Просто незабываемая

– А я должен признаться в симпатии к этому бедолаге с его черными угольными пуговицами. Он похож на подвыпившего весельчака, только я не понимаю, как он держит во рту трубку, если широко улыбается.

– Зубами.

– А-а. Логично. Но мы забыли назначить судью.

– И награду, ожидающую победителя, – добавила Фрэнсис.

И только когда он, повернув голову, улыбнулся ей, она осознала, что он одной рукой легко, по-дружески обнимает ее за плечи. В тот же момент она и поняла, что до него это тоже дошло только сейчас. Улыбки застыли на их лицах, и Фрэнсис почувствовала, как у нее слабеют ноги.

Он убрал руку и, кашлянув, шагнул к своему снеговику.

– Полагаю, мы могли бы объявить ничью. Согласны? А иначе у нас опять начнется ссора, и, чтобы положить конец моему существованию, вы изобретете еще какой-нибудь план, от которого волосы встанут дыбом. Или вы настаиваете объявить меня победителем?

– Ни за что. Мой гораздо крепче вашего. Он намного дольше выстоит в любую погоду.

– Просто возмутительно так заявлять, когда я был настолько великодушен, что предложил ничью. – Лусиус нагнулся и, повернувшись, без предупреждения запустил в нее снежком.

Снежок угодил ей в грудь и запорошил лицо.

– О! Это нечестно! – обиженно воскликнула она и, подхватив комок снега, бросила в него.

Снежок попал ему в шляпу, сдвинув ее набок, и началось сражение.

Оно бушевало несколько минут, и через некоторое время случайному наблюдателю могло бы показаться, что рядом с гостиницей появилось четыре снеговика, при этом два из них двигались и были не в силах удержаться от смеха. Неожиданно тот, что был выше и шире в плечах, бросился ко второму и стал толкать его назад, пока не повалил на спину в мягкий сугроб. Своим весом Лусиус вдавливал Фрэнсис все глубже и, сжав ее запястья, удерживал ее руки по обе стороны от головы.

– Хватит! – объявил он, все еще смеясь. – Этот последний угодил мне в глаз. – Он смахнул с ресниц хлопья снега.

– Значит, вы признаете поражение? – со смехом спросила она.

– Признаю поражение? – Его брови поползли вверх. – Простите, но кто кого держит побежденным в снегу?

– А кто только что заявил, что с него довольно? – Она тоже подняла брови.

– Тот, кто окончил сражение полным уничтожением противника, – рассмеялся он.

Внезапно Фрэнсис осознала, что Лусиус лежит на ней. Она чувствовала, как на нее давит его вес, чувствовала на своем лице его теплое дыхание. Посмотрев в его светло-карие глаза, она обнаружила, что их взгляд устремлен в ее собственные. Она перевела взгляд ниже, к его губам, и была уверена, что в тот же момент его взгляд опустился к ее рту.

Ее странное приключение приближалось к чему-то опасному и, возможно, восхитительному.

Когда его губы коснулись ее губ, Фрэнсис показалось, что она лежит под палящим августовским солнцем, а не под декабрьскими снежными тучами.

Она никогда не была знакома с таким привлекательным мужчиной – мысль, которая не требовала ни продолжения, ни пояснения.

– Я совсем забыла про хлеб. – Для ее собственных ушей ее голос прозвучал удивительно ровно. – Мне повезет, если тесто не выбралось из квашни и не заполнило всю кухню до потолка и я смогу войти в дверь, чтобы его спасти.

Лусиус смотрел ей в глаза, вероятно, еще секунду, а потом один уголок его рта дернулся вверх – она так и не поняла, было ли то подобием улыбки или просто насмешкой. Поднявшись на ноги, он стряхнул с себя снег и протянул Фрэнсис руку, чтобы помочь встать. Она похлопала руками в перчатках и отряхнулась, чувствуя, что за воротником снега так же много, как и снаружи на накидке.

– О, было так весело, – сказала она, не глядя на Лусиуса.

– Весело, – согласился он. – Но если бы я когда-нибудь встретился лицом к лицу с судьбой, я бы потребовал у нее ответа, почему мне пришлось застрять здесь с чопорной школьной учительницей. Давайте, мисс Аллард, бегите. Если я не получу свежего хлеба, а в придачу еще и супа, мне будет не до смеха.

У Фрэнсис на долю секунды мелькнула мысль задержаться, чтобы возразить против слова «чопорная», но если бы она совершила такую глупость, ей, вероятно, пришлось бы доказывать, что это определение к ней неприменимо.

Она ушла, но из гордости не стала бежать.

Где-то в самой глубине души Фрэнсис чувствовала на себя досаду. Зачем было нарушать очарование того момента? Ничего не случилось бы из-за одного настоящего поцелуя. Ее уже давным-давно никто не целовал, и такого случая, возможно, никогда больше не представится – ей ведь уже целых двадцать три года.

А с другой стороны – всего двадцать три.

Что плохого в одном-единственном поцелуе?

Но она не была наивной девочкой и прекрасно знала, что в этом плохого.

Господи, одно только прикосновение его губ смешало все ее мысли и добралось до костей и всех клеточек ее тела.

Сбросив верхнюю одежду, она торопливо прошла в кухню и занялась выпечкой хлеба и приготовлением супа.

Разговор за едой был довольно натянутым и поверхностным – во всяком случае, с ее стороны, потому что Лусиус погрузился в молчание. Хотя хлеб получился пышным и восхитительно вкусным, а суп заслуживал того, чтобы попросить вторую тарелку, Лусиус чувствовал, что не в состоянии в полной мере наслаждаться ни тем, ни другим так, как ему того хотелось бы.

Его отвлекало неосуществленное желание.

И он проклинал судьбу за то, что в идеальных для небольшого плотского развлечения обстоятельствах женщина, с которой он оказался, совершенно для этого не подходила. Если бы только она была актрисой, или вдовой, или... В общем, кем угодно, только не школьной учительницей, которая, возможно, была эффектной, но при этом слишком чопорной и добродетельной – кроме тех минут, когда, ненадолго забывшись, лепила снеговика и играла в снежки.

Пока она весело болтала о всякой чепухе, Лусиус старался думать о Порции Хант. Он попробовал четко восстановить в памяти ее лицо и преуспел в этом. Выражение ее глаз говорило ему, что она презирает всех мужчин и их животные потребности, но согласна терпеть их в нем, при условии, что ей никогда не придется с ними познакомиться.

Возможно, он был несправедлив к ней. Она была безукоризненной леди, это правда, и он допускал, что при всей своей безупречности она могла оказаться вполне привлекательной женщиной – вскоре ему предстоит это узнать.

А это приключение, как называла его Фрэнсис Аллард, скоро останется позади. Сквозь облака пробивалось солнце, и за окном обеденного зала с крыши уже капала вода. Нужно пережить только остаток дня.

И ночь...

Сегодня ночью он будет спать в обеденном зале и даже шагу не ступит в сторону лестницы и спален наверху. Благодаря своей добродетели он после смерти отправится прямо в рай и там будет блаженствовать, играя на арфе веки вечные.

Проклятие! Почему она не могла остаться чопорной мегерой, за которую он принял ее вчера – всего двадцать четыре часа назад? Или смеющейся, жизнерадостной женщиной, которой была во дворе, пока его губы не коснулись ее губ? Почему в ней столько противоречий?

Лусиус приказал Уолли и Томасу вымыть посуду – Питерсу еще предстояло привести в порядок экипаж, но это не помешало Томасу пробурчать что-то насчет любимчиков, когда Питере выходил через заднюю дверь. Снова надев пальто и сапоги, Лусиус почти всю вторую половину дня провел вне дома. Сначала он околачивался в сарае, где Питере чинил экипаж, а потом взялся колоть дрова, потому что куча уже нарубленных заметно уменьшилась. Конечно, он мог бы заставить Уолли заняться этой работой, да так бы и сделал при других обстоятельствах, но сейчас он был рад найти повод не возвращаться в дом и вдвойне рад возможности дать выход энергии. Он наколол дров гораздо больше, чем могло понадобиться сегодня и на следующее утро. Эти дрова будут согревать пятки Паркеров еще неделю, а то и дольше.

Когда он вернулся в гостиницу, чай уже был готов – и к нему свежий хлеб с сыром, маринованные овощи и пирожки со смородиной, еще не остывшие после духовки. Кто сказал, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок? Нет, его сердце вовсе не было самым чувствительным органом, но девушка, несомненно, хорошо готовила.