Страница 6 из 9
Была у Одинцова эта безобидная привычка – разговор ли, мысли, особенно в волнении, заканчивать этими словами: вот так вот. И было в них то ли утверждение, то ли вызов.
На плавбазе «Михайло Ломоносов» в 1966-ом году был штаб экспедиции. Там и познакомился Кирилл Александрович с начальником приморской флотилии Юрием Ивановичем Новиковым, главным, так сказать, браконьером (разумеется, с точки зрения инспектора рыбвода). Промысловая армада уверенно добивала олюторское стадо сельди, за восемь-девять лет низведённое с положения крупнейшего шельфового стада до состояния разрозненных, просверкивающих в смертельном испуге стаек, которых и не назвать было уже косяками.
На «Ломоносове» без цветов встречали рыбинспектора – полчаса «искали» лебёдчика, потом никак не могли прицепить на гак корзину для пересадки людей. Инспектор негордый был, взобрался по штормтрапу и, на ходу мельком заглянув в приёмный бункер (молодь, конечно, он знал и так, мог не заглядывать), прошёл прямо к начальнику флотилии.
Как голодные волки, рыскали по заливу сейнеры и траулеры, и если удавалось кому поднять трал с добычей, к нему со всех сторон бросались остальные, перепахивали тралами этот квадрат поперёк и вдоль и снова расходились. У инспектора было право штрафовать капитанов за пойманную молодь, и потому добытчики десятой милей, как зачумлённую, обходили плавбазу, на которую высадился инспектор, а весть о том облетала флот со скоростью морзянки. На плавбазе тоже недобро косились на инспектора: он здесь – значит, рыбы не будет, не будет и заработка. Всё просто.
И всё сложно до того, что по вечерам голова кружилась от мыслей, точно от шторма: как привести в согласие планы и рвение рыбаков с долгом инспектора рыбвода, садовника Нептуновых садов, защитника всего живого в море. Что он, Одинцов, должен делать с Новиковым? Что может он с ним сделать? Впрочем, что должен, он знал. В архиве инспекции и сейчас ещё, наверное, лежат потемнелые, как прошлогодние листья, рапорты рыбинспектора из Пахачи. Видя, что не дождаться ему ответа на свои длинные рапорты-вопли, писал он и в газету, и в журнал, и туда, чьим органом журнал являлся. И однажды на очередном совещании в Питере, Петропавловске-Камчатском, услышал такие слова, правда не обращённые прямо к нему, а брошенные в простор актового зала, вверх, выше голов: «Есть у нас и ретивые без удержу товарищи, которым нелишне будет напомнить, что богатства наших морей – народные богатства, а планы партии и народа – также и наши с вами планы, товарищи. Мы не можем стоять в стороне от пятилетки, мы обязаны шагать в ногу…»
Слова, слова… Ведь ваше назначенье – соединять людей, а не разъединять, не замораживать людские души. Вот так вот.
– Что же вы делаете, Юрий Иванович? – Такими словами он начал разговор с начальником флотилии тогда, на «Ломоносове».
– Стараюсь, – без тени юмора ответил Новиков, ровесник Одинцову, черноволосый, черноусый, с умными и тоже чёрными глазами.
– И похоже, рады стараться, – невольно помягчев, сказал Кирилл Александрович.
– Вы предлагаете погрустить? – Вопрос был задан живым, но всё же абсолютно серьёзным тоном. Начальник протянул пачку сигарет. Закурили.
– Я предлагаю другое. Вот так вот!.. Я предлагаю то, что уже предлагал в прошлую путину, правда, не вам, и в позапрошлую тоже: закрыть экспедицию.
– Конкретно, как?
– Доложить вашему руководству, что инспектор Камчатрыбвода запретил промысел на основании «Правил рыболовства».
– Спросят фамилию инспектора.
– Скажете.
– Тогда вас снимут с работы.
– Знаю, я не наивен. Но вы тоже откажитесь вести эту экспедицию.
– Вместо меня пришлют того, кто не откажется.
– Давайте соберём капитанов-директоров со всех «философов» и убедим их сделать то же.
– Нет, вы всё-таки наивный человек, Кирилл Александрович. – Новиков впервые позволил себе улыбнуться, и то чуть-чуть, и то грустно. – Вы полагаете, они согласятся с вами, со мной?
– Возможно.
– Исключено! Я знаю каждого из них лично. В общем, это весьма порядочные и даже симпатичные люди… вроде нас с вами. Но они откажутся от-ка-зы-ваться от промысла, причём каждый по своим мотивам. И тогда вам начнёт казаться, что один из них просто трус, второй законченный карьерист, третий недалёкий человек и так далее.
– И вы считаете, я буду неправ?
– Разумеется! – Быстро ответил Новиков. – Ведь не стали бы вы требовать у солдат одного взвода прекратить войну?!
Он не согласился тогда с этой аналогией, но предложил начальнику флотилии хотя бы вдвоем «бить в колокола» – писать, доказывать, добиваться. Новиков честно отказался: он не верил в успех «пустозвонства и донкихотства», тем более что молчала наука – ТИНРО и ТУРНИФ[1].
На «Ломоносове», оказалось, притаился, по выражению Новикова, один из представителей науки – ихтиолог из ТИНРО. Они познакомились. Ихтиолог, стесняясь и слегка краснея (он и похож был на девицу молодым своим пухлым лицом и бледными тонкопалыми руками), поведал о скромной научной задаче, которая увела его в море. «Нерестовые миграции красного окуня» – так называлась тема его будущей диссертации. Кирилл Александрович удивился, а причём, мол, здесь красный окунь. И, заметив, что Новиков давится от смеха за спиной представителя науки, не выдержал и сам улыбнулся. Да, согласился ихтиолог, окуня здесь нет, но плавбаза собиралась идти на Курилы, так что не его вина…
Интересно, подумал Кирилл Александрович, где он сейчас, тот парень? Может быть, уже кандидат, а то и доктор наук. Может, повезло ему, совершил открытие, может, спас окуня от злой судьбы. Дай Бог ему, конечно. Но тогда, на «Ломоносове», получился у них попросту салонный разговор. Как говорится, в пользу бедных. Ихтиолог плакался, что вот заели, дескать, их институт организационные и финансовые проблемы. А Одинцов, который мог перечислять «едучие» проблемы рыбвода точь-в-точь по такому же списку плюс ещё столько же и того же калибра, лишь молча кивал и думал о другом…
Ночь накрывала залив. Волна заметно посвежела и стала заходить от оста, в левый борт. За мысом, в открытом море, здорово, значит, выдаёт, отметил он. А мысли были – что и тогда, на «Михайле Ломоносове», – о бедной маленькой красавице, об олюторской сельди. Такая, видно, судьба у всех красивых да нежных – нарасхват. Вот так вот. Но почему же в любви им не везёт? Ведь без любви-то нарасхват…
В том же, далёком теперь году, с той же самой последней экспедицией ушла от него жена. Он целый месяц метался по судам «браконьерской» флотилии, а она тем временем влюбилась в штурмана плавбазы «Фрэнсис Бэкон». Бот этой базы зашёл в Пахачу за продуктами, а увёз с собой и женщину, маленькую смуглянку-молдаванку, нежную, красивую, влюблённую.
Написанной в спешке запиской она перечеркнула все пять лет жизни своей в «проклятой Пахаче», пять лет замужества, любви и, как тогда казалось ему, полного взаимопонимания. Он со стыдом – за неё – вспоминал эту короткую записку. А она помчалась своей судьбе навстречу без оглядки. Он простил бы ей всё, вернись она даже через год. Но она не вернулась. Он слышал, что она долго работала на «Бэконе» буфетчицей, что бросил её тот штурман, потому что в Питере была у него семья, с которой он и не думал расставаться. Короче, история не очень оригинальная.
Два года прожил Одинцов в тоскливом ожидании и надежде. Потом сжёг оставшиеся её вещи, спрятал фотографию на дно бельевого ящика, под скатерти, которые с тех пор ни разу и не доставал, спрятал вместе с книжкой, раздобытой тогда же, после её побега. Это был Ф. Бэкон, «Новая Атлантида». Он не нашёл в ней того, чего искал, но книга эта странным образом помогла ему обрести душевное равновесие. И он спокойно перечитал затем романы всех философов-утопистов и даже загорелся было их небесно-красивой мечтой. Ведь он был молод тогда, двадцать лет назад, и его мало смущало то, что возраст несбывшихся мечтаний – четыре века.
1
ТИНРО – Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии. ТУРНИФ – Тихоокеанское управление рыбопромысловой разведки и научно-исследовательского флота.