Водораздел

— Надо послать туда Поавилу, — сказал Теппана. — Должны там быть и такие, кто не только печется о своей выгоде, но и о народе думает…

Придя домой после собрания, Поавила опять сел перед камельком плести корзину. Нет, не здесь решается их судьба, размышлял он. В Мурманске ее решают… Потом ему начало казаться, что и от него тоже кое-что зависит. И он решил поехать. Надо, раз уж мужики выбрали. Только в санях Хилиппы он не поедет. Хилиппа, конечно, придет и будет приглашать, — как же, он теперь стал таким добрым… Нет уж, без него обойдемся…

Хилиппа действительно пришел. Поавила уже закончил корзину и как раз смолил лыжи.

— Ты что — на лыжах? — удивился Хилиппа.

— На лыжах сподручнее. Ежели придется посередине собрания уйти, скорей до дому доберешься, — ответил Поавила и сунул лыжу в печь. Подержав над огнем, он стал натирать ее кожаной рукавицей.

Хилиппа махнул рукой и ушел.

— Ему, вишь, хочется на лыжах прокатиться, — со смешком рассказывал он в деревне. — Когда только несчастный ума-разума наживет!

Рано утром Поавила закинул за плечи кошель и, наказав Хуоти непременно починить матери пьексы, пока он будет в Ухте, отправился в путь.

Зима уже клонилась к весне. Временами даже светило солнце, но оно еще не пригревало, и снег не таял. Лыжи шли хорошо, и первую часть пути Поавила прошел довольно легко, но потом, чем дальше уходил он от своей деревни, тем сильней рубаха прилипала к мокрой от пота спине. Хилиппа был уже в Ухте, когда туда пришел Пулька-Поавила, уставший и весь в поту. Он завернул в один дом и попросился на ночлег.

— Бывал я в вашей деревне, — сказал седобородый хозяин дома, узнав, откуда Поавила. — Давно, правда. Еще в молодости, когда ходил коробейничать. Не из того ли ты дома, где у входа ступа всегда стоит?

— Из того самого, — ответил Поавила, усмехнувшись.

Старик стал рассказывать, что нового в Ухте. Поавила узнал, что собрание должно открыться в архиерейском доме. Оказалось, сын старика, молодой хозяин дома, тоже собирается на это собрание.

Когда они пришли, собрание уже шло.

— …Народ, который поет руны «Калевалы», хочет жить своей жизнью, — по-фински говорил с трибуны кто-то голосом проповедника. — Карелы хотят самоопределения. Они доказали это, выступив в Кестеньге с оружием в руках против правительства Северной области…

Пулька-Поавила слушал оратора, время от времени посматривая вокруг, нет ли кого знакомых. Ну и народу собралось! Человек сто, а то и больше… Поавила чувствовал себя как-то скованно: не было той непринужденности, с какой он сидел на сходках в своей деревне. А вот Хилиппа сидит… На самом первом ряду уселся. Там же сидит и тот хозяин из Вуоккиниеми, к которому убежала с пастбища лошадь, что подарил ему Теппана. Да и рыжебородый, который ведет собрание, вроде тоже знаком. Ба, да это же Юрки Напсу. Прошлой зимой, говорят, был в Кеми на собрании карелов, а теперь вот здесь… Все потому, что грамотный…

— После революции в России творится что-то несуразное, — рассуждал с трибуны новый оратор, говоривший уже по-карельски. — Нашему брату трудно понять, что к чему. Мысли во все стороны разлетаются, как комары в дыму…

«Как комары в дыму…» — повторил про себя Пулька-Поавила. Значит, не у него одного все перепуталось в голове.

— …Нам, карелам, приходится воевать за отечество за тысячи верст от дома против неведомых нам стран, — продолжал оратор. — И теперь опять надо идти на войну? А чего ради нам идти помогать Миллеру воевать против рабочих и крестьян? Из-за хлеба? Так если Миллер не даст хлеба, то Финляндия даст…

— У нее у самой нету… — громко сказал Поавила и засмеялся.

Все повернули головы, стали всматриваться, кто это такие речи ведет, Пулька-Поавила сделал вид, что это не он выкрикнул, и тоже стал оглядываться. Он обратил внимание, как внимательно, с какой-то странной усмешкой поглядел на него человек, сидевший на два ряда позади него. По одежде человек этот явно не карел…

— Туйску! — прошептал на ухо Поавиле его спутник, с которым он пришел на собрание.

Туйску? Конечно, это его не настоящая фамилия. Говорили, что он — сын известного оленьего короля с Халлатунтури. Может быть… Точно ведь никто этого не знает.

Далеко не все знали и о том, что основание Временного комитета в Ухте было в сущности делом рук этого Туйску. Действовал он весьма дипломатически: официально он являлся всего лишь послом правительства Финляндии в Ухте и на собрании присутствовал в качестве «наблюдателя», подобно другим гостям из-за рубежа, сидевшим рядом с ним в этом зале. Пусть карелы сами решают свои дела.

Но у Пульки-Поавилы было такое ощущение, словно за его спиной затевали что-то таинственное, и он опять невольно оглянулся. И тут ему подумалось, что, видимо, весь секрет политики заключается в том, чтобы за спиной народа делать всякое. Занятый обдумыванием этой своей мысли, он даже не замечал, кто на трибуне.

— …В России все по-другому, там классы всякие есть. А у нас, в Карелии-то, ни помещиков, ни буржуев, одни только трудящиеся, — говорил кто-то с трибуны. — Потому и власть в Карелии должна быть не такая, как в России. Ведь нет ни богатых, ни бедных, ни белых, ни красных, а все — карелы…

Уже около двух лет в этих краях не было фактически никакой власти, и теперь предстояло решить вопрос, какая власть должна быть здесь у них. Нашлись и такие, кто считал, что власть вообще ни к чему, только налоги ей надо платить, уж лучше без всякой власти. Но им возразили — как же без власти, какая-то власть должна все же быть.

— Давайте советы сделаем, — предложил тогда сын старика, у которого Поавила остановился.

Пулька-Поавила тоже считал, что надо создать советы, но их никто не поддержал. Большинством голосов собрание решило основать в Карелии такую же республику, какая была в Исландии. «Исландия? А где же это такая страда? — пытался вспомнить Поавила, впервые услышавший это название. — Существует ли вообще такая страна?..»

Тут он увидел, что Хилиппа снова поднял руку. «Что он теперь хочет сказать? А-а, о том, чтоб присоединить Карелию к Финляндии…»

— Да мы же тогда помрем с голоду, — не выдержал Поавила.

— Чего ты там бурчишь… Иди сюда и выступи, — сказал ему Юрки Напсу.

— Я вот о чем… Ведь мы помрем с голоду, если к Финляндии присоединимся, — заговорил Поавила, поднявшись с места. — Брюхо никогда не врет. Финляндия-то хлеб тоже в России всегда покупала…

В таком духе выступили и некоторые другие, и поэтому постановили, что судьбу беломорской Карелии должен решить сам народ. Надо провести референдум, пусть народ решает…

Когда речь зашла о лесах и было предложено, что половина лесных угодий должна принадлежать государству, четверть — общинам, остальное остается в частном владении, Пулька-Поавила опять не выдержал.

— Бревна соседям, а кору карелам, так что ли? — крикнул он с места.

Заграничные наблюдатели посмотрели на него долгим взглядом.

Прозаседали целую неделю. О чем только не говорили. О дорогах и моторных лодках. О торговле — что, пожалуй, лучше всего организовать ее на основе кооперации… Об организации школ. И о богослужении — надо, чтобы служба велась на родном языке…

Потом прошел слух, что из Кеми идут… китайцы. Целый отряд китайцев. Иностранные «наблюдатели», члены Временного комитета и те из делегатов собрания, у которых имелись основания опасаться за собственную судьбу, поспешно уселись в сани и помчались через замерзшее Куйтти к границе. Однако большинству депутатов, по их мнению, бояться было нечего, и они как ни в чем не бывало собрались в архиерейском доме на очередное заседание, хотя и знали, что красные уже в Рюхья, на другом конце села.

— Жить, конечно, можно было бы и с русскими. Да только они вот все воюют. Если не с кем-нибудь, то промеж собой, — рассуждал с трибуны один из депутатов. — А мы не хотим никаких войн…

Вдруг оратор осекся: в дверях появились два человека в красноармейской форме с наганами на поясе.