Страница 43 из 120
Под вечер того дня, когда тамплиеры вернулись из своей таинственной крепости, Тэли спустился в одну из соседних долин, где среди остатков красивого сада, уничтоженного христианами, протекал по каменистому руслу ручеек. Сумерки тихо ложились на землю, словно хоронили под покровом темноты несбывшиеся надежды. Тэли сел у ручья и запел вполголоса последнюю строфу той самой провансальской песни — ответ друга:
Над морем, на западе, откуда они приехали, еще светилась сизо-багровая полоса, и темная поверхность воды рябилась, мерцала в последних лучах заката.
Вдруг Тэли увидел королеву Мелисанду. Она приближалась к ручью, за ней шел Герхо; он что-то говорил возбужденно, страстно, как будто с упреком. Королева была в белом платье, длинные его рукава цеплялись за колючки, за пни срубленных деревьев; она то и дело останавливалась и осторожно отцепляла тонкую ткань. Делала она это с нарочитой сосредоточенностью, как бы желая показать, что платье для нее куда важнее, чем слова Герхо.
Тэли не стерпел, выскочил из своего укрытия, схватил друга за руку, попытался удержать его, оттащить прочь, выкрикивая бессвязные угрозы, ругательства. Королева остановилась в изумлении и оглянулась по сторонам, словно боялась засады. Но вокруг темнели в сизом полумраке лишь стебли сорняков да засохшие кусты иерихонской розы, которая пахнет киннамоном. Герхо оттолкнул мальчика. Стало вдруг очень тихо, только ручей журчал по камням.
Тэли лежал на земле, чуть не плача от злости.
— И на что сдалась тебе эта старуха! — закричал он. — Она чародейка! Чародейка!
Королева, видимо, поняла слово «чародейка». Она подбежала к мальчику, резким движением сорвала со своих бедер пояс из золотых колечек и принялась охаживать им Бартоломея. Тот завопил в голос, Герхо подскочил к королеве сзади, схватил ее за руку; сверкнули в темноте его глаза, как у дикой кошки.
— Пусти! — взвизгнула королева.
Герхо еще минуту держал ее руку, потом отпустил. И снова стало очень тихо — слышалось только прерывистое дыхание королевы и Тэли.
— Погоди, гаденыш, певец проклятый! — прошипела женщина. — Я тебе покажу!
И пошла из сада быстрыми, мужскими шагами, перескакивая через пни, раздирая о них подол платья. Наконец она скрылась в темноте, оставив после себя запах апельсинного дерева и мускуса.
Тут раздались протяжные звуки труб, призывавших на молитву. В шатре Святого Креста начиналась всенощная в канун решающей битвы.
Собрались там самые знатные рыцари, пришли также король, Амальрик и королева. Но королеве нездоровилось: пока священники читали бесконечные молитвы, ей несколько раз становилось дурно. Придворный ее лекарь, турок Барак, о котором шла худая слава, все время подавал ей освежительные благовония. Поодаль стояли еще две дамы: красавица Агнесса де Куртенэ, дочь Жоселена из Эдессы и жена Райнольда из Мараша, — всем было известно, что она любовница Амальрика (впоследствии она стала его женой); Констанция из Антиохии, молодая вдова, приехавшая просить у короля разрешения на новый брак с рыцарем, который уже давно был у нее на службе. Дамы усердно молились, а рыцари исповедовались друг перед другом, так как священников не хватало. Потом все причастились святых тайн.
Вместо веселых провансальских песен, столь любезных сердцу Мелисанды, до глубокой ночи разносились по лагерю унылые псалмы; особенно часто повторялся сочиненный святым Бернаром Клервоским псалом: «O, dulcis, o, pia, o, sancta Maria!»[10]
На рассвете под руководством искусного мастера, пуллана Варнавы, к стенам подкатили отличные, недавно сооруженные метательные машины. Из них, по знаку короля, тучею полетели на город булыжники, а рыцари меж тем, спешившись, выстроились широкой цепью вокруг стен и стали медленно к ним приближаться. Посреди шел патриарх со священной реликвией в руках, его поддерживали архиепископ Петр из Тира и магистр иоаннитов. Высоко над их головами развевалась королевская хоругвь, чуть подальше — орифламма тамплиеров и огромное знамя иоаннитов. Все пели священные гимны. Тэли глядел издали — его и других слуг оставили стеречь коней. Перед королевским шатром стояли Мелисанда, Агнесса, Констанция. Они молились и махали воинам белыми платками.
Самая мощная баллиста была поставлена против бреши, которую мусульмане уже успели заделать. После первого меткого залпа несколько бревен расшатались, еще удар — и самое верхнее обрушилось; под ним погибли, как потом сосчитали, десятка четыре аскалонцев. На стенах началось смятение, забегали взад-вперед встревоженные египтяне. Цепь рыцарей тем временем разделилась на несколько отрядов. Правый и левый фланги направились к северным и южным воротам, но центральная группа, ощетинившись лесом копий, продолжала во главе с королем и патриархом двигаться сомкнутым строем к главным воротам, защищенным четырьмя башнями. Старик Фульхерий шествовал, поднимая вверх сиявшую реликвию; волнами возносилось и затихало торжественное пение.
Тут произошло нечто неожиданное. Створы аскалонских ворот затряслись, заколебались и вдруг распахнулись настежь — в воротах появилась толпа арабов; побросав мечи, они шли навстречу рыцарям, держа в руках пальмовые и оливковые ветви.
Христиане лишь увидели это необычное зрелище, как позабыли и о короле и о патриархе, — ринулись к воротам, поднимая тучу пыли, которая заволокла все, точно густой туман. Через мгновение в этом тумане послышались вопли аскалонцев. Рыцари рубили всех подряд, орудовали мечами, как цепами; закованные в железные доспехи, они ворвались в город и устремились к его центру, немилосердно убивая всех попадавшихся на пути. Каждый спешил захватить дом побогаче — этот дом становился его собственностью. Распахнулись другие ворота, впуская новые отряды рыцарей, а из ворот, выходивших к морю, бурливым потоком повалили язычники, жаждавшие найти в волнах спасение или смерть. Усама заперся в главной мечети, перед ее воротами столпились рыцари. Но король Балдуин, которому подали коня, успел вовремя туда примчаться и вступить с Усамой в переговоры, обещая за большой выкуп сохранить ему жизнь. Обещание было выполнено.
Над городом прокатился громкий вой, раздались душераздирающие крики Тэли, женщины и другие, оставшиеся в лагере, увидели издалека, что на куполах мечетей и минаретов появились маленькие черные фигурки. Они сбрасывали полумесяцы и ставили загодя припасенные блестящие кресты. Все упали ниц и заплакали от радости. В лагере показался патриарх — он дошел только до стен Аскалона и повернул обратно, чтобы в пылу сражения не пострадала реликвия. Вместе с другими священниками он восклицал:
— Слава господу нашему, слава господу отцов наших! Он не оставил тех, кто на него уповает!..
Тем временем рыцари бегали по домам, вытаскивали прятавшихся арабов и без пощады закалывали их на месте. У трупов сразу же вспарывали животы, обшаривали внутренности — было известно, что сарацины проглатывают золото, надеясь таким образом утаить его от победителей.
Под вечер Усама покинул город в сопровождении воинов короля Балдуина, которые должны были доставить его и еще кучку египтян в Эль-Ариш. Остальных язычников вырезали, женщин и детей взяли в рабство. На большой площади перед мечетью пересчитывали рабов, срывая с них одежду и связывая попарно. Кое-где еще дымились обгорелые дома, но христиане усердно тушили пожары, чтобы не погибла в огне богатейшая добыча.
Еще до захода солнца патриарх Фульхерий с королем и графом Амальриком совершили въезд в завоеванный город. Патриарх восседал на белом муле, следом за ним, на другом муле, везли реликвию. Дальше ехал отряд всадников; их копья чернели, как лес, на узких улицах и на обширной площади. Процессия была встречена ликующими возгласами пьяных рыцарей. Сбросив шлемы, они осушали лица и рты платками, сорванными с плачущих невольниц; только неизвестно было, что они вытирают — вино или кровь. Потом все вошли в мечеть, и патриарх не мешкая приступил к ее освящению; мечеть назвали храмом святого Павла.
10
О сладостная, о милосердная, о святая Мария! (лат.)