Страница 27 из 73
Утром 20 ноября Надежда позвонила в квартиру Любы, молча поставила на стол бутылку водки и оцепенела у окна.
— Надь, что случилось? — забеспокоилась Люба.
— Георгий умер от разрыва сердца и в чёрном мешке сейчас в морге лежит.
— Почему в мешке?
— Их в мешках, как мусор, сжигают, если некому хоронить. За место на кладбище надо два миллиона, а всего миллионов шесть. Мне в морге сказали: «Пусть Ельцин хоронит! Сейчас из морга даже родных не забирают. А вам с какой стати чужака хоронить? Кто он вам? Да бомж приблудный!» — и заревела в голос, — Бо-омж!
Надя по-деревенски голосила над любимым, а Люба бросилась звонить управдому Кате:
— Катя, зови всех ко мне, мы стол накрываем. Как зачем? Михайлов день завтра. Ты Михайловна, я Михайловна. Надо родителей помянуть.
Охотников помянуть нашлось немало. И, открывая застолье, Люба сказала:
— Помянем родителей и новопреставленного Георгия. Третий день завтра — хоронить его надо.
— На какие шиши хоронить? — вскинулся сантехник Сомов. — Мои дети фруктов не видят, на макаронах голимых живём!
— Пусть Ельцин хоронит! — стукнула по столу управдом Катя и заплакала.
Все затихли, вспоминая, как Катя бегала по людям, занимая деньги на похороны сестры, уехавшей в Африку зарабатывать валюту и вскоре сгинувшей там. Нужной суммы собрать не получилось. И Катя плакала, ужасаясь при мысли, что сестрёнку, может, кинули в яму, как падаль, или, как мусор, в печке сожгли. Никогда ещё не было на Руси такого срама, чтобы мёртвых бросали без погребения. Да видно, настал наш срамной час.
Тихо плакала Катя. Все молчали. И было в этом молчании что-то жуткое, будто нежить дышала из- под земли. Почему мы живём как побирушки и в странном бесчувствии утратили стыд? Русский человек к нужде притерпится, но привыкнуть к бесчестию — нет. И Люба сказала, побледнев от волнения:
— У меня вопрос — кто сильнее: Михаил Архангел или Ельцин? И если Архангел, верю, сильнее, мы схороним Георгия в Михайлов день.
— Хана теперь Ельцину! — развеселился выпивший ещё с утра кочегар Федя. — Мужики, может, скинемся на бутылёк?
А плотник Василий сказал рассудительно:
— Люба, знаешь, сколько денег надо? Мы маму два года назад схоронили, а до сих пор в долгах, как в шелках. Хорошо хоть гроб тогда сам сделал.
— И Георгию сделаешь гроб! — снова стукнула по столу управдом Катя.
— Досок нет — хлам да обрезки. Кать, я сделаю, но выйдет уродище.
— А мы тканью обтянем гроб, — сказала техник-смотритель Ирина. — У меня есть чёрный ситец в горошек. С белым кружевом выйдет нарядно.
— Гроб в горошек, х-ха? — продолжал куражиться Федя и упрямо гнул своё. — Господа-товарищи, ставьте мне бутылёк! Хотите, всего за пол- литра палёнки сварю художественный металлический крест?
На Федю посмотрели нехорошими глазами, припомнив однако, что прежде чем опуститься до полупьяного маргинального жития в кочегарке, он был сварщиком экстра-класса и знаменитым некогда монтажником-высотником. Был человек да весь вышел. Что, совсем уже совести нет?
В затею Любы никто не верил, но веселила сама идея: может, Архангел Михаил одолеет Ельцина, а там, глядишь, наладится жизнь? Словом, не верили, но хлопотали.
Катя уже строчила на машинке, пришивая кружево к ситцу. Мужики отправились мастерить домовину, а женщины из бухгалтерии вызвались напечь на поминки блинов.
— Я котлет наверчу из телятины, чтоб Георгия помянуть, — встрепенулась тут зарёванная Надя и умчалась в свою деревню.
Люба же поспешила в подмосковный храм, где крестился и работал Георгий. Батюшку она перехватила уже на выходе из храма и изложила просьбу: похоронить Георгия возле храма, ведь в церковной ограде много земли. Батюшка перекрестился, помянув новопреставленного, и сказал с горечью:
— Я бы с радостью дал место Георгию, но земля в ограде не церковная, а городская. Без разрешения мэрии хоронить нельзя.
— Добьёмся разрешения! — сказала Люба решительно.
— Вряд ли. Земля в Подмосковье на вес золота, даже пяди церкви не отдают. Мы уже в суд обращались, а толку?
Посомневавшись, батюшка всё же написал прошение и даже попросил знакомого довезти Любу до мэрии. Но оказалось, что к мэрии не подойти — оцепление, флаги, ОМОН и милиция.
— Пустите в мэрию, — умоляла Люба.
— Сегодня туда только косоглазых пускают, — сказал Любе бритоголовый скинхед.
— Ты у меня за косоглазых сейчас сам окосеешь, — пригрозил ему омоновец и пояснил для Любы. — Японцы приехали — побратимы. Русский с японцем братья навек!
Тут из подъехавшего автобуса как раз вышло множество японских братьев, а Люба юркнула в их толпу и притворилась японкой. Щурит глаза узенько-узенько и семенит, как японка. Так и вошла с улыбчивыми побратимами в мэрию, и ОМОН не заметил её.
Гостей встречал сам мэр и сразу учуял в толпе диверсанта: русским духом пахнет, а не японским.
Когда же Люба сунулась к нему с прошением, он злым шёпотом отчитал охрану:
— Как этот Штирлиц сюда попал?!
Охранники уже начали было выталкивать Любу взашей, но тут умные японские братья застрекотали кинокамерами. Нельзя взашей — международный скандал.
И мэр, умница, улыбнулся Любе, наложив на прошение резолюцию: «Штирлицу от Мюллера. Разрешаю хоронить».
После столь оригинальной резолюции Любу и прозвали Штирлицем. Но это мелочи. Главное, что разрешение дали, и батюшка с рабочими стал тут же готовить место для погребения. А Люба помчалась добывать катафалк. Обзвонила и обежала несколько агентств, но цены были такие немыслимые, что она решила выпросить автобус у Нугзара.
До загородного особняка Нугзара она добралась уже в сумерках. На лужайке перед домом жарили шашлык, а вокруг мангала веселились гости. Бодигарды не пустили Любу в усадьбу. А когда через бхранника она позвала Нугзара к телефону, он послал её известно куда. Но Люба потому и Штирлиц, что подобно герою-разведчику проникла через лаз в нугзаров стан. Затаилась в кустах и ждёт момента.
Гости разъехались ближе к полуночи. Довольный Нугзар проводил гостей и рассмеялся, увидев в кустах Любу:
— Что сидишь, как мышь под веником? Говори.
И Люба заговорила:
— Нугзар, я пришла предложить пари — кто сильнее: Михаил Архангел или Ельцин?
— Это как? — заинтересовался Нугзар.
— А так. Если Михаил Архангел сильнее, мы похороним Георгия беженца на Михайлов день. Дай автобус на похороны. Или ты за Ельцина?
— Ельцин шайтан, наш Союз разорил и народы поссорил! — вскипел Нугзар. — Раньше люди уважали друг друга, а теперь я кавказская морда, да? Два автобуса даю. Лучше три бери! Пусть все люди знают — Нугзар говорит Ельцину: нэ-эт!
Нугзар действительно прислал на похороны три автобуса, и то едва хватило. Кочегар Федя приехал на своей машине, в которой с трудом уместился художественной работы металлический крест. Крест одобрили, любуясь узорами. Но больше смотрели на самого Фёдора — вместо бомжеватого Федьки-алкаша крест нёс перед гробом мастер Фёдор Иванович с орденами на пиджаке. Трижды бывает дивен человек, говорит пословица, когда родится, венчается и умирает. И похороны в Михайлов день были тем дивом, когда многим захотелось поехать в храм.
На поминки несли, у кого что было. Управдом Катя напекла своих знаменитых расстегаев, бухгалтерия приготовила гору блинов, а Надежда привезла два ведра котлет и рюкзак солений. Даже несчастный дедушка-молодожён тайком от Заиньки сунул Любе деньги, и на них купили много роз.
На отпевании в храме было людно и шумно. Все крещёные, но большинство без крестов. И теперь толпа осаждала свечной ящик, раскупая кресты, иконы и свечи. Гомон затих, когда запел хор. И сладко отзывались в сердце слова, что все они и упокоившийся среди роз Георгий есть образ неизречённой славы Божией. Этой дарованной Господом чести у человека никогда не отнять.
На отпевании опять посматривали на Фёдора — он откуда-то знал, как вести себя в храме. Крестился, прикладываясь к иконам, и первый положил земной поклон у гроба, давая Георгию последнее целование. Глядя на него, учились на ходу. И когда гроб архитектора Георгия крестным ходом несли вокруг храма, все уже дружно пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Без- смертный, помилуй нас».