Страница 2 из 13
Потом она странным образом прозрела и увидела, как из подъезда выходит Вадик и медленно шагает прочь. Левая рука в кармане куртки, в правой – сумка. Идет и тихонько ею помахивает – туда-сюда, туда-сюда. Походка неспешная, никакой суеты и нервозности. Даже с высоты ее седьмого этажа видно, что он выглядит удовлетворенным и если не счастливым, то не расстроенным точно.
Вот он остановился, потопал, стряхнул снег с ботинок. Левый немного пропускал влагу с внутренней стороны, возле большого пальца. Потом задрал голову, нашел ее окна. Вытащил из кармана левую руку и помахал. Ей помахал! И улыбнулся. Оля могла поклясться, что он улыбнулся.
– Сволочь! – крикнула она. И зачем-то добавила: – Чтоб ты сдох!
У Вадика такого в планах точно не было. Минуты через две, не больше, ослепительно улыбаясь ее окнам, во двор въехал вишневый внедорожник. Остановился возле ее бывшего парня. Вадик влез на пассажирское сиденье рядом с водителем. И они уехали.
Кто был за рулем, она, конечно, не видела с высоты седьмого этажа. Но почему-то казалось, что это должна быть женщина. Высокая, красивая, уверенная в себе, с легким характером и непринужденным отношением к жизни. Короче, полная ее противоположность. Та женщина, которая сделает Вадика счастливым. И которая, судя по всему, у него давно имелась в запасе.
Оля еще долго стояла у окна. В теплой юбке, теплом свитере, черных шерстяных колготках и одном сапоге. Ей становилось то жарко, то холодно. То невероятно больно, то на удивление безразлично. Свет за окном менялся – из пронзительного белого превращался в серый. Скоро серые краски станут гуще, темнее, наступит ранний декабрьский вечер. А она все стоит, не двигаясь, у окна – несчастная, брошенная, в одном сапоге. Видно, Вадик был прав, когда называл ее нелепой. Она нелепая и смешная. Глупая и какая-то неправильная. Другая непременно закатила бы истерику, потребовала объяснений. Попросила бы дать им двоим еще один шанс. А она что?
Она вместо таких вот логичных действий только и смогла, что съежиться в кресле и замолчать. Слушала и молчала.
Нет, он прав: она дура.
Серый свет за окном сделался густым, плотным. Скоро зажгутся фонари. А она только сейчас вдруг вспомнила, что не вымыла посуду после завтрака. Так же, не раздеваясь, в одном сапоге побрела на кухню. Долго прибирала, тщательно вымывая все следы Вадика.
Пепельница с одним окурком? В ведро! Весь пепел в ведро вместе с пепельницей, хоть она сама ее покупала!
Чайная пара дорогого коллекционного фарфора, ее подарок к прошлому Новому году? Туда же – в мусор! И плевать, что дорого. Плевать, что могло пригодиться.
Ей не могут пригодиться в будущей жизни никакие следы прошлого. Никакие! Так, кажется, говорил ее отец, которого она знала совсем недолго.
Он внезапно появился в ее жизни и так же внезапно исчез. Но за то время, что они провели под одной крышей, он намудрил – на сто жизней хватит.
Оля, если честно, иногда даже уставала от его многочисленных советов и афоризмов. Но молчала. Терпела внезапно объявившегося папашу, потому что к тому времени успела осиротеть дважды.
Первый раз – когда на ее пятнадцатилетие умерла мама, проболевшая большую часть жизни. Второй раз – когда умерла бабушка, от старости и болезней. Оле было тогда двадцать два года. А папаша заявился аккурат к ее двадцать пятому дню рождения и заявил, что поживет у нее немного. Потому что очень любит свою дочь, потому что переживает за нее. И еще потому, что ему негде пока жить.
Они стали жить вместе. И неплохо стали жить, кстати. Отец заботился о ней: возил на своей машине на работу, иногда встречал, когда она задерживалась. Часто баловал, покупал подарки. Потом заставил сдать на права и ездить на его машине. Оформил ее на Олю. Сделал в квартире, доставшейся Оле от бабки, недешевый ремонт. Обставил все три комнаты, плюс кухню и прихожую. Дорогой, добротной мебелью обставил. Откуда он брал деньги, если нигде не работал и ничем не занимался, Оля не знала. Но от вопросов воздерживалась – знала, что правду не услышит. А потом…
А потом в ее жизни появился Вадик. Вернее, сначала появился на фирме, где она работала, а потом уже стал частью ее жизни.
Он красиво ухаживал, был внимательным, трепетным, нежным, терпеливым. Познакомил Олю со своими родителями и настаивал на знакомстве с ее отцом. Она как могла оттягивала этот момент, поскольку совершенно ничего не знала о своем папаше и его реакцию предугадать не могла. Но однажды сдалась под натиском Вадика и привела его в дом.
Все сразу пошло не так. С порога! Когда Вадик протянул руку отцу, тот сделал вид, что не заметил. Вадик тогда тоже сделал вид, что понял, будто бы отец попросту не заметил ладонь, протянутую для рукопожатия. Разделся, прошел в гостиную и завел пустой светский разговор об инфляции и политике.
Оля была уверена, что он несет полную чушь. Лучше бы молчал. Тем более что с каждым словом отец становился все мрачнее. Чаепитие, которое она организовала, походило на поминки. Вадик уставился в свою чашку и тоже, наконец, замолчал. Отец не сводил с него пристального взгляда, а к чаю и сладостям даже не притронулся. Оля переводила глаза с отца на жениха и обратно. Никогда еще ей не было так неуютно в собственном доме.
Вадик в тот вечер поспешил уйти и больше в их доме при жизни отца не появлялся.
Отец же, как только за Вадиком закрылась дверь, первым делом спросил, где она откопала этого суслика. Да-да, так и сказал: суслика.
– Папа! Я попросила бы тебя…
Она принялась покусывать губы, чтобы не наговорить лишнего. Этот прием ее всегда выручал. Убрала со стола посуду, мыла ее долго, специально производя как можно больше шума. Сердито хмурясь, вытерла блюдца из чайного сервиза, который купил отец. Сам он стоял тогда у двери, привалившись к притолоке, и смотрел на нее не отрываясь. А потом сказал, что она очень похожа на мать, когда злится. Что такая же красивая. И что он никому не даст ее в обиду. Никому, тем более каким-то сусликам.
– Пока я жив, ты под моей защитой, детка, – изрек и удалился в комнату, которая когда-то была спальней мамы.
Оля даже не успела спросить, почему они с мамой расстались. Что такого между ними могло произойти? Надо же, он до сих пор считает ее мать красивой. Но что тогда? Что помешало их счастью?
Она решила с ним серьезно поговорить, раз момент выдался такой подходящий. Уже подошла к его двери и даже занесла руку, чтобы постучать. Но…
Но не постучала. Потому что отец разговаривал по телефону. Грубо, гадко, страшно! Она резко опустила руку, отпрянула от его двери, попятилась и поспешила скрыться у себя. Хотелось как можно скорее забыть все эти странные слова, о значении которых она даже боялась догадываться.
Кажется, это называют воровским жаргоном?
Глава 2
Он отчаянно мерз на сильном ветру и сейчас ругал себя за легкомыслие. Он очень себя любил и редко когда бывал собою недоволен. Но именно сегодня себя стоило ругать.
К обеду улицы неожиданно выстудило, столбики термометров опустились до минус двадцати. Ближе к концу дня вдруг подуло с севера и ветер погнал поземку по сугробам. В девять вечера город трещал от холода. Так, во всяком случае, ему казалось, пока он шел от автобусной остановки.
Отвратительно взвизгивал снег под ногами. Жалобно скрипели кожаные подошвы его дорогих, неуместных по такой погоде ботинок. Тонкий капюшон модной куртки не спасал. Сейчас этот капюшон задубел и гремел, как стеклянный.
Надо было одеться теплее. Надо было подумать, что придется идти пешком от остановки до нужного дома. Не исключено, что его не захотят встретить, как это уже бывало не раз. Не так уж далеко, но на таком холоде каждый метр – один к десяти.
«Странно все как-то», – вдруг забилось в голове, когда он уже прошел пару кварталов. И этот звонок, который отвлек его от важного занятия: он пересчитывал деньги и планировал жизнь на ближайшие полгода-год. И встреча, которой в принципе не должно было быть. И вопрос, который им предстояло обсудить, тоже казался глупым и надуманным.