Водораздел

Многие столетия назад? Хуоти вспомнил, как в Ильин день он сам ел жертвенного барана. Но раздумывать не было времени, ему стоило труда запомнить все то, чему его учили.

— …Трудовая школа строится на принципе самовоспитания. Учитель не школьный надзиратель, а старший товарищ. Надо вовлекать учащихся в школьное самоуправление… По новой методике преподавания домашние занятия отменяются… уборщицы не нужны, учащиеся сами должны убирать классные помещения…

Этому не только учили на уроках, но все это претворялось в жизнь. Учащиеся учительских курсов сами убирали жилые и классные помещения. Сами добывали дрова, сами пилили и кололи их. В нижнем этаже здания открылась столовая, и они поочередно дежурили на кухне, помогая поварам чистить картофель. На обед обычно варили чечевичную похлебку или кислые щи. После такого обеда всегда хотелось есть. Кое-кто не выдержал, бросил учебу и уехал домой. Но большинство осталось. Они верили в будущее…

По вечерам шли диспуты и споры. Свободного времени было много, потому что домашние задания не задавали. Те, кому довелось повидать свет и поскитаться по миру, рассказывали об увиденном и услышанном. Один из ребят-финнов был приговорен к смертной казни, но его не расстреляли, потому что он был несовершеннолетний. Он своими глазами видел, как шюцкоровцы расстреливали его товарищей-красногвардейцев. Присутствовавший при казни врач крикнул: «В голову не стреляйте. Головы надо укладывать в ящики и отправлять в Хельсинки». А другой парень хвастался, что видел верблюда, ел апельсины. Хуоти с завистью слушал рассказы ребят, которые повидали много такого, о чем он даже и не подозревал. А то начинали состязаться, кто умеет лучше шевелить ушами или говорить какие-нибудь странные скороговорки. Так проводили досуг.

А на улице уже трещал мороз. По городу прошел слух, что к рождеству надо ожидать шестидесятиградусного мороза. Дескать, идет волна холодов из Петрограда, из Пулковской обсерватории получена такая телеграмма.

С такими новостями возвращались из города те учащиеся, кто имел теплую одежду и мог ходить в город. У Хуоти не было ни зимней шапки, ни пальто. Таким, как он, нечего было и думать о прогулках, потому что зима выдалась действительно жестокая. Из-за этого он уже давно не был и в бане: до бани железнодорожников, единственной тогда общей бани в Петрозаводске, было далеко, и Хуоти боялся по дороге оттуда простудиться и заболеть. При бывшей учительской семинарии, правда, имелась кирпичная прачечная, где был сооружен и полок. Но не было дров, чтобы истопить баню. Наконец, удалось раздобыть достаточно дров, чтобы устроить банный день. Воду носили прямо, из Неглинки. В предвкушении будущего удовольствия ребята вспоминали деревенскую баню, подшучивали друг над другом. Но когда баня истопилась, радости было мало: на полке было жарко, а цементный пол остался таким холодным, что жгло подошвы.

Уже в бане Хуоти почувствовал себя плохо. Он кое-как ополоснулся горячей водой, оделся и ушел. Поднимаясь в гору, он вдруг почувствовал, что ноги становятся словно ватными и в глазах темнеет. Очнулся он у себя на постели, устроенной на топчане. Оказывается, ребята подобрали его в сугробе, принесли домой и долго оттирали снегом обмороженные пальцы и лицо.

— Ну, как ты? — беспокоились они утром. — Ночью ты бредил, говорил о какой-то Наталии.

Хотя голова и болела, Хуоти все же решил пойти на занятия. Но в конце уроков он, к своему ужасу, заметил, что плохо слышит учителя. Потом перестал слышать совсем. В ушах началась такая боль, что он не спал всю ночь.

— Иди к врачу, — настаивали товарищи.

Один из товарищей предложил ему свое рваное пальто. Другой отдал свою папаху.

Хуоти надел подаренные Наталией теплые варежки, надел чужое пальто и, надвинув на уши одолженную ему папаху, отправился к врачу.

Уже после первого визита к врачу Хуоти почувствовал облегчение. Потом боль исчезла и слух постепенно стал восстанавливаться. Сначала слова доносились как бы издали, но потом час от часу он стал слышать лучше.

Однажды в воскресенье после ужина созвали собрание. Приглашали всех тех, кто хотел вступить в комсомол.

гремел актовый зал, когда Хуоти вошел туда.

— Садись сюда! — позвала его Хилья, приглашая сесть рядом с ней.

Сперва выступал какой-то черноволосый молодой человек. Он говорил по-русски. Затем на трибуну поднялся парень, лицо которого показалось Хуоти очень знакомым.

— Слово предоставляется товарищу Богданову…

Хуоти не хотел верить своим глазам. Да, это действительно был он, тот самый парень из Войницы, который, размахивая маузером, бежал впереди партизан, когда они брали Пирттиярви.

После того, как изгнали белых из Пирттиярви, Богданов со своим отрядом воевал у Пистоярви и был тяжело ранен. Его отправили в госпиталь в Петрозаводск, и он здесь остался.

Богданов говорил будущим красным учителям о задачах, которые им предстояло решать как первым организаторам и вдохновителям карельской молодежи.

Хуоти слушал выступление своего земляка и чувствовал, что теперь он должен принять самостоятельное решение, совершить в жизни решающий шаг.

— Становись к нам, сюда, — схватила Хилья Хуоти за руку, когда началась запись в союз молодежи. Желающих вступить в комсомол оказалось так много, что образовалась очередь, и у этой очереди была, видимо, какая-то загадочная сила притяжения, потому что в нее встали и те, кто сначала колебался или опасался вступать в комсомол.

На курсах уже стало традицией, что после каждого собрания была художественная часть. На сцене опять исполнялись песни, играли на мандолине и скрипке, читали отрывок из «Калевалы».

Хуоти заслушался и не заметил, когда Хилья вышла из зала. Обнаружил, что ее нет рядом с ним только тогда, когда она вместе с другими девушками появилась на сцене. Они танцевали финский народный танец. В национальном костюме Хилья выглядела еще более красивой и привлекательной. Хуоти видел только ее. Он и сам не знал, почему не может оторвать от нее глаз, может потому, что Хилья из всех девушек была ему наиболее знакома, а может быть, в его душе зарождалось что-то, чего он и сам еще не осознал… Видимо, Хилья заметила, что Хуоти не сводит с нее глаз. Вернувшись в зал, она предложила:

— Пойдем к нам, я дам тебе книгу, о которой говорила.

Хуоти не приходилось бывать в комнате девушек. Он робел перед этими городскими девушками. Они казались ему слишком нескромными, некоторые даже развязными. Мелькнула мысль о Наталии… Но, поколебавшись, Хуоти пошел за Хильей.

Сразу было видно, что в комнате живут девушки: на окнах — белые занавески, на столе — белая скатерть. Откуда они все это достали? Девушки есть девушки.

— Что же это случилось? Хуоти осмелился прийти к девушкам! — удивилась подруга Хильи.

— Наверное, влюбился, — сказала другая, с короткой прической, и добавила, усмехнувшись: — А ведь любви-то никакой нет. Так теперь считают… А есть только… хи-хи…

Она поджала губы, словно стояла перед фотографом. И, рассмеявшись, девушки ушли на танцы, оставив Хуоти и Хилью вдвоем.