Страница 9 из 99
Филиппу Вигелю более чем француз запомнился другой учитель – будущий русский Лафонтен – баснописец Иван Андреевич Крылов. Удивительно, что на склоне лет Вигель будет по-настоящему восхищаться этим человеком, возможно, во многом оправдывая свое гомосексуальное одиночество. Крылов – личность странная, он не знал ни дружбы, ни любви. Он никогда не был женат, страдал обжорством, известен был, может быть, более своей леностью, а не острым языком – «две трети столетия прошел он один» и, конечно, слухами о низкой страсти к маленьким девочкам.
После десяти месяцев домашнего образования в доме Голицыных под Киевом Филипп вместе с Михаилом Голицыным был определен в московский архив Иностранной коллегии – там, на окраине Москвы, он переписывал «пуки полуистлевших столбцов».
В архиве Вигель познакомился со страшим сыном своего главного начальника Владимиром Бантыш-Каменским. К «надворному советнику и весьма зрелому молодому человеку я почувствовал омерзение… Не краснея, нельзя говорить о нем… его низости и пороками не стану пачкать сих страниц», – напишет он в своих записках на склоне жизни. А зря… Конечно же, старший из Каменских ославился на всю Россию пристрастием к крестьянским мальчикам. Но стоило ли так жестоко относиться к «пороку» Каменского, за который тот пострадал (за мужеложство заточен в монастырь на всю жизнь) гораздо сильнее того же Вигеля, отделавшегося за увлечение офицерами вице-губернаторской ссылкой.
Там же, среди «архивных юношей», как метко назовет их Александр Пушкин, ждал академических свершений, словно «блуждающая комета» (Вигель), сам Дима Блудов, будущий председатель Комитета Министров и Государственного Совета, принявший в свое время в наследство от Сергея Уварова Академию наук.
Все свободное время Филипп проводит в театрах, увлеченный литературой, и на московских балах.
В 1803 году Вигель отправляется в Петербург – город, в котором «только две дороги – общество и служба – выводят молодых людей из безвестности». С этого времени начинается его светская и государственная карьера. В свете его представляет один из бывших партнеров по юношеским сексуальным играм – князь Федор Голицын. А двери знатных домов и министерств открывают письма отца…
Вигель был причислен к одному из министерских департаментов, но два года только получал жалованье и не ходил на работу из-за бюрократических проволочек при создании министерства, в котором он закончит свою службу в должности директора Департамента духовных дел. Во многих своих неудачах чиновника Вигель винил знаменитого Сперанского, нещадным критиком которого был и сильно ненавидел: даже в мемуарах жалел из-за того, что Александр не казнил его.
Из-за безденежья в 1805 году Вигель напросился принять участие в русском посольстве в Китай, которое закончилось неудачей – послы в Пекин так и не попали. Вскоре Вигель вернулся в Петербург.
В 1808 году он присутствует на открытии Царскосельского лицея, где видит юного Александра Пушкина. Вскоре им предстоит стать друзьями.
Войну 1812 года Вигель встретил в Вильне. Предприняв попытку записаться в ополчение, он все-таки остается при сестрах. «Мужчинка ледащий» делается на время войны «опорой и защитой» своим сестрам. Все остальные члены многочисленного семейства оказываются в армии.
В 1814 году в Петербурге составилась интересная «холостяцкая компания» – Дмитрий Васильевич Дашков (1788-1839), воспитанник поэта и министра иностранных дел известного гомосексуала Ивана Дмитриева, и автор «критической брошюры» поэт Константин Батюшков (еще в разуме и отличавшийся «незлобивым самолюбием»), тот самый Блудов, Дмитрий Николаевич (1785-1864), и Вигель… Вся члены компании известны своими гомосексуальными склонностями, но главное – склонностями литературными. «Живши посреди друзей русской литературы, я неприметным образом с нею ознакомился и стал более заниматься ею», – напишет в «Записках» Вигель. Среди четырех приятелей регулярно появляется пятый – бывший учитель Вигеля баснописец Иван Крылов. Возможно, тогда и возникла мысль составить из себя небольшое общество «Арзамасских безвестных литераторов», вошедшее в историю русской литературы как общество «Арзамас». Общество собиралась каждую неделю по четвергам у одного из двух женатых членов его – Блудова или Сергея Уварова (того самого, который протежировал Дундукову в академии – «…почему он заседает? Оттого что жопа есть»). В «Арзамасе», по словам Вигеля, верховодил Василий Жуковский. На каждый вечер он придумывал подавать жареного гуся (так как более всего славились в России арзамасские гуси). Называть друг друга было решено именами на новый лад, которые тут же и позаимствовали из баллад Жуковского. Не случайно ли особы с гомосексуальной репутацией получили имена именно на женский лад?.. Уваров – Старушка, Блудов – Кассандра, Жуковский – Светлана… Вигеля же прозвали Ивиковым Журавлем (намек на язвительные насмешки над противниками). Так и прозаседали два года. «Арзамас» пережил собрания славянофилов и ретроградов в шишковской «Беседе», а русская литература расцвела либералами из «Арзамаса», среди которых неожиданно расцвел и Пушкин, принятый в «Арзамас» под именем Сверчка в 1817 году.
До 1823 года Вигель продолжал свою службу в архитектурном комитете по строительству Петербурга, но надеялся получить повышение. Некоторое время он лечился в Париже. Но там, познакомившись со свободными нравами мужской любви, отдался этому увлечению настолько, что, вернувшись в Россию, едва не умер.
Но с 1823 года он отправляется на юг России правителем канцелярии бессарабского наместника, через три года назначается вице-губернатором Бессарабии, потом градоначальником в Керчи.
Остановимся наконец и на портрете Вигеля, каким его увидел приятель, известный французский писатель, гомосексуал А. Сент-Ипполит (Ипполит Оже): «Круглое лицо его с выдающимися скулами заканчивалось острым приятным подбородком; рот маленький, с ярко-красными губами, которые имели привычку стягиваться в улыбку, и тогда становились похожими на круглую вишенку (черта заметная и на портрете Вигеля). Это случалось при всяком выражении удовольствия… Его взор блистал лукаво, но в то же время и привлекал к себе».
«Записки» Вигеля – бесконечный источник материалов для историков – издавались в 1928 году. Но единственное полное издание – около полутора тысяч страниц – состоялось только в 2003 году в издательстве «Захаров». При Советах дневники предали забвению за «реакционность».
Литература была для Вигеля родом развлечения: не стихи или проза, а критика... Многие статьи Вигеля, обидные для объектов его критики (среди которых и близкие по «Арзамасу»), распространялись в списках и для печати в те времена были совершенно непригодны, поэтому и не прошли цензуры. Была у него такая внутренняя натура – от любви до ненависти один шаг, свойственная вообще определенному типу гомосексуалов. Окружение Пушкина Вигеля недолюбливало, чего не скажешь о самом поэте. Подружились они во время южной ссылки Пушкина в середине 1820-х годов.
Встретив Пушкина в Одессе (поэт жил за стеною в одной с Вигелем гостинице), он воспринимает его не иначе как «большое утешение».
Вигель, оказавшись в Кишиневе вскоре после отъезда Пушкина, не стыдясь, сам расспрашивал Александра Сергеевича через одного из любовников, гвардейца Литовского полка Григория Шварца, кого из дворовых здесь лучше и проще будет употребить в известных целях. И Пушкин, словно опытный сводник, желая «рассеять» его скуку, советовал: «...из трех знакомцев годен на употребление в пользу собственно самый меньшой: NB. Он спит в одной комнате с братом Михаилом и трясутся по ночам немилосердно – из этого вы можете вывести важные заключения, предоставляю их вашей опытности...»
И тут же продолжал в том же тоне уже о себе: «...выдался нам молодой денек – я был президентом попойки – все перепились и потом поехали по блядям». В октябре 1823 года Пушкин с прозрачными намеками на особенные интересы Вигеля писал Вяземскому из Одессы: «Вигель был здесь и поехал в Содом-Кишинев, где, думаю, будет вице-губернатором». И, действительно, в 39 лет Вигель стал вице-губернатором Бессарабии по протекции новороссийского губернатора графа Воронцова.