Страница 38 из 60
Мне не хотелось продолжать этот разговор, и я сказал:
— Скоро к лейтенанту Берзалину невеста приедет.
— Дела! — воскликнул Уткин.
— Она курсы медсестер кончила.
— Значит, свадьбу сыграем, — решил Попов.
— Представляете, — подхватил разговор Уткин, — фашист рвется, вся рожа в крови, а мы свадьбу играем. Водка ручьем течет. Песни под гитару поем. Патефон достанем. У начхима Колесова есть. Комдива пригласим — будет свадебным генералом, и так далее и тому подобное.
Улыбка бродила по Вовкиному лицу.
— Я два раза женат был, — сказал Попов, когда Уткин исчерпал свою фантазию. — Первая жена во время родов умерла, царство ей небесное. Девочку родила. Перед самой войной вторую женку взял. Пожили полгодика, и меня в армию забрали, а она вскорости мальчика родила. Растет там без меня, Тихоном назвали. Тихий, говорят: пососет и снова спит. Поглядеть бы!
— У меня жена цыганка, — сказал Уткин, — злая как ведьма! Всю жизнь ругалась, морду мне царапала. А как пошел в армию, заплакала. Стоит, глаза черные раскрыла, а по щекам слезы в три ручья.
— Значит, любит, — произнес Попов. — Ругалась она для острастки. Есть такие. Одна мягко стелет — жестко спать. А другая наоборот.
— Тихо! — сказал я, когда услышал далекий гул моторов.
На дороге, которая соединяет Воронеж с Доном, показались огоньки фар.
Обнаглели немцы. Со светом едут. Гул все сильнее. Мы увидели танки и пушки. Следом за ними идут грузовики с пехотой. Ох, наглые гады! Сидят курят, на губных гармошках наигрывают.
Не доезжая парка, колонна остановилась. Какие-то люди подбежали к ведущей машине, показали направление, и снова взревели моторы. Танки и пушки пошли на север, а грузовики с пехотой остановились у парка, почти напротив нашего дома. Держитесь, фрицы! Прежде чем вы пойдете в атаку, мы устроим вам разгромчик. Недолго ждать осталось.
При свете того же фонарика мы записали число танков, пушек и грузовиков с пехотой.
— Товарищ лейтенант, — потянул меня за рукав Уткин, — половина четвертого. Пора!
Мы осторожно спускались по ступеням. Чем ниже, тем слышнее говор и наглый смех фашистов.
— Обождем, — шепнул Попов.
Мы остановились на третьем этаже, вошли в открытую дверь квартиры. Я встал в простенке и выглянул в окно. Немцы были на той стороне улицы.
Кто-то чуть дотронулся до моего плеча. Вовка! Взял меня под руки и повел в угол комнаты. Я разглядел скрипку и смычок, висевшие на стене.
Вовка как-то очень осторожно, будто хрупкий сосуд, снял скрипку с гвоздя. Он нащупал рукой струны, потрогал пальцами смычок.
— Я возьму ее, Коля! — сказал Вовка.
— Может, ты сейчас устроишь концерт для фашистов? — обозлился я, потому что вечно Вовке приходят в голову нелепые идеи.
— Зачем ты так! — с укоризной произнес Вовка. — Вернемся к себе, я поиграю. Пальцы исстрадались.
— Конечно, возьмем, — услышал я голос Уткина. — На свадьбе играть будет. У меня веревочка есть. Смычок привяжем к скрипке — и через плечо. Хотите, я понесу?
«Фашисты в двух шагах, а ему скрипка нужна», — подумал я и, выругавшись про себя, отошел к окну.
На той стороне по-прежнему стояли грузовики. А время бежало. Оставался один час сорок пять минут до рассвета.
Мы начали спускаться по лестнице. Вовка впереди. В руках у него автомат, за спиной скрипка… Мы дошли до нижнего этажа.
— Через двор попробуем, — шепнул я.
— Оставайтесь здесь, — сказал Вовка. — Я пойду первым.
Никто не возразил Вовке. Он старший. Вовка вышел во двор. Двор невелик. Но сколько всего навалено здесь — битый кирпич, доски, дверцы шкафов, рамы.
Вовка шагал, и под его сапогами громко хрустел битый кирпич.
Одна секунда, вторая. Вовка на середине двора.
— Вер ист хир?[1] — вдруг послышалось из темноты.
У меня подкосились ноги, сердце упало куда-то в пятки. «Кончено!» Я нащупал указательным пальцем курок автомата.
— Дас зинд вир[2],— спокойно ответил по-немецки Вовка, продолжая шагать по битому кирпичу. Шаг его был уверенный и ровный.
Первая секунда тянулась долго, как час. Вторая показалась короче. Я ждал выстрела, крика, взрыва… Неожиданно звякнула пряжка ремня. Немец натянул штаны и отправился на улицу к своим.
Вовка перешел двор, а мы еще некоторое время стояли в оцепенении, страшась двинуться с места. Наконец через двор пошел Уткин, а за ним мы с Поповым.
— Хлестко ты ему ответил, — сказал Попов. — Откуда по-немецки знаешь?
— В школе учили! Николай тоже знает.
Опять мы переползали улицы, пересекали дворы и переулки. Мы шли все быстрее, нас подгоняло время. Вовка шел впереди.
Я пытался представить себя на Вовкином месте, там, во дворе, перед немцем. Ну конечно, я знаю, как по-немецки сказать «свои». Но смог ли бы я произнести это, как Вовка, спокойно, без фальши, и продолжать уверенно идти? Майор Соколов не зря назначил Вовку главным!
Напрасно я обижался: у Вовки хладнокровия больше, а без него в разведке нельзя!
Мы уже добрались до Ботанического сада. Сухие листья снова захрустели под ногами. Отсюда до нашей спасительной трубы рукой подать. Мы залезем в нее, и поминай как звали. Я вдруг представил, как я качусь вниз по трубе. Это, должно быть, очень похоже на ледяную горку, которую каждую зиму делают у нас во дворе…
Я представил, с какой радостью встретит нас командир пехотного полка. Он нальет всем горячего, крепкого чаю. Мы ему расскажем о фрицах…
Над нашими головами вдруг послышался хлопок осветительной ракеты. Яркий свет ударил в глаза и на мгновение ослепил нас.
Когда глаза привыкли к яркому свету, мы увидели шагах в десяти от нас немецкого офицера. Наверное, он не ожидал встречи с нами. На его бледном лице глаза большие, круглые, выпученные от страха.
Я дернул Вовку за рукав, и мы побежали в тень деревьев. Офицер выстрелил, и пуля просвистела возле моего плеча. Раздался второй выстрел, и Вовка повалился на куст.
Упругая очередь автомата Попова прозвучала рядом с нами. Офицер что-то крикнул и упал.
Мы с Уткиным подхватили Вовку под руки и побежали.
— Здесь немецкая часть расположилась. В самое пекло угодили, — шепнул Попов.
Мы не знали, куда бежим, — лишь бы подальше от тревожных голосов, которые слышались там, где остался убитый, немецкий офицер.
Ракета погасла, и стало темно, как в могиле. Нельзя было различить даже стволы деревьев. Мы двигались на ощупь и вскоре уткнулись в высокую металлическую ограду, которая окружала со всех сторон Ботанический сад.
Вдалеке послышался собачий лай. Одна собака лаяла хрипло и протяжно, другая звонко, с задором. До слуха доносилось:
— Форвертс! Форвертс!
Я метнулся вдоль ограды вправо — она уходила все дальше. Побежал влево — там тоже не было видно ее конца.
Попов поднял Вовку на плечи, и тот перелез через ограду. Уткин помог ему спуститься с другой стороны. Вовка сидел на асфальте как-то странно, обхватив себя руками.
— В спину пуля попала, — сказал Вовка чуть слышно.
— Перевяжем.
Вовка отрицательно покачал головой.
— Возьми скрипку, Уткин, — попросил Вовка.
Уткин быстро перекинул скрипку через плечо.
Лай приближался.
Мы перешли улицу, миновали какой-то двор, и снова улица. Теперь город был для нас чужим и незнакомым. Мы сбились с проторенного пути. Вовку мы держали под руки. Он становился все тяжелее.
На минуту смолкли собаки. Это они ищут выход из сада. Через ограду собак не перекинешь. Может, на наше счастье, выход далеко? Только бы добраться до трубы…
Снова залаяли собаки: одна с задором, другая хрипло и протяжно.
Две недели назад самые храбрые ребята из армейской разведки наскочили на гитлеровцев. Те гнались за ними с собаками и, наконец, спустили собак с поводка. В темноте трудно стрелять в собак, они рвут одежду, тело… Пока разведчики расправлялись с собаками, подоспели фашисты…
1
Кто здесь?
2
Свои.