Страница 97 из 99
Могутин стал тем художественным мессией, которого ждала русская культура по неподведенным из-за занавеса тоталитаризма итогам начала XX века. Но выплюнула его на поверхность только после полувекового забвения. Могутин – дитя «возвращенной» в конце 1980-х – начале 1990-х цивилизации русского декаданса. Примечательно, что подростка, которому еще не исполнилось и двадцати, с легкостью начнут сравнивать с Маяковским, Лимоновым, Оскаром Уайльдом, Пазолини… Эти имена можно перечислять еще долго и довольно хаотично. Из всех сравнений Могутину, разумеется, более всего понравились ассоциации с Артюром Рембо, который подходил ему и по возрасту и по мироощущению подростка-бунтаря. Бунтарство легко проглядывало в звуковых ассоциациях – Рембо или Рэмбо (герой серии популярных американских фильмов с участием Сильвестора Сталоне). Это прельщало массовостью жанра (Могутин в 1990-х – несомненно, элемент российской масс-культуры) и глянцем плоти. Поэт – стихи которого так же хороши и свежи, как его юное мускулистое тело («Мое тело – инструмент, который помог мне стать тем, кто я есть»). Кстати, бегство Ярослава в Америку, пожалуй, было необходимо не только для продолжения и развития карьеры, но для сохранения культа его сексуального тела. В общем, ничего необычного нет в этом вполне здоровом, украшенном тату и подкаченном теле – но только не для американской гей-культуры. Даже физически такой Могутин мог сохраниться только в Америке – «Америке в моих штанах» (так он назовет сборник заокеанской прозы 1999 года)…
Ну а пока в начале 1990-х 16-летний Могутин, пользуясь поддержкой «клозеточных гей-редакторов», начал выходить за пределы наивной полуграфоманской гей-журналистики, которая процветала в немногочисленных гей-изданиях начала 1990-х годов (все они вскоре позакрывались).
Интересно, что реплика о «клозеточных гей-редакторах и журналистах» прозвучит в ответ на вопрос американского интервьюера о первом сексуальном опыте. Могутин, в общем-то, не случайно проговорился о том, что его журналистские университеты совпали с университетами сексуальными. Но у Могутина было главное отличие от его опытных великовозрастных коллег: он не был рабом – своего сексуального желания, страны, семьи… У него не было никаких привязанностей, кроме тех, которые символически воплотил в его имени русский язык. Примечательно, что вся дальнейшая жизнь Могутина окажется реализацией его имени – Ярослав Могутин – как развернутой метафоры.
Неистовство – Слава – Всемогущество.
Журналистская карьера Могутина развивалась стремительно не благодаря, а вопреки популярности молодого мальчишки среди «гей-редакторов». Он вскоре отбил всякую охоту общаться с собой у всех латентных «педиков» постсоветской словесности, написав ряд скандальных текстов, самым дерзким из которых в этическом смысле стала «Сексуальность фашизма», которая публиковалась в журнале «ОМ» – лидере русской альтернативной культуры. Истерику вызывает в обществе интервью Могутина с Борисом Моисеевым в позже закрытой властями эротической газете «ЕЩЕ!», озаглавленное – «Грязные концы комсомольцев». К тому же, не задумываясь, он вывел из клозета (устроил auting) сразу несколько звезд российской культуры… Этого Могутину не смогли простить уже сами «чуланные» российские геи.
Самым плодотворным в начале 1990-х годов был творческий союз Ярослава Могутина с поэтом Александром Шаталовым. Поэт и журналист Шаталов основал издательство «Глагол», в котором при участии Могутина вышли книги Евгения Харитонова «Слезы на цветах» (1993), «Голый завтрак» Уильяма Берроуза (одно из первых его изданий в России), «Комната Джованни» Джеймса Болдуина, «Палач» Эдуарда Лимонова, «Самоубийство Чайковского» Александра Познанского, «Игра в жмурики» драматурга Михаила Волохова. О каждой из этих книг можно сказать – «впервые…» То ли Шаталов так подбирал авторов для своего соредактора и компаньона, то ли сам Могутин сделал этот выбор… Но он оказался абсолютно провокационным для начала 1990-х и в определенном смысле подготовил тот поток «злостного хулиганства с исключительным цинизмом и особой дерзостью», который по ст. 74 ч. 1 УК инкриминировали Могутину прокуроры в 1995 году, когда он будет вынужден внять совету адвокатов и эмигрировать, бежать в Америку. А иначе – до 5 лет лишения свободы.
Судебная палата по информационным спорам Президента РФ дважды (в марте 1994 и в феврале 1995 года) изучала творчество Ярослава Могутина. Вывод был неутешительным: «описание патологических извращений… употребление нецензурной лексики, оскорбительные обобщения» и так далее. Могутин в середине 1990-х годов совершил непростительную, с точки зрения российской власти, вещь – свои «маргинальные» взгляды он рискнул озвучить в общедоступных СМИ. До сих пор власть позволяла творить тихо и незаметно – «извращаться» в малотиражных альманахах и литературных клубах, но не могла простить успеха с хлесткими текстами в «Независимой газете», газете «Завтра» и журнале «Столица». Не могла простить публичности особенно после того, как со своим американским бой-френдом журналистом Робертом Филиппини Ярослав Могутин в день своего рождения 12 апреля 1994 года явился на порог Бутырского загса и попытался зарегистрировать однополый брак.
Тогда возмутителей спокойствия даже не пустили в святилище брака и вызвали наряд милиции. Скандал с «брачующимися гомосексуалистами» перешагнул рамки национального масштаба. Власть подавилась суперславой Славы, и тому пришлось просить политического убежища в США, где в июне 1996 года Могутин, благодаря обращениям в Госдеп США Amnesty International и Американский PEN-клуб, получил статус политического беженца.
Первая книга стихов Могутина вышла в 1997 году в Нью-Йорке – «Упражнения для языка». Книгу привезли в Россию – и в Могутине разглядели поэта не только читатели малотиражных альманахов. Второй сборник, «Sверхчеловеческие Superтексты», уже СуперМогутина с подзаголовком «О сексе, насилии и смерти» выйдет там же спустя три года. Это будет другой Могутин, сделавший шаг в сторону визуального искусства (книгу впервые проиллюстрируют его фотомонтажи), а следовательно, в сторону углубления провокации. Ведь наследники советской прокуратуры умели смотреть вперед, подозревая в невинном Могутине начала 1990-х увлеченного порнографа.
Завоевать Америку русским языком можно – буквально понимает Могутин. И поработав некоторое время продавцом одежды, потом офис-менеджером, он выбирает карьеру фотомодели. Его с удовольствием фотографируют крупнейшие мастера мужского ню – Тьерри Ричардсон, Райнер Феттинг, Аттила Ричард Лукас, Артур Тресс…
Продолжая использовать свое тело в качестве инструмента, Ярослав снимается в порнофильме Брюса Ля Брюса о банде скинхедов. В жестком видео его упорно сношают два скина, а в мягкой киноверсии он читает фрагменты своей поэмы «Моя жизнь в качестве живого туалета». После съемок ленты он едет с Бросюм в Берлин, где наблюдает за реальной жизнью немецких скинов-геев и пишет книгу «Роман с немцем» (Тверь: Колонна, 2000).
А в России его бывшие недоброжелатели и «сердечные друзья» по ночам с однозначным удовольствием рассматривают откровенные фотографии Ярослава в Интернете и мастурбируют над пиратскими копиями видео Ля Брюса и его прозой – стихи все-таки противны такому однообразному занятию, так как задают свой нервный ритм. Днем те же любители онанизма выступают уже с неоднозначными мнениями по поводу могутинских сочинений на страницах российской прессы.
Первый открытый гей в современной России, в Америке Могутин становится первым известным русским геем, у которого охотно берут интервью многочисленные гей-издания. А Слава тем временем не упускает возможности поговорить с классиками мирового гей-движения. Уильям Берроуз, Аллен Гинзберг, из русских – славист и исследователь гей-культуры Семен Карлинский и как противоположность – известный гомофоб-теоретик Геннадий Климов. Какой русский, кроме Могутина, сподобился бы взять у них интервью?.. Могутин оказывается их первым и последним русским интервьюером. Всего за десятилетие девяностых наберется 30 бесед, которые войдут в книгу, изданную в 2001 году.