Открытие

— Родные мои, я это, батя ваш, помогите подарок от Деда Мороза донесть...

И провалился во мрак, будто в гору невесомого зерна...

Очнулся уж в избе, надо мной фельдшерица наша Акимовна склонилась и ветошкой лицо протирает.

— Шел по дороге, засмотрелся,— начал я сгоряча рассказывать, а язык тяжелый-тяжелый.— Откуда ни возьмись машина, сшибла меня, помяла и оставила помирать... Да вот выполз...

— Ничего, Кузьма Георгич, отлежишься, и с одним глазом можно зорче многих быть, — отозвалась успокоительно Акимовна, повернула костистое лицо к окну и кулачком погрозила кому-то. — Кто же лютостью берет, тот горечью расплачивается.

А сзади Дуняха всхлипнула.

— Говорила же я, предупреждала!..

«Верно говорила, — отозвалось все во мне, — правильно предупреждала: «Дело праведное неправедным не подопрешь!» И сейчас страшней голода мнение людей: зачуют подвох, в рассказе, начнут копаться, узнают правду — тогда держись! Проходу ни тебе не будет, ни детям!»

Долго еще я и после выздоровления ходил ниже травы, тише воды, прислушивался — не помянут ли где про неудачного разбойника, не окликнут ли обидной кличкой, не запоют ли жгучую частушку.

Вроде не пошел народ на расследование, моей придумкой утешился, выходит, немного грехов на мне висело по селу. А я с тех пор как помешался на праведности, ни соломинки чужой не возьму, ни полешка дров, ни какой другой малости.

Авторитет появился у меня какой-то особенный на селе, до райцентра докатился слух про мою исключительную честность, и — бац! — начальство меня в депутатство начинает сватать по району.

Тут уж пришлось мне волей-неволей вспомнить старую историю. «Вдруг узнает меня на портрете тот истязатель и осмеет, — призадумался я. — Нет, надо ходу давать из Кручинихи!»

Так вот я и перебрался ближе к городу, парни, устроился на железную дорогу, а мимо брошенного куска спокойно пройти не могу. По нынешним временам такое пристрастие на шутливый разговор, ведь булки запросто в воду выбрасываете, а нашему призыву, случается, — едкая капля на старые раны.

Кузьма сник, слепо запросил сигарету и незряче закурил ее. Замигал наконец его синеватый глаз, и губы пошли вкось, изображая просительную улыбку.

Мы тоже закурили по новой. А Максимыч раздумно налил в стаканы пива, глубоко затянулся и высказал мысль:

— Ты нас, батя, прости за скороглядство. По внешнему виду могли догадаться про тяжести на душе! Что говорить, забываем мы лихолетные времена, из которых сами появились. Нынешняя жизнь, она как побелка по старой фреске: раз! — и вроде добились полной чистоты. И лишь спустя века начинают размывать настоящее из-под набелов-перебелов. Может быть, тут есть расчет самой жизни, то есть сперва подзабыть все недавние страсти, а потом воскресить в полную силу для обозрения потомкам!

— Это вроде как старики начинают любить внучат больше, чем собственных детей! — поддержал веселая душа Кешка Жук. — По себе знаю! По своему деду...

Максимыч повел бровью в сторону выскочки и продолжал:

— Очень мы понимаем твою историю, Кузьма Георгич, может, потому, что сами не на передних краях мантулим — в ремонтной конторе, не вышли в герои космоса и прочие знаменитости. Но наши загвоздки бывают посложней, может, космоса. Так говорю я, братцы?

— Бывает и у нас зелено в глазах от перегрузок!

— Стыковки такие, что ни в масть, ни в снасть!

Максимыч поднял свою кружку, требуя слова на концовку.

— Несмотря на все недостачи, ремонтируем мы квартиры на совесть, каждый раз для конкретного человека, и самого человека вроде бы подновляем.

— Оно видно по вам, — согласился Кузьма, — по вашему радушию. Такая артель, верно, знает и цену хлеба. Не станет целые сайки в воду метать...

— Они нам достаются не задаром, — ответил Максимыч и метнул кинжальный взгляд на Кешку. — Иной раз приходится такую работу провернуть, что не знаешь, как людям в глаза глядеть после этого...

— Мы разве мухлюем, Максимыч?!

— Стройматериалу учет какой!

— Халтурим в свое время!

Кузьма вертел головой, вперивая свой взгляд в каждого из говоривших. Казалось, старик и единственным глазом прошивает каждого из нас насквозь, видит наши разбойные увертки и стыдится за нашу оправдательную запальчивость. Поэтому вскорости он и засобирался.

— Что ж, ребяты, — заключил он, — по нынешним временам честно прожить куда способней, чем раньше. Если ж такой артелью держаться, никакой соблазн не страшен. И других приструнить сумеете, чтоб неповадно было... Спасибо за товарищеский приют. Даст бог — еще встретимся.

— Заглядывай на костерок, Кузьма Георгич!

— Доброго здоровья тебе, дедусь!

Кузьма поклонился семь раз, сколько сидело народу у костра, подхватил свой мешок и вернулся к заливу. Подобрав свое удилище, он выудил батон, засунул его в мешок и побрел вдоль берега, поглядывая по сторонам.

— Эх, дед, разбередил ты душу, сам не знаешь как, — сказал Максимыч с зубовным скрипом. — До чего дожили — даже перед тобой, перед неудачным разбойником, пришлось втемную соображать. Сказать бы тебе, что мы тоже собираемся разбой учинить, да по причине какого голода?!

— Зачем терзаться, Максимыч?

— Одни мы такие, что ли?

— Наше дело маленькое, бригадир!

— Пусть начальство разбирается и отвечает...

— Запьем это дело, бригадир!

— Ясная сила!..

Но Максимыч уже смотрел куда-то поверх наших голов на манер старика. Лицо его отвердело, будто ком бетона, он порубил в воздухе ребром ладошки и встал.

— Вы отдыхайте, ребятки, а я поеду...

Мы вскочили, как из засады.

— Куда, Максимыч?

— Что за спешка?

— Ты чего это ни с чего?

— Выпьем и помозгуем гуртом.

— Уха как раз остыла.

Максимыч затряс головой, и под солнцем заискрили сединки, почти незаметные раньше в светлых волосах.

— Каждая минута дорога. Пойду к самому-самому начальству, спасать надо наше открытие...

— Выходной же... — заикнулся Кешка.

— Для такого дела может ли быть выходной?

— Вот чертов дед, — воскликнул Кешка, — приперся и разрушил компанию!

— По годам я ближе всего к нему, — заметил Максимыч, — и должен был ближе всех принять к сердцу его урок. — Он забросил рюкзак за плечо. — Дойдет и до вас. Я должен довести, иначе грош мне цена.

— Зачем так, Максимыч!

— Что говоришь-то, дорогой ты наш!

— Обижаешь, бригадир!

— Можем сразу за тобой в огонь и воду!

Жесткая подковка рта нашего бригадира дрогнула, выпрямилась и оживилась улыбкой.

— Отдыхайте, братцы, набирайтесь сил. В понедельник, может, всем придется подключиться к тяжбе...

Максимыч мотнул кулачищем, по-военному четко развернулся и — ясная сила! — тараном пошел на кусты, сокращая путь до станции.

ОБ АВТОРЕ И ЕГО КНИГЕ

Читатель, познакомившийся с романом известного иркутского писателя Геннадия Машкина «Открытие», непременно придет к двум основным выводам, определяющим характер творчества писателя в целом. Это прежде всего ярко выраженная устремленность автора к постановке острых социально-нравственных проблем, к художественному постижению коренных пластов народной жизни. И второе — явное тяготение прозаика к теме труда и быта геологов, горных инженеров, промысловиков, золотоискателей, к судьбам тех людей, чей характер, жизненный уклад, помыслы и заботы неразрывно связаны с суровым сибирским краем.

Конечно, эти доминантные черты творчества писателя не возникли сами по себе. Они — результат большой работы души прозаика, нравственный итог прожитых лет. Г. Машкин из тех художников, у которых зрелость творческого мышления является не столько плодом профессионального опыта, сколько следствием выношенной гражданской и жизненной позиции, определенности идей, точности и широты взгляда на явления действительности. Все это вместе взятое называется масштабом личности художника. А масштаб творческой личности, как известно, целиком определяется глубиной и прочностью связей художника с народом, его умением жить делами и заботами своей страны.