слова ещё раз отдались эхом в ушах и взгляд замер, задержавшись на полу, там, где едва заметно подрагивал длинный бесёнков хвост. Через пару секунд я и сама бессильно сползла туда, ероша волосы.

Бьётся.

– Всё… Всё теперь будет хорошо, – Вельзевул подал мне руку, и пришлось за неё взяться, потому что силы разом испарились куда-то, и сама бы я ни за что не поднялась на ноги.

Чувствовала, будто это меня только что выдернули из небытия. Он все ещё не отпускал мою руку, и так получилось, что смотрели мы друг другу в глаза. И, Дьявол, Дьявол, как глупо и как тепло. Я кое-как попыталась улыбнуться, но вдруг поняла, что словно из ниоткуда подступают слёзы, отпрянула, как обожжённая, и поспешно вышла за дверь.

***

Зелёный чай с мёдом – так пахнет под дверью его кабинета. И это странно, необычно, не связывается в моём сознании с привычными запахами Пандемониума, особенно тех его коридоров, в которых я бываю чаще всего. И если честно, меня тянет смеяться, хохотать во всю глотку, потому что чего ради я вообще стою под его дверью далеко за полночь, зачем пришла, на что надеюсь? И тяну, потому что прекрасно знаю, если сейчас переступлю порог этой комнаты, небо на землю не упадёт, а реки не потекут вспять, но… Просто в мире есть грани, которые лучше не нарушать, и вот это она, такая грань, и я всё равно нарушаю её, подаюсь вперёд, ручка даже не скрипит под пальцами, и дверь поддаётся на удивление легко.

– Здравствуй, – Вельзевул сразу же поднимает от бумаг уставший, немного рассеянный взгляд и на секунду даже кажется удивлённым, – Лилит.

– Тебе тоже всех благ.

Я прикрываю за собой дверь, прижимаюсь к спиной к резной поверхности, ощущая кожей каждый её изгиб, и замираю.

Все, что я чувствую сейчас – это беспомощность, как будто пришла с покаянием. Ну, и ещё у меня дрожат губы.

Он не спрашивает, ни зачем я пришла, ни когда уйду, он не спрашивает вообще ничего, просто смотрит выжидательно – и всё. Кабинет освещает неровное мерцание одной единственной свечи, поэтому лица адского лекаря не рассмотреть, но это к лучшему.

– Я хотела узнать, как его зовут, – на секунду замолкаю вынужденно и напряжённо, стараясь удержать в себе второй вопрос. – И всё ли с ним в порядке.

Но он срывается с губ почти одновременно с первым, порождая горькое желание прикусить язык так, чтобы вообще пропала возможность говорить хотя бы ближайшие недели две.

Отвратительная, вызывающая омерзение искренность.

– Уже совсем скоро пойдёт на уверенную поправку. Зовут его Вассаго, он в разведке у Халпаса служит, там ему и перепало. На последнем задании. Спасибо тебе, что помогла… – едва он только начал говорить, губы Второго властителя тронула улыбка, но голос… в голосе вдруг просквозило не то отчаяние, не то боль, что-то терпкое, тягучее, неприятное. Совсем на него не похожее. Просквозило и исчезло, сменившись привычным теплом, но поздно. – Присядь, попей чайку.

Меня от этого голоса – в дрожь, в холод, будто поставили на продуваемый всеми ветрами край пропасти. И не то, что бы я хотела туда заглядывать, понимать, впитывать всю эту чужую боль, мне и своей хватает. Он ведь даже слова подобрал – одно к одному – равновесие и спокойствие, не подкопаешься. А голос выдал, хотя ему очень хотелось верить, что нет.

– Благодарю. Я всего на секунду зашла.

И я не тот человек, с которым стоит откровенничать, не тот, кто достоин этого хоть немного, и…

– Сядь. А то запру в кабинете.

Вельзевул говорит это все тем же ровным спокойным голосом, и потому не сразу понятно, шутит или всерьёз, но он и то, и другое вместе, и в целом, юмор у него очень своеобразный. Да и чай в итоге оказывается не совсем чаем.

Лекарь с непроницаемым видом добавляет в тёплую ароматную жидкость тёмный алкоголь.

– Будет мерзко, – предупреждаю я и – что? почему? ты ополоумела? – сажусь на его диван.

– Помолчи, – отмахивается он, на этот раз уже явно шутливо и протягивает мне чашку.

Что ж, это была попытка разрядить обстановку, разрубить натянутый между нами оголённый нерв, и если её не поддержать – будет невежливо. Я постаралась изобразить хоть подобие улыбки, но вышла только вот эта кривая болезненная усмешка, почти оскал. Не получилось с лицемерием.

– Я раньше думала, почему? – пол в его кабинете из шершавого дерева, и по нему приятно ступать босыми ногами. – Почему ты выбрал спасать жизни, не забирать. Это что, было для тебя проще, чем сражаться поле боя? Теперь я вижу, что гораздо сложнее. Помогать каждому. Быть в ответе за каждого. Отдавать себя без остатка. Ты не боишься такой ответственности, а?