Роковая ошибка

Она присела рядом с Димой, не проронив ни слова, выпила остатки сока и посмотрела на него. Его глаза заметно погрустнели и наполнились омутом печали.

– Следующий танец – наш! – попыталась взбодрить его Лена.

Дима промолчал и лишь снова опустил глаза.

– Ну что ты обижаешься… это обычный танец, – она несколько раз кокетливо моргнула.

– Я не хочу больше танцевать! Я совсем забыл, сегодня вечером у меня важная встреча.

Он церемонно встал, вытащив из кармана пиджака телефон и, протяжно вздохнув, направился к выходу. Мысли его ползли без связи, а сердце несмолкаемыми усиливающимися ударами так и норовило выпрыгнуть наружу.

Напрасно люди считают, что женщины более чувственные создания, чем мужчины. Дима входил как раз в это редко встречающееся количество молодых людей, которые все принимали близко к сердцу. Они могут не показывать это внешне, они не кричат, не плачут, не бьют тарелок, а просто замыкаются в себе. В глубине души их боль ничуть не меньше той, что испытывают женщины при обидах.

Лена не стала преследовать его и дала ему выйти на свежий воздух, полагая, что он охладится и через некоторое время вернется к ней.

Этого не случилось. Через пять минут она выбежала на улицу. Димы не было. Она огляделась вокруг и, прислонив руку ко рту, опечаленно опустила голову.

5

Ветреный день рождал волнение. Лена лежала, укутавшись в теплое одеяло. В эту новую квартиру на окраине Москвы они переехали не так давно, и пусть добираться отсюда до работы было намного дольше, очевидные плюсы нового дома все же затмевали неизбежные неудобства.

Москва столкнулась с проблемой перенаселения: количество граждан по всей стране почти не росло, при этом число жителей столицы продолжало увеличиваться в арифметической прогрессии. Но разве могло быть иначе? Вся экономическая активность сосредоточилась в больших городах. Только здесь можно было получить хорошее образование, вожделенные высокооплачиваемые рабочие места и хотя бы приблизиться к грезам о получении собственного комфортного жилья. Впрочем, рассчитывать в Москве можно было только на себя: правительственные программы по обеспечению жильем, нареченные народом юмористической программой десятилетия, обычно сводились к выдаче кредитов, выплачивать проценты, по которым людям приходилось почти всю оставшуюся жизнь, а некоторым даже и после ее завершения. Центр Москвы уверенно и неизбежно превращался в «анклав мультимиллионеров». Здесь шла скрытая, а иногда даже и открытая война за квадратные метры. Ничто не могло остановить строительные компании, жадных до получения элитных метров и они прибегали к любым мерам для того, чтобы «выдавить» коренных жителей из своих квартир. Остаться же в своем районе бывшим жителям было почти невозможно. На месте их старых домов возводили дворцы, предназначенные для людей совсем иного достатка. Жителям старых пятиэтажных трущоб доставалось еще больше. Их ждала участь потери статуса жителя столицы. Сначала при переселении им предлагались квартиры в самых отдаленных, часто производственных районах города, а когда исчерпались и эти возможности, их стали переселять в другие города, заставляя их привыкать к новой реальности своего скудного существования. На изломе тысячелетия Москва начала необратимое преображение: городские власти недвусмысленно намекали на то, что в столице должны остаться только люди с высоким социальным статусом и уровнем доходов. Элитные жилые комплексы обрастали высокими заборами, клубами «для своих», частными охранными структурами, все больше походившие на группировки армейских частей. Вершить общественный суд в столице стали статусные атрибуты: спецсигналы, машины сопровождения, бронированные лимузины, приближенность к высшим властным кругам – только это реально определяло положение человека в обществе. Пали последние оплоты культурных ценностей: телевидение эффективно одурманивало народ бесконечными развлекательными передачами, кинематограф воспевал удаль криминальных авторитетов, школы и институты до неприличия снизили планку образовательного уровня, родители в бесконечной погоне за “золотым тельцом” все меньше уделяли времени воспитанию детей. Ни мэр, ни правительство на самом деле больше не управляли городом, им управляли деньги, жадность и алчность. Москву разъедало чудовищное социальное расслоение, рождающее в одних кругах – озлобленность и жажду справедливости, в других желание отгородиться заборами и не видеть ничего кроме собственного носа. Подобная, даже еще более ужасающая и душераздирающая картина, ежедневно представала перед глазами девятилетней Лены: неподалеку от их старой пятиэтажки находился детский дом и каждый день ее взору открывался один и тот же оживленный жизнью кошмарный сон – брошенные родителями дети смотрели сквозь железные прутья, умоляя забрать их к себе домой, но почти никто не подходил к забору, люди старались отвернуться, впадали в напускную задумчивость, лишь бы не обратить взор на страждущих до хотя бы капли внимания маленьких детишек.

Лене не спалось, она почувствовала досадную ломоту в ногах и, оперевшись рукой о подушку, перевернулась на другой бок. Обычно в эти ранние часы, она все еще пребывала в состоянии самозабвенной дремоты, но сегодня ее почему-то прервали вспоминания из детства и, что оказалось весьма не радужным, о первых ссорах с родителями.

В отличии от мальчиков, мотивами к ссорам у которых чаще всего становятся непристойное поведение или вредные привычки, первые ссоры девушек обычно случаются на почве неугодных знакомств с противоположным полом. Переломный период знаменовался ее встречей с Егором. Это была та настоящая, хотя, как это часто и бывает, беззаветная и бессмысленная любовь. Та любовь, которую испытывает девушка, поддавшаяся влиянию мимолетных чувств. Это детское, еще не обрамленное в законченную эмоциональную форму, вожделение овладело ею, и она, словно потеряв голову, впервые окунулась в этот загадочный и полный опасности океан, именуемый влюбленностью. Ее детские грезы и самые сокровенные мечты начинали сбываться.

Впрочем, как это обычно и происходит в подобных жизненных ситуациях, родители Лены совсем не спешили одобрить этот кажущийся им таким нелепым и абсурдным, союз. Мать и отец смотрели на Егора совсем иными глазами, глазами полными трезвости и холодного расчета. Егор был совершенно не готов к каким-либо серьезным отношениям с их дочерью, слишком развязано общался и не имел хоть сколько-нибудь серьезной цели в жизни. Для ее родителей он был настоящим олицетворением бесперспективности выбора и туманного будущего. И, нужно признать, для этого у них было предостаточно оснований. Именно желанием еще больше понравиться Егору, Лена и оправдывала появление на своем животе ужасной, уродующей ее пупок сережки. От одной только мысли о том, как было больно прокалывать такую нежную и чувствительную кожу, у ее матери Галины Васильевны Черновой щемило в груди. Однако спустя годы кольцо все равно продолжало «красоваться» на ее животе. Мама, не имевшая сил бороться с аргументами дочери о том, что, сняв украшение у нее навсегда останется некрасивый шрам, со временем сдалась и вспоминала об этом дне лишь в ванной, где она иногда встречалась с дочерью, только вышедшей из душевой.

Пагубным влиянием Егора подогревались и другие страсти. Лена стала покуривать и прятать на балконе сигареты; все чаще задерживалась из школы, сначала до восьми, затем до девяти и даже одиннадцати часов. Домашние задания были заброшены, оплаченные на квартал вперед спортивные секции игнорировались, а все интересы сместились в сторону совместных поездок по ночным клубам и увеселительным мероприятиям. Ситуация накалялась до предела, родители Лены чувствовали, что негативное воздействие Егора начинает слишком сильно проникать в ее душу. Вспоминая свое собственное детство, они прекрасно осознавали, насколько сильно влияние первого возлюбленного на сердце и сознанье, по сути все еще детской неокрепшей психики. Лена же, напротив, вспоминала те годы с особым трепетанием душевных ноток. То, в чем родители видели пошлость и безвкусицу, ей казалось адекватным ответом на закоренелые и опостылевшие ей правила. То, в чем родители усматривали злой умысел двадцатидвухлетнего Егора, ей представлялось самым нежным и добрым чувством, которое не испытывал к ней ранее еще ни один молодой человек. Ее влечение к Егору никак нельзя было назвать простецким, за ним таилось весьма четкое и недвусмысленное желание душевного бунтарства, скрывавшего за собой еще более глубинную проблему взаимоотношений родителей и детей – желание стать самостоятельной, желание выбраться из порочного круга постоянной опеки. Отец и мать усматривали в подобном однобоком влечении их дочери что-то неразумное и абсурдное, подобно тому, как абсурдно и лишено смысла хлопанье одной рукой.