Страница 29 из 65
Это, разумеется, уже не подделка.
Казалось бы, все в порядке. К тому же у каждого в кармане — по пистолету, английскому «кольту». А в носовом платке, в маленьком карманчике брюк и еще в нескольких потайных местах — крохотные стеклянные ампулки. Надкусишь, глотнешь — и твоя жизнь исчисляется несколькими десятками секунд. И тем не менее не все в порядке. Лишь позднее обнаружится, что, хотя парашютисты были одеты по протекторатной моде, на их белье все же остались английские фирменные этикетки и даже метки воинской прачечной и химчистки. Какое же представление об элементарных правилах конспирации имели те, кто снаряжал и отправлял этих людей в путь? Что знали они о возможностях нацистской полиции, какое понятие имели об условиях жизни в протекторате?
В самолете все, конечно, натянули на себя летные комбинезоны, члены экипажа — поверх своей формы, остальные семь — поверх штатской одежды. На головы надели резиновые шлемы, на ноги — резиновые сапоги.
Свою штатскую одежду каждый из них уже изрядно поносил еще в замке Белласиз, где, отрезанные от внешнего мира, в ожидании будущего, жили они, готовя себя к новой роли: заучивали на память свои новые личные даты, чтобы уметь отвечать механически, заучивали новые биографии, которые в случае задержания и допроса могли бы выдавать за собственные. Но как бы смогли они согласовать с этими биографиями английские фирменные этикетки на белье?
Итак, семь человек согласно представлениям их начальства исчезли бесследно. Не было уже ни Бартоша, ни Валчика, ни Кубиша, ни Габчика с их именами, с их судьбами. В самолете сидели совсем другие люди, с другими именами, с другими судьбами. Но прежние парни исчезли вовсе не в тот момент, когда «Галифакс» оторвался от взлетной дорожки, а тогда, когда за ними впервые закрылись старинные ворота замка Белласиз. Чтобы они исчезли окончательно, необходимо было сочинить им другую судьбу, хотя бы для тех, кто знал их еще во Франции и в Англии по совместной службе в чехословацкой заграничной армии. Конечно, ни слова о них не было сказано ни в одном открытом приказе. Да это и понятно: они были очень порядочные парни — зачем причинять им неприятности! Но вдруг прошел слух, будто бы Кубиш и Габчик совершили какое-то уголовное преступление — то ли кражу, то ли бандитское нападение. И где же они? Да вот — сидят в тюрьме, получили, мол, пять лет. В таких случаях нет нужды много говорить — вскоре в их бывшем соединении об этом знал каждый. Кто первый пустил слух — никто не мог сказать, но он возымел гораздо большее действие, чем самые достоверные официальные сообщения.
Так пропали бесследно для своих сослуживцев и для возможных агентов немецкой разведки те, что сейчас сидели в «Галифаксе» и летели во мраке над чужой землей в неизвестность.
А в секретном сейфе разведывательного отдела эмигрантского Министерства национальной обороны прибавилось несколько листков бумаги, вероятно, очень малозначительных в сравнении с тем, что еще там хранилось.
«Мое пожелание: в случае, если я не дождусь вашего возвращения на родину, прошу позаботиться о моей семье. Лондон. 28 декабря 1941 г.». Подпись: ротмистр Йозеф Габчик. Ротмистр Ян Кубиш.
И еще кое-что: «В случае моей смерти известите эту английскую семью: мисс Эдна Эллисон, Санисайд Айтфилд. Нр. Уайтчерч, Сэлоп. Эта семья хранит мои вещи и знает, как с ними поступить».
Им дали возможность написать это последнее пожелание, не рассеивая их иллюзий о вероятности того, что как-то позаботятся об их семьях. Английские фирменные этикетки на белье, как мы еще увидим, были не единственным нарушением правил конспирации. Неужели только спешка вызвала столько организационных просчетов и серьезных ошибок в проведении конспиративных акций? Ведь лондонская осведомительная служба Моравца уже накопила кое-какой опыт работы на оккупированной нацистами территории; однако подготовка и проведение операции велись на куда более низком уровне, чем позволял опыт. Как знать, действительно ли в данном случае сказался результат спешки или эти люди интересовали своих шефов только до тех пор, пока они выполняли свое задание?
Но те, что сидели сейчас в самолете, обо всем этом, разумеется, не думали. Они должны были спать, но никто из них даже не смежил век. Нет, не из-за холода, который отравил им первые два не-удавшихся полета. Напротив, они вспотели, тяжело дышали. В отсеке самолета, где они находились, не оказалось даже отдушины, чтобы проветрить воздух; парашютисты были наглухо закупорены; в невыносимой духоте расплавлялась любая мысль. И вдобавок их тяжелая машина то резко вдруг снижалась, и нарастал рев моторов, словно самолет шел в пике, то задирала нос вверх, то кренилась влево, то вправо. Парашютисты не привязаны, их швыряет из стороны в сторону, они падают друг на друга, штабс-капитан Шустр, у которого не было резинового шлема, расшиб себе голову. Но и в этой сутолоке они расслышали грохот нескольких разрывов и треск коротких пулеметных очередей.
— Истребители… — произносит кто-то из них, и все понимают: они бессильны что-либо предпринять, им остается лишь сидеть и ждать, полагаясь на искусство пилота, который маневрирует так, что кое-кому из них становится не по себе. Штабс-капитан Шустр бледнеет. А когда пилот стремглав бросает машину вперед, от чего содрогаются даже искушенные летчики, штабс-капитан, не в силах подавить страх, бормочет: «Это конец…» Может, он вспомнил в этот момент сотни своих коллег-офицеров, которые сидят в тиши лондонских канцелярий, в то время как он выполняет столь рискованное задание — сопровождает парашютистов?
В Лондоне, когда он пишет свое донесение о полете, он уже спокоен и бесстрастно отмечает:
«22.49 — перелетели через французское побережье.
00.42 — над Дармштадтом встреча с неприятельскими истребителями, однако благодаря искусству пилота самолет уходит.
01.32 — достигли Байрета.
02.12 — самолет попадает под огонь зениток над Шкодовкой.
02.15 — находимся над центром Пльзени».
Именно в эту минуту вдруг вспыхивает зеленая лампочка. Овладев собой, Шустр кричит:
— Экшен стейшен! — Но, сообразив, что приказывает по-английски, спокойнее добавляет: — Приготовиться к прыжку!
В Лондоне, когда Шустр писал свое донесение, он был вполне спокоен. Он вновь обрел уверенность в себе, а потому мог пожаловаться:
«Во время полета, так же как и перед ним, да и перед самым прыжком, группа „Сильвер А“ проявила наилучшие моральные качества. То же можно сказать и о группе „Антропоид“. В самой лучшей форме был ротмистр Габчик. Группа же „Сильвер Б“ выглядела перед выброской совершенно подавленной, но, несмотря на это, прыжок провела по приказу без колебаний. Депрессивное состояние членов этой группы выразилось в нескольких замечаниях вроде: „Стало быть, это всерьез?“, „Их счастье, что я сматываюсь, иначе все бы разнес“ (оба замечания сделал ротмистр Земек). Взводный Шкаха на вопрос, есть ли у него какое-нибудь пожелание относительно его личного имущества, ответил: „Пусть остается там, где оно есть. Если пошлете следом за мной, все равно пропадет…“ А на вопрос, что же все-таки он на сей счет думает, просто отмахнулся».
Нет, сейчас не время было развивать свои мысли. Люк уже открыт, и через него внутрь врывается ледяной воздух. По краям его, почти прикасаясь коленями, сидят друг против друга Кубиш и Габчик, возле каждого — тюк. Друзья ждут красного света.
Через этот люк обычно сбрасывают бомбы. Все время полета парашютисты находились в бомбовом отсеке. А бомбы, как известно, не нуждаются в вентиляции. Но теперь здесь находились люди. Люди вместо бомб. Люди, действия которых должны быть равносильны бомбе. Люди как бомбы.
Красный свет.
— Вперед! — кричит Шустр. Он мог, однако, равным образом крикнуть «Гоу!», и, может, было бы даже лучше и логичнее, если б этот приказ был произнесен по-английски.
Вперед! — Кубиш и Габчик отталкиваются руками и падают. Люди как бомбы.
Вместе с ними падают и два тюка. Что в них? В них много необходимого, но прежде всего — детали и взрывчатка, из которых в два счета можно собрать бомбы. Не авиабомбы, которые взрываются сразу же при падении, а другие. Их надо рукой метнуть в цель.