Просто незабываемая

А ведь они еще даже не начали танцевать.

– Музыка, сударыня? – Его голос был низким и даже немного хриплым.

– О Господи! – Фрэнсис не была уверена, хватит ли у нее дыхания.

Ей приходилось петь, когда она нервничала, – конечно, не так нервничала, но все же... Важно глубоко дышать диафрагмой, постепенно выпуская накопленный воздух, а не горлом, откуда мышцы вытолкнут его одним коротким свистом.

Фрэнсис закрыла глаза, чтобы хоть немного избавиться от напряжения, и вспомнила ритм и то удовольствие, которое получала, вальсируя с мистером Хакерби, великолепным танцором, несмотря на то что он был весьма беспокойным человеком и от него всегда сильно пахло ландышем.

Некоторое время Фрэнсис тихо напевала для самой себя, а потом открыла глаза, улыбнулась мистеру Маршаллу и запела в полный голос, выделяя начало каждого такта.

Правая рука Лусиуса в ритм слегка похлопала Фрэнсис по спине, а потом замерла, и он повел Фрэнсис в вальсе – сначала короткими, несмелыми шагами, а затем все более решительно, и уже через минуту они двигались плавно и уверенно, кружась до тех пор, пока Фрэнсис не стало казаться, что горит дюжина свечей, хотя их было только три.

Она смеялась.

Он тоже.

И в конце концов они, конечно, сбились с ритма, потому что Фрэнсис на мгновение перестала напевать.

Потом она снова запела, и вскоре ей стало совершенно ясно, что Лусиус, должно быть, покривил душой, заявив, что не слишком силен в вальсе. На самом деле он прекрасно знал танец и, более того, чувствовал его красоту и ритм. Его левая рука, сжимавшая руку Фрэнсис, держала ее высоко поднятой, а правая, сместившись к выемке на спине, с такой уверенностью направляла партнершу в замысловатые па и головокружительные повороты, что Фрэнсис казалось, будто ее ноги двигаются сами по себе, едва касаясь деревянного пола.

Фрэнсис подумала, что их танец не мог бы быть более возбуждающим, даже если бы они находились в теплом, ярко освещенном парадном зале, полном гостей в пышных вечерних нарядах, а музыку исполнял бы большой оркестр.

К тому времени, когда мелодия подошла к концу, Фрэнсис едва дышала. Она чувствовала, что раскраснелась, что улыбается, что счастлива, и ей было жаль, что танец закончился. Лусиус не отрываясь смотрел ей прямо в глаза. Его глаза блестели странным блеском, а губы были плотно сжаты, придавая подбородку еще более мужественный и волевой вид. Фрэнсис чувствовала жар его тела и запах мужского одеколона.

– Ну вот, теперь вы не можете сказать, что на рождественские праздники не посетили бальный зал или что вам не удалось повальсировать.

– Что, я больше не смогу упиваться жалостью к себе?

– Нет, если я, конечно, соответствую вашим представлениям о хорошем танцоре.

– О, вы намного превосходите мистера Хакерби, – заверила его Фрэнсис.

– Подхалимство вас далеко заведет, мисс Аллард. – Его обе брови дугой выгнулись вверх. – Отдышались? Уверен, что тур состоит более чем из одного танца, а я, если помните, получил ваше согласие на целый тур. Быть может, на этот раз что-нибудь более медленное?

Внезапно она с пугающей ясностью поняла, что это приключение почти подошло к концу. Завтра в это время их уже не будет в гостинице: она, вероятно, уже вернется в школу, а он отправится куда-то в Гэмпшир, как он сказал.

Она больше никогда его не увидит.

Но они должны станцевать вальс еще раз – последний раз. Фрэнсис абсолютно точно знала, что воспоминаниями об этом дне и об этом вечере будет жить еще долго – возможно, всю оставшуюся жизнь, и почти не сомневалась, что сначала эти воспоминания будут причинять боль, хотя, несомненно, по прошествии некоторого времени станут доставлять радость.

Она вспомнила мелодию еще одного вальса, более медленного, которую мистер Хакерби использовал в начале обучения. Прежде Фрэнсис не понимала всей ее красоты, и только когда начала напевать ее, сначала потихоньку, а потом все громче, почувствовала, как она мучительно красива, как бесконечно романтична, как западает в душу.

Фрэнсис поняла, что так же безрассудна, как ее подопечные школьницы, – она по уши влюбилась в мистера Маршалла.

На этот раз она танцевала, закрыв глаза. Они двигались более медленными, длинными шагами, их вращения были более плавными, и Фрэнсис в конце концов стало казаться совершенно естественным, что пальцы правой руки Лусиуса передвинулись выше, чтобы привлечь ее ближе, и что ее собственная рука, скользнув по его плечу, легла ему на затылок. Фрэнсис сочла, что будет удобнее положить свою правую руку на теплую ткань его сюртука выше сердца и держать ее там, касаясь щекой его щеки и приглушив голос до тихого мурлыканья. Прижавшись к груди Лусиуса, Фрэнсис животом почувствовала его карманные часы и ощутила исходившее от него тепло.

А затем они остановились, и Фрэнсис перестала напевать.

И это воспринялось ею как самая естественная вещь на свете, как будто то, что произошло вчера, неминуемо должно было случиться, как будто все было заранее предрешено. Фрэнсис чувствовала себя так, словно находится там, где ей положено быть, где она всегда будет. И не имело значения, что более здравомыслящая, более практичная часть ее натуры протестовала, требуя, чтобы ее услышали, – Фрэнсис ничего не желала слушать. Вся остальная ее жизнь будет разумной, но сейчас, в данный момент, Фрэнсис нашла кое-что поважнее, чем рассудок, – она нашла себя, нашла то, что искала всю свою жизнь, о чем мечтала и в реальном существовании чего сомневалась.

– Фрэнсис, – глухо пробормотал Лусиус у самого ее уха. От звука ее имени, слетевшего с его губ, у Фрэнсис по спине побежали мурашки, и ее всю, с головы до пят, обдало жаром.

– Да. – Повернув голову, она улыбнулась ему и убрала руку с его затылка, чтобы погрузить пальцы в его короткие кудрявые волосы. И тогда она поняла, что означает тот странный, яркий блеск его глаз, хотя, конечно, никогда раньше этого не знала. Это было желание – откровенное, необузданное желание.

А потом он нагнул к ней голову, закрыл глаза и поцеловал ее.

Прежде Фрэнсис уже целовали, целовал мужчина, которого, как ей казалось, она любит. Но это было совсем не то, что сейчас, ах, безусловно, совершенно не то. Обняв ее, Лусиус пальцами одной руки стиснул пучок волос у нее на затылке, а другой рукой, опустившейся ниже талии, интимно прижал Фрэнсис к себе. Своими губами он попытался раскрыть ее губы, приглашая ее к большей близости, и, когда она открыла рот, его язык скользнул внутрь, погладил ее язык и коснулся неба.

Фрэнсис прильнула к нему, обхватив руками его мускулистый торс; она вся горела – от волос на макушке до ногтей на пальцах ног, и если бы можно было еще ближе притянуть его к себе, она это сделала бы. Фрэнсис нисколько не сомневалась, что он искусный и опытный любовник, но, как ни странно, это совсем не отпугнуло ее, а только вызвало в ней трепет.

– Лусиус.

Опустив голову, он коснулся губами впадинки у ее ключицы, а его руки сквозь шерсть платья и шаль накрыли ей груди, слегка сдавив их и вызвав в них боль желания.

– Я хочу вас, – подняв голову, сказал он у самых ее губ. Его волосы слегка растрепались, а светло-карие глаза были полны страсти. – Я хочу уложить вас в постель, хочу сорвать с вас эту одежду.

Фрэнсис не так далеко зашла в своем безумии, чтобы такое прямое заявление не оскорбило ее. Наступил момент окончательного решения – она это понимала. Лусиус не станет ее насиловать – это она тоже понимала. Существовали всяческие возможные опасности и моральные аспекты, способные удержать ее от последнего шага, и мистер Маршалл в конечном счете был немногим больше, чем незнакомец. Она почти ничего о нем не знала и, несомненно, будет горько раскаиваться, что поддалась искушению, с которым героически боролась начиная с прошлого вечера.

Но за те несколько секунд, которые прошли, прежде чем она ответила, Фрэнсис поняла, что пожалеет и всегда будет жалеть, если ей не хватит смелости довести это приключение до его логичного конца. Либо она решится и попробует запретный плод, либо всю ночь будет целомудренно метаться и ворочаться в своей одинокой постели и потом вечно сожалеть о том, что сказала «нет».