Чёрная сова

— Хорошо бы... Если ночью не начнётся бред.

— Почему бред?

— Не знаю. Я такой болезнью не страдал.

— Завтра мы поднимемся на плато, — сказала она мечтательно и беспомощно. — И отыщем портал. Если будут звёзды...

— Посмотрим, — уклончиво промолвил Андрей.

— Дай каких-нибудь лекарств.

— Лекарства от похмельного синдрома не помогают, — твёрдо заявил Терехов. — В том числе и промывание желудка. Уже проверено. Постарайся уснуть.

Спутница молчала четверть часа, вроде бы уснула, и вдруг проронила, как сквозь сон:

— Если отыщем портал... я уйду. Навсегда, насовсем...

Терехова кольнуло: у неё и впрямь начинался бред, как у несчастного туриста-костоправа по прозвищу Зырян. Можно было не отвечать на него, однако через минуту Алефтина шевельнулась, высвободила руку из спальника и толкнула его в колено.

— Ты понимаешь, что я уйду? Навсегда!

— Понимаю, — равнодушно отозвался Андрей. — Для того тебя и привёз на Путорану.

— Я уйду, Терехов! И не вернусь.

— Твоя воля, — он пожал плечами. — А чего хочет женщина, того хотят боги...

— И тебе будет не жаль?

Он не сумел удержаться от язвительного тона.

— Да скорее бы ушла! Жду не дождусь.

— А ты уедешь назад?

— Что мне здесь торчать? Конечно.

— И будешь спокойно жить?

— Буду жить, в своей родной реальности. Она мне нравится.

Терехов намеревался развить тему про реальность, однако Алефтина скукожилась в спальнике и застонала сквозь зубы:

— Меня морозит, холодный пот... Ты можешь сегодня лечь со мной рядом и греть? Только это ничего не значит. Мне требуется биологическое тепло. Я так грелась возле коней.

— Да запросто! — он перестелил спальный мешок к стенке, оставив ей пространство у печки.

— Ложись ко мне спиной.

Андрей повернулся.

— Так?

Она прижалась вздрагивающим от озноба телом, хотя излучала весьма осязаемый жар.

— У тебя чуткая спина, — похвалила шёпотом. — Как кружится голова... Всё плывёт...

Это ещё не было бредом, который начался среди ночи или даже вскоре после того, как Терехов пригрелся возле Алефтины и уснул. Время в полном мраке чума расплылось и стало неизмеримым, как и пространство. Казалось, над ними не крохотный чум, где распрямиться в рост можно лишь в одном месте — возле печной трубы, а огромное и безразмерное помещение, наполненное приятным теплом и воздухом, насквозь пропитанным весенним ароматом ландыша. Так, наверное, выглядела другая реальность.

И бред был неизвестно у кого — у него или у неё. Или у обоих сразу, потому что он очнулся и почувствовал свою руку на голой и горячей груди спутницы. Оказывается, он давно уже гладил, массировал поочерёдно каждую, ощущая их плотную плотскую упругость и щекотливое царапанье ладони о твёрдые вздыбленные соски. И делал он это без всяких эротических чувств, без страсти и сопряжённой с ней пульсации крови — будто совершал некую обязательную работу. Возможно, потому, что слышал её стонущий жалобный шёпот:

— Как же они болят... Всё разламывается... В каждой — ком боли! Три сильнее и сжимай, сжимай в ладони. Надо чтобы сгустки рассосались... Не бойся, не раздавишь...

Это был бред! Такого быть не могло, поскольку, наслаждаясь массажем, сквозь сдавленный шёпот она визгливо кричала:

— Ну кто же так делает?! Ты трёшь по одному месту! Ты мне так кожу сдерёшь! Уже всё горит! У тебя тупые мерзкие руки!

И неизвестно, сколько времени продолжался этот кошмар. Он чудился сиюминутным и бесконечным одновременно, потому что, когда Терехов окончательно пришёл в себя, он обнаружил, что находится в чуме один и при этом видит в полной темноте...

Ни самой Алефтины, ни её спальника рядом, ни долганского наряда не было.

26

Избавиться от Ивана-царевича удалось после обещания, что завтра он пойдёт с Андреем на работу таскать рейку, однако отделаться от осознания, что Терехов и в самом деле не готов ехать в чертоги, оказалось не так-то просто. Этот смешной полублаженный прозорливец неожиданно придал мыслям определённую, законченную форму. Чтобы ехать к Ланде, надо было обрести уверенность, что он в состоянии ей чем-то помочь, по крайней мере, выслушать, понять и принять некое решение. А у него ещё не отстоялись ни чувства, ни мысли! Шея всё ещё едва поворачивается и скрипит — значит нет проводника между душой и разумом. Взаимосвязь между ними, конечно, мистическая, шизоидная, но в этом что-то есть. В конце концов, куда повернётся шея, туда и голова.

Обещания добыть картину для Мешкова он не давал, авансов не брал, да и не собирался что-либо выносить из галереи для шамана! Тем паче и выносить нечего, Терехов был уверен, что картины пошли в огонь. Так что в любой момент можно отбояриться, мол, попросил — не подарила. И пусть сидит со своими домочадцами на берегу хоть до зимы — на нет и суда нет. Скорее признается, для чего ему потребовалось «Слияние», изображённое на полотне.

Подумав об Иване-царевиче, Андрей мысленно резко надавил на тормоза: возможно, этот чудик в красных штанах ловкий жулик, а может, и в самом деле обладает даром улавливать мысли на расстоянии, во что Терехов верить отказывался, особенно после того, как до отвала напился принесённой им воды. Однако же на всякий случай лучше не строить планов, не загонять свои мысли в некие формы, которые могут каким-то образом считываться. Надо послать ему ложные «мыслеформы», совершенно фантастические! А завтра, когда придёт таскать рейку, осторожно выведать, уловил ли он «телеграммы» по беспроводной связи, а заодно проверить его способности.

Придуманная игра не то чтобы захватила воображение, но показалась забавной. Терехов сел в кресло, сосредоточился, но с ходу не смог отформовать такой кирпич мысли, чтоб можно было забросить в огород Ивана-царевича. Несколько минут он перебирал варианты и сначала поставил мысленную задачу: пусть он явится завтра и сообщит, зачем шаману потребовалась картина? Что в ней такого, если он готов на любые условия, дабы её заполучить?

Впрочем, шут может и не знать, что на уме у господина, тем паче о выставке в бункере шаман услышал только сегодня и вряд ли успел обсудить это с ближним кругом. Надо заслать ясновидцу ещё одно задание, касающееся лично его...

Едва Терехов подумал об этом, как ощутил внезапное озарение: прежний учитель скоморошье-одесского мастерства отнял у него девушку. Так пусть теперь этот неудачливый ученик отобьёт у Мешкова одну из жён! Например, ту, что приходила ставить атлант, по возрасту, да и по характеру они подходят друг другу. Нечего целый год держать в шутах и унижать парня, давно пора передавать шаманское ремесло, а то сам шаманит на широкую ногу, а ты потешай боярина! И не грех поделиться с учеником женским полом, а то у самого аж три жены, а у потешника одни горькие воспоминания о прошлом.

Нет, даже не так: пусть они сначала влюбятся друг в друга! Пылко и страстно! Правда, влюбиться в грубоватую, мужиковатую костоправшу трудно, это надо себя заставить, однако пожелать её из-за форм можно вполне. Будет даже интереснее: если кто полюбит такую, может, она станет нежнее? И пусть это произойдёт сегодня до полуночи, когда они начнут свои бдения и медитации.

Терехов откинул спинку, покачался в кресле и, удерживая в голове все эти мысли, придал своему желанию такую силу, как если бы снова испытывал мучительную жажду. Первая посылка вроде бы ушла с необходимым градусом накала, но вторая была уже несколько квёлая, начало клонить в сон, да и забава эта показалась несерьёзной. К тому же вползла настороженная мысль, что подобные опыты — первый признак приближения сумасшествия. С таких игр всё и начинается: не дай бог, этот Петрушка завтра что-нибудь брякнет, близкое с посланными Андреем «мыслеформами», и начнётся цепная реакция...

Третий раз он только сосредоточился на мысли о картине, но послать её не успел, поскольку вспомнил лунный свет в бункере и ощутил приятное, обволакивающее тепло. И ещё подумалось, что подземные чертоги Ланды — единственное место на всём плато, где ему было так хорошо, что он забыл счёт времени. Оказывается, взирать на преображение картин в зависимости от освещения было увлекательно и любопытно, хотя поначалу от мерзких тварей на полотнах содрогалась душа.