Страница 7 из 9
Теперь он понимал, откуда надо было начинать воплощение красивой мечты – не с неба, нет, с земли, со дна моря, со дна Олюторского залива, с отношения к маленькой красавице сельди.
– Алексаныч! – Крикнули из рубки. – База отозвалась!
– Иду! – Откликнулся с кормы, уже из полного ночного мрака Одинцов и тут только увидел, что ночь овладела миром, что небо проросло звёздами, а по курсу, в миле, не больше, покачивается вверх-вниз гигантское цветное созвездие – плавбаза.
Договорились на удивление легко. Капитан «Удачи» (названье-то какое необычное для базы) даже «добро пожаловать» сказал. И минут через десять «Норд» высаживал рыбинспектора на высокий, давно не виданный в заливе борт.
Это был правый борт «Удачи», а у левого стоял уже СРТМ с рыбой, и вовсю шла приёмка. Молодой чернявый матросик без шапки, в джинсах, предупредительно взяв у инспектора портфель, хотел вести его в надстройку (так было приказано ему капитаном). Но Одинцов пожелал заглянуть сначала в рыбоприёмный бункер. Матросик показал, откуда это удобней сделать, и Кирилл Александрович убедился, что траулер привёз чистый минтай: в потоках света доброй полудюжины прожекторов, бьющих сверху, с марсовых площадок мачт, с тихим шелестом трепетала тысячами хвостов серебристо-серая масса, в которой, как гривенник среди меди, редко-редко проблёскивала селёдка – совсем незначительный, штучный прилов.
Теперь спокойно можно было идти знакомиться с капитаном, подумал Одинцов, вытирая руки, испачканные чешуёй и слизью, о рыбацкую вязаную перчатку, которую протянул ему заботливый матросик. Да и откуда ей теперь взяться, селёдке, после варфоломеевской резни шестьдесят шестого? Местные рыбаки знают залив лучше собственной хаты, а что привозят на завод комбинатовские сейнера? Тот же чёртов минтай, или мамай, как прозвали его на заводе, когда он попёр в залив после исчезновения сельди.
Кирилл Александрович спросил сопровождающего:
– Тебя как звать?
– Виктор, – просто ответил матрос.
Одинцову безотчётно понравилось, что парень ответил без выламывания. Бывает же так, что скажет человек одно-единственное слово, а за ним, вернее за тем, как он сказал его, каким тоном, проглянет сразу чужой неведомый, светлый мир. И когда вот так среди морозной ночи неожиданно попадаешь в общество незнакомых людей и нервы совершенно непроизвольно стягиваются, как у лягушки под током, сжимаются в комок, единственное слово, совсем не важно какое, но сказанное по-особому, враз может отогреть душу, отпустить нервы.
– А по отчеству? – Он уже не мог остановиться.
– Александрович.
– О, братишка, значит! Я тоже Александрович. Вот так вот. Кирилл. И давно в море?
– Скоро три месяца… А у меня, – само собой вырвалось у парня, – отец Александр Кириллович. – «Правда, здорово?!» – говорили его глаза, когда он повернул к инспектору лицо, на миг остановившись у самого трапа.
– Вот здорово! – подтвердил Одинцов. – Может, мы и в самом деле с тобой того, родичи?
Матрос засмеялся, уже взбегая по трапу. Потом они одолели в том же темпе (Кирилл Александрович едва поспевал за юношей) ещё два трапа, вошли в ярко освещённый овалами плафонов коридор и, постучав в раскрытую дверь, зашли в каюту капитана.
– А, рад приветствовать местную рыбью власть! – Герман Евгеньевич по-молодому резво поднялся из-за стола навстречу гостю, протянул могучую мужицкую руку. Широкая золотая лычка на обшлаге будто подчёркивала мощь его ладони. – Семашко.
– Одинцов, – Кирилл Александрович ответил крепким пожатием и поёжился, как обычно бывает, когда с мороза обдаёт теплом. – Надолго в наши воды?
– Вынужденная посадка, – испытующе, в упор взглянул капитан и на всякий случай добавил: – Как говорят в Аэрофлоте. Льды выдавили нас из Натальи и Павла… А-а что это мы сразу о деле? – Улыбнулся он и кивнул на полушубок гостя и портфель, который матрос всё ещё не выпускал из рук. – Располагайтесь, устраивайтесь. Каюта для вас приготовлена. Витя, проводи товарища инспектора в каюту начальника экспедиции. – И добавил уже вдогонку уходящим:
– Обоснуётесь – прошу ко мне, поужинаем.
Каюта начальника экспедиции находилась на одной палубе с капитанской, за поворотом коридора. Вошли. Одинцов стряхнул с себя полушубок и, цепляя его на вешалку у двери, разглядел наконец совсем юное лицо матроса.
– Сколько годов тебе, Виктор Александрович?
Витос не любил этого вопроса, но величанье отвлекло его мысли, и он сказал просто:
– Восемнадцать.
– И уже на старпомовской вахте стоишь? Молодец!
Большие морские часы на переборке показывали около шести – полвахты, значит, уже пролетело, первой его морской вахты. Витос нажал ручку двери.
– Мне нужно идти. До свиданья.
– Заходи, братишка, потолкуем. Не забывай старика, добро?
– Добро, – повторил Витос давно уже нравившееся ему морское слово.
В рулевой рубке было темно, мерцали подсветкой только компас, машинный телеграф да пожарное табло, пахло перегретой пластмассой и кофе, который старпом всегда заваривал в штурманской. От рулевой рубки её отделяла дверь, обычно открытая, но завешенная длинной светонепроницаемой портьерой. В штурманской над столом с бело-голубыми морскими картами горела лампа на раздвижном кронштейне, высвечивая в месте прокладки чёткий яркий круг размером с иллюминатор. Металлический абажур лампы не пропускал ни капли света, но карта под ним светилась так ярко, что после рулевой штурманская казалась царством света. Витос хорошо различал все движения старпома, стоявшего к лампе спиной. Он разговаривал по рации с флотом:
– Тридцатый, что у тебя за рыба? Приём!
– А, рыба известно какая – минтай! – Весело отозвалась рация. – Крупный, чистый.
– А, ну давай, подходи на сдачу – правый борт, пятый номер трюма. Как понял?
– Добро, иду, понял – пятый номер, правый борт.
– Семнадцатый – «Удаче»! – Снова позвал старпом и, не слыша ответа, крикнул погромче: – Сээртээм 8–417 – «Удаче»!
– Слушает Семнадцатый, – ответил приёмник.
– Что поднял?
– А, слёзы поднял – тонн десять.
– А что за рыба, с приловом, нет?
– Есть маленько. Селёдка, процентов двадцать.
– А, ну смотри, с такой рыбой и близко не подходи. У нас гость на борту. Понял?
– Да слыхали уже… гость, в рот ему кость. Что ж теперь делать, ковыряться в этой рыбе?
– Твоё дело. Смотри, диплом у тебя один.
– «Удача» – СРТМ 8–420! – Рявкнул приёмник.
– Слушаю! – Тоже хриплым басом передразнил рыбака старпом. Но тот и ухом на такой юмор не повёл:
– На сдачу иду. Тонн тридцать, чистый минтай.
– А, молодец, Двадцатый, – уже своим голосом отвечал старпом. – Левый борт – твой. Сейчас Полста седьмой заканчивает, отскочит – подходи. Как понял?
– Понял. Добро.
– Идёт рыбка! – Повесив микрофон, старпом быстро-быстро потёр ладонь о ладонь и улыбнулся. – На пай капает. Понимаешь, матрос? На пай!
В улыбке его был обычный взрослый материализм, который иные прикрывают вот так – иронией, полуигрой в корыстолюбцев, а другие, люди попроще, наоборот, не скрывают, а выражают улыбкой, земной, откровенной: мол, пай растёт, прекрасно на берегу повеселимся. Красивое лицо старпома вмиг постарело от улыбки, пошло морщинами. Витос слыхал, что он ловелас, любит женщин и вино. Мефистофель, мелькнуло в мыслях, но он тут же зачеркнул это нелестное впечатление: нет, просто здесь игра полусвета, много теней. А старпом между тем продолжал:
– Если рыбка так и дальше пойдёт, ты скоро богатым женихом будешь… Невесту-то уже подыскал, небось, а?
Витос отвёл глаза и залился краской, благо в штурманской был полумрак.
– Да ты не стесняйся, дело житейское. Насчёт невесты я шучу, конечно: какой дурак в восемнадцать лет женится? Просто будь осторожен: на флоте ушлые девочки попадаются. Подставит, окрутит – и глазом не моргнёшь. Лучше иметь дело с женщинами.
Витос не знал, куда деваться, он уже стрельнул раз на старпома глазами и сейчас чувствовал, как что-то закипает в груди. Ему уже было жарко…