Алтарь для Света

— Й-е-есть к-к-кт-то? — нахально врываюсь в парадную, не удосужив стуком дверь. — Мне б-безумно-б-безумно ж-жаль от-т-трывыть в-вас от оч-чень важ-ж-жных и люб-бых прочих д-дел, н-но-но-но я от-тсюд-да не уйду, п-пока н-не см-м-могу п-п-произ-знести это пред-д-дложжение без-з-з за-за-з-запинок.

Ладно, это совсем не весело, а очень даже страшно, но нынче у меня игра на публику, и без таких речей не обойтись.

Оглядываюсь, чтобы найти хозяина. Или того наглого мужика. Но нет — никого. Прохожу дальше. Дом определенно жилой. Выглядит достаточно ухожено, но в глаза сразу бросается скупость обстановки. В наличии лишь тот минимум, что необходим для жизни самого обычного… эм… демона-горожанина? Диван с двумя подушками, книжная полка с небольшим количеством содержимого, лестница на второй этаж, камин, круглый столик с керосиновой лампой…

И вот я заметила камин. Растопленный камин. И все остальное сразу стало каким-то скучным и неинтересным.

— Какой приятный сюрприз, — доносится голос, мгновенно заставляя душу взвиться в агонии острой боли.

Конечно, я узнала его. Не существует столько столетий, чтобы забыть человека, которого ты обрек на вечное существование в филиале Нижнего мира.

Время застывает. Я боюсь сделать вдох. Мысли застревают где-то между пластами реальности, оставляя вместо себя кристальную чистоту. Сердце и вовсе забывает свои привычный ритм, пропуская несколько ударов, а после срываясь на барабанную дробь марша.

Я хочу произнести его имя, но оно тонкой корочкой замерзает на губах. После того что я сделала, я больше не имею право звать его. После того, что сделал он, мужчина не имеет право откликаться. Просто два незнакомца — вот кем мы могли быть сейчас друг для друга.

Только бы не заплакать.

— А я не к тебе в гости, не обольщайся. — Нагло отвечаю я, неохотно поднимаясь. Негоже продолжать разговор в коленопреклоненной позе. — На огонек зашла, погреться.

Зубы перестают стучать. К конечностям возвращается чувствительность отмороженных частей тела нет. Жизнь почти можно назвать прекрасной. Если бы не существо мужского пола, возвышающегося надо мной. Теперь, повернувшись к нему лицом, я могу видеть то, что до сих пор позволяла себе упускать. Он другой. Неправильный. Непривычный. И все же родной.

Дышать почти больно.

Противный голосок нашептывает, что если я сейчас сдамся и позволю принести себя в жертву, то смогу остаться с Ним.

Мужчина с непонятной грацией приближается к камину, и я рефлекторно отшатываюсь в сторону. Хозяин (а кем он еще может здесь быть?) кидает в огонь несколько поленьев. Огонь звонко пощелкивает, облизывая поданное угощение.

— В тебе чего-то не хватает. — Задумчиво говорит Он.

За окном становится темно, а по стеклу ползут ледяные узоры. В растопленный камин летят еще два полешка.

— Души? Или сердца? — подсказываю. И мысленно отвешиваю себе пощечину.

Я говорю ужасно-неправильные вещи.

А он молчит. Смотрит. Долго так. Странно. Словно сквозь меня видит. И видит ту самую эфемерную субстанцию, что называют душой. А я волнуюсь. Чего он там разглядел? Или, наоборот, не нашел?

Но тут он отвечает:

— Смысла.

— Что?

— В тебе нет смысла.

Я в растерянности. Он поправляется:

— В тебе такой нет смысла.

— Уверен?

Пожимает плечами, мол, думай как тебе угодно.

Я не согласна. Нельзя кидать в лицо подобные слова, а после отмалчиваться. Завуалированное хамство.

— Хочешь сказать, у меня отсутствует цель? — пытаюсь уклониться. Как Он смеет исключать из нашей головоломки Эрин?

— Ты забыла разницу между смыслом и целью? — Он не то чтобы удивлен, скорее вовсе не заинтересован в моем ответе. Впрочем, как обычно.

Я нахожу забавным, что Он принимает мою игру, и не позволяет себе называть мое имя.

Огонь вспыхивает, и блики на стенах дергаются в сторону, мимолетом проскальзывая по радужке холодных глаз.

— Не смей мне говорить такие вещи, — срываюсь я. И не удерживаюсь от того, чтобы не бросить обвинения. — Это ты и твои тайны во всем виноваты. Этот… Калеб, — имя режет слух, и оседает на языке прогорклыми кристалликами. Во мне говорит кто-то другой. Кто-то злой, усталый, только что проснувшийся и скорее всего не накрашенный. Милое альтер-эго. — Его эксперименты… Агр-х! Я имею представление, что такое цель. А вот смысл… Его лишена. Не без вашей помощи.

— Лишена? — он мог бы ввязаться в спор, но предпочитает ухватиться за случайно оброненное слово. — Чтобы чего-то лишиться, надо иметь это в наличии. Видишь того человека?

Оглядываюсь. У двери сидит мужчина. На полу. Странно сидит. Словно тряпичную куклу посадили в игрушечный домик. Руки безвольно лежат по швам, ноги выпрямлены, и носки сапог смотрят в разные стороны. Голова покоится на груди. Не похоже, что человек спит. Это мой временный провожатый, убежавший вперед. Ну что, набегался, посвященный?

— Он умер? — Я задаю вопрос, а тем временем вспоминаю: сегодня это не первый увиденный мной мертвец. Там — перед входом, где ограда обвита сухими ветвями, и шапки снега мирно покоятся на территории нечищеного палисадника, в странном, замысловатом порядке, следуя дикой логике творца, средь сверкающих яркой белизной сугробов расставлены черепа. Я не обратила на них внимания при свете дня. До того как рука потянулась к дверной ручке, я лишь оценила гармонию, восхитилась авторским решением и мастерски вписанных в окружающую обстановку человеческих останков, а испугаться — нет, не испугалась.

— Нет. Хотя… буду с тобой откровенным — уж это я могу себе позволить? — он никогда особо и не жил. До нашей встречи.

— Как и те люди, чьи кости лежат на улице? — Сомневаюсь я.

Хочу отступить на несколько шагов, но вовремя понимаю, что пара метров ничего не решает. Дурацкое самомнение не позволяет помыслить, что моя черепушка вскоре окажется венцом садоводческого декора. Он ведь… не посмеет?

— Они… — Он замолкает, подбирая слова. Вся его холодность в мгновение спадает, сменяясь неуверенностью и неодобрением. По коже бегут мурашки, а я жалею о заданном вопросе. Наконец, слова слетают с бледных губ мраморной статуи: — Они должны были жить. Большая часть — так уж точно. Я… я тут не при чем. Я этого не хотел. Но, кажется, они не совсем понимают, что делают.

Бросаю мимолетный взгляд в окно, но это не остается незамеченным. Вздыхаю и даю короткое пояснение:

— А сколько их там?

— Одинадцать-двенадцать… Вот сколько их там. Плюс-минус…

— Я? Плюс-минус я?

Улыбаюсь. Он кажется забавным. Нет, не так. Все серьезное мне кажется забавным. А он сейчас выглядит крайне серьезным.

— Я не убийца.

Точно. А я не эгоистка и на досуге собираю белые ромашки на лугу.

— Не веришь? До сих пор?

— Верю. — На самом деле, при всей своей внутренней взбалмошности и вдолбленной ожесточенности, я не часто спорю с людьми. Еще реже спорю с теми, кто больше не является представителем рода человеческого. В открытую, разумеется. — Наверное, здесь место особенное. Вот те одинадцать-двенадцать и пришли сюда соломки постелить. Или земля тут как-то мягче. Духовная концентрация выше. А может, они все изначально были потенциальными самоубийцами. И все как один к тебе приходят исключительно по собственному желанию.

— Жертвоприношение…

— …проводишь не ты. Понимаю. Ценю. Но ты позволяешь это. Как один из этих проклятых демонов, понимаешь?! — Я насильно заставляю себя успокоиться. — Не важно. Это уже не мое дело, что тебе нравится и чем ты теперь занимаешься. Мне вот здесь не очень. Энергетика не моя. И я уже как-то решила, что хочу покоиться где-нибудь в горах. Высоко-высоко. Вокруг никого и только холодные облака медленно проползают над вершинами, скользят по острым выступам и тяжело переваливаются через неровные гряды гор.

Что еще за взгляд? Вменяемая, я вменяемая. На мне давно стоит печать, защищающая от лунного безумия. Хорошо стоит. А главное — вовремя. И не пью я ничего крепче какао. И само какао не пью. Откуда столько подозрительности?