Страница 36 из 60
— Найн! — истерично закричал фашист. — Найн! Хайль Гитлер! Руссиш капут!
Немец вдруг побежал от нас. Мы инстинктивно схватились за оружие. Но куда он убежит — кругом забор и руки у него связаны. А немец бежал все быстрее. Около забора он вдруг неестественно откинул голову назад и, крича «Хайль Гитлер!», со всей силой ударился головой о цементный столб.
— Врача! — крикнул комдив.
Врач подбежал к лежавшему под забором фашисту, перевернул его на спину и приложил ухо к груди.
— Мертв, — сказал врач.
— Да, Черногряд, — произнес комдив, обращаясь к капитану, — приволок ты субчика — черта рогатого.
— Виноват, товарищ комдив. — Черногряд приложил руку к козырьку. — Ночью они все на одно лицо…
Солдаты потащили мертвого немца со двора. А комдив ходил взад и вперед и курил.
— Нам надеяться не на кого, — наконец сказал он и остановился перед Черногрядом. — Сами должны добыть информацию.
— Понятно, товарищ комдив, — ответил Черногряд. — Добудем.
— Организуйте новую группу и отправляйтесь. Вы должны пересечь город и дойти до Дона. Там у переправы вам будет ясно, куда немцы двигают силу. А на обратном пути «языка» прихватите. Только не такого, как этот, попроще. Двое суток даю вам, не больше.
— Слушаюсь, товарищ комдив, — отрапортовал Черногряд и опять приложил руку к козырьку.
— Зубы береги, — добавил комдив с улыбкой. — А то девки любить перестанут.
Взгляд комдива снова стал серьезен.
— Товарищ майор, — обратился он к Соколову, — хорошо бы с нашей разведкой послать одного-двух ваших ребят. Они бы полазили ночью по городу. На месте определили координаты целей, и утром мы накрыли бы эти цели. Этим мы спасем себя от неожиданного удара на рассвете.
— Понятно, товарищ комдив, — ответил Соколов и как-то замялся.
Комдив ждал.
— Состав-то у меня уж очень молодой и неопытный, — наконец произнес майор.
— Опыт в бою приобретают. Один раз сходят к немцам и будут опытными.
Опять наш командир полка молчал, видимо, не мог решиться на что-то.
— Разрешите мне отправиться к немцам, — сказал я и сделал шаг вперед. — У меня во взводе есть два разведчика, которые ходили в разведку, я их возьму с собой.
— Можно, я вместе с лейтенантом Денисовым? — сделал шаг вперед Вовка.
— Видите, майор, какие у вас орлы! — весело сказал комдив. — А вы говорите, состав не тот. Вы пойдете, — комдив посмотрел на меня, — и возьмете с собой тех двух бойцов.
— Я прошу вас, товарищ комдив. Разрешите мне идти с лейтенантом Денисовым. Мы с ним друзья.
Комдив повернулся к Вовке и внимательно посмотрел на него.
— Они оба из Москвы, — подтвердил майор. — В одном дворе жили, в одной школе учились.
Майор произнес эти слова каким-то странным тоном, как будто он не хотел отправлять нас в разведку. Может, это мне показалось.
— Ну что же, — сказал комдив. — Если друзья, идите вместе. Помощь друга в разведке всегда нужна…
— Кого из них старшим назначить? — спросил комдив майора Соколова.
Соколов некоторое время молчал, и я был уверен, что он назовет мою фамилию.
— Я бы предложил назначить старшим лейтенанта Берзалина!
Я не ожидал такого решения, мне было немножко обидно, но, в конце концов, какая разница, кто главный: вместе идем.
— Задача ясна? — опросил комдив.
— Так точно!
— Знайте, — комдив посмотрел сначала на Вовку, потом на меня серыми, широко расставленными глазами, — от вас зависит судьба фронта, жизнь сотен людей. Если мы вовремя накроем скопление их живой силы и техники, значит, предотвратим прорыв.
Мы сидим в окопе и ждем ночи. На войне часто ждут ночи. Она, как доброе покрывало, оберегает от вражеских бомб, снарядов, позволяет передвигаться с одного места на другое.
Сегодня мне хочется, чтобы ночь была особенно темной, потому что мы идем в разведку. Но на войне никогда не бывает темных ночей. Где-то полыхают пожарища, и розовый отблеск летит ввысь; где-то вспыхивают зарницы, бросая по небу серебряные блики, а иногда разорвется в небе ракета и осветит округу мертвенным светом.
Мы сидим в окопе и ждем своего часа. Некоторые курят, зажав цигарку в кулаке, и глядят на тлеющий огонек. Он переливается в темноте, кажется живым.
Все мы в маскхалатах похожи один на другого. Только лицо выглядывает из-под капюшона.
Вовка сидит рядом со мной. Он уперся локтями о колени. Лицо его я не могу разглядеть в темноте.
— Я Галке письмо отправил, — негромко сказал я ему.
Вовка резко повернул голову, и я понял, что мои слова удивили его.
— Слава богу! — сказал он. — А я тебя уж и не спрашивал. Думал, ты никогда не сделаешь этого.
— Сколько дней в Сибирь письмо идет?
— Дней пятнадцать! — Вовка помолчал и добавил: — Представляю, как Галка будет рада. Для нее это — событие! А что, Коля! Вот кончится война, соберемся все вместе — ты с Галкой, я с Ниной — и такой пир устроим!..
Около нас остановился капитан Черногряд и спросил:
— А меня на пир пригласите?
— С удовольствием, товарищ капитан, — ответил я.
— А я ведь много водки выпью.
— После войны ее будет сколько хотите, — сказал Вовка.
— Ее всегда сколько хотите, только за денежки! — Капитан негромко засмеялся. — Ничего, ребята, я со своей выпивкой приду.
С немецкой стороны послышалась длинная пулеметная очередь. Капитан вынул бинокль. Что он там видит в темноте? Наверное, чего-нибудь да видит. На этом участке он ходил к немцам восемь раз.
Странный он человек — капитан. На вид суровый и насмешливый, а на деле заботливый и добрый, как нянька. Сегодня пришел к нам, подсказал, как лучше одеться, дал точный план города. Потом присел к столу и часа два рассказывал о всех лазейках и тайных ходах на немецкую сторону.
Особую симпатию капитан почувствовал к Попову. Он потрогал его бицепсы и сказал:
— Силен, черт!
— Могу доложить, товарищ капитан, — отрапортовал Уткин, — Попов на спор приподнимает «виллис» с одной стороны и еще может прошибить кулаком насквозь крыло «эмки»!
— Голым кулаком? — спросил капитан.
— Да что же это я, дурной, что ли, голым кулаком по железу бить? — ответил Попов. — Кулак в пилотку оберну и вдарю!
— Силен, черт! — удивлялся капитан. — В армейскую разведку не пойдешь?
Попов отрицательно качает головой.
…Утренний разговор кажется далеким. Как будто это было неделю назад. Сейчас все подчинено ожиданию сигнала.
Наконец справа ударил миномет. Ударил резко, до боли в ушах.
— Приготовиться! — скомандовал капитан.
— Ни пуха ни пера, — шепчет кто-то в темноте.
— Пошел к черту… — бросил капитан.
Мы переползли через бруствер. Локти тонут в холодной, грязной жиже. Следом за мной ползет Попов. Неуклюже переваливаясь с одного локтя на другой, он подтягивает свое большое, сильное тело. Уткин ползет быстро, как ящерица.
Пока не кончилась перестрелка, мы должны доползти до оврага.
Наверное, мы никогда не смогли бы подняться по отвесной стене оврага, если бы из котельной санатория в овраг не выходила большая труба. Фрицы не знали об этой трубе. Капитан говорил, что эта труба их выручала трижды, и всякий раз они тщательно маскировали вход в нее. Правда, никто не знал точно — может быть, именно сегодня немцы обнаружили лазейку и выставили в котельной караул.
— Леонтий, — шепнул капитан.
Один из разведчиков отделился от нас и пополз к трубе. Он отбросил в сторону какие-то доски и скрылся в широкой черной пасти трубы.
Длинная эта труба или короткая, я не знал. Но те, кто руководили перестрелкой, наверное, знали. Огонь с нашей стороны не ослабевал. Он возникал то справа, то слева от нас. Когда Леонтий доползет доверху и убедится, что там тихо, он бросит в трубу камешек.
Лежи и жди. Тут уж ни с кем словечком не перекинешься. Вообще-то человек часто говорит сам с собой. Может, он сам с собой говорит больше, чем с другими.
Я подпер руками подбородок. Лежал я в грязи, и ее холод медленно, но верно подбирался к телу.