Страница 7 из 24
Сток обвел спальню глазами: подвывал приемник с регулятором громкости, выведенным почти на ноль, должно быть, шла радиопостановка. Сток испытал облегчение, выключил приемник.
Матовое лицо куклы розовело на пестрой наволочке, казалось, сегодня тени под глазами иного цвета, чем вчера; скорее всего, тон лица меняло проникающее с улицы освещение — к фасаду здания напротив прикрепили световую рекламу, разноцветные блики скакали по стенам спальни, придавая лицу куклы каждый раз новое выражение.
Причуды света! Сток выключил лампы, удалился на кухню. На подходах к холодильнику его занесло, ноги заплелись, еще миг — и грохнулся бы на пол. Перебрал! Определенно… Казалось, почва уходит из-под ног, пол приплясывает, стремясь вывернуться из-под ботинок.
Стрелки часов показывали два часа утра. Сток разделся, юркнул под одеяло, к тому, что кукла теплая, уже привык, объясняя это себе десятками разумных причин.
Сток лежал на спине, когда почувствовал прикосновение. Сомнений не было!
Как в младенчестве, в удушье гриппозного жара зажмурился, вытянул руки вдоль тела… замер.
Робкое прикосновение повторилось: тонкие пальцы дотрагивались до ребер, пробегали по бедру. Сток хотел заорать и не смог. Спит?! Похоже, не сон. Открыл глаза, слева росчерком на фоне окна проступал профиль ночной соседки, снова легкое, головокружительное прикосновение…
Сток вскочил с кровати, бросился в кухню, набрал номер Эмери. Друг спросонья не сразу сообразил, кто его тревожит. Сток возбужденно выложил, что подарок Эмери гладит его под одеялом. Эмери отбрил: Сток спятил, скорее всего от выпитого, швырнул трубку.
Всю ночь Сток просидел на кухне, боясь зайти в спальню, чуть рассвело — позвонил дежурной внизу. Голос пуэрториканки поразил бодростью — ни намека на дремоту. Только что по радио передали о землетрясении с эпицентром в ста десяти милях от города. Слыхали? Ожидают повторные толчки.
Сток отрезвел. Никто его не трогал. Идиот. Землетрясение! Вот почему пол плясал под ногами, вот почему бесилась кошка Эмери, вот почему пальцы куклы настигли его. Дом трясло, кровать кренилась и… Сток ощутил прикосновение.
Без страха переступил порог спальни, нырнул в подушки, завернулся в одеяло, заснул тяжелым сном.
Утром звонил Эмери. Извинялся за несдержанность. Трогала тебя среди ночи?.. Шалунья! Старикан, ты слишком впечатлителен. Про землетрясение слышал? Развинтился, мол, излишне поддаешь.
Сток пробормотал, что возместит расходы на куклу. Эмери разозлился. Разве в деньгах дело?
Распрощались. Выходит, дело не в деньгах. Сток не удивлялся меркантильности ближнего — время бессребреников ушло. И все же. Эмери не жалеет времени для Стока, выслушивает бредни брошенного подругой товарища, старается выручить и поддержать. Сток несправедлив к Эмери, несправедлив как раз к тому, кто распахивает душу.
Кукла возлежала на подушке, Сток в который раз поразился тонкости черт и естественности красок. Первый раз потрепал женщину по щеке.
— А ты ничего себе… пугаешь на совесть, а вообще… — неожиданно Сток пережил облегчение, уход привязанности — вовсе не катастрофа, с кем не случалось, жизнь продолжается, — вообще я рад, что ты есть.
Шнурок тоскливо катил серые воды, одинокая яхта красной меткой проскочила под мостом. До работы Сток добрался быстро, проглотил завтрак — кофе, тосты с джемом, — оплаченный фирмой, включил компьютер, зеленоватые буквы и цифры заскакали по экрану. Клиенты звонили часто, Сток заученно давал рекомендации по вложению денег, объяснял страховые тонкости, по сто раз выслушивал сомнения и ворчания тугих кошельков, умудряясь не менять тон и ничем не выказывать неудовольствия.
Вечером дома Сток просмотрел накопившиеся счета: откуда столько? Повертел бумажку — штраф за парковку в непредусмотренном месте, вспомнил, что, покупая цветы Сьюзн, задержался; два месяца назад разрывом и не пахло. Сток булавками прикрепил счета к мешковине, окантованной рамкой и привешенной на стену в прихожей, распечатал конверт с уведомлением о сумме причитающейся к настоящему времени пенсии, безразлично пробежал цифры; в прорезь двери с площадки швырнули еще три кремовых конверта — счета и рекламные проспекты. На сегодня со счетами покончено: Сток отвернулся от конвертов, горкой желтеющих у входной двери.
Дремота настигла за телевизором. Сток решил укладываться пораньше, припомнив, что лучше всего снимает усталость сон до полуночи.
Кукла возлежала на подушках, рассыпав волосы, безразлично глядя в потолок. Сток укорил себя: безразличие? разве может быть иное выражение у изделия — и тут же понял: может! Глаза куклы выражали тончайшие оттенки настроений. Сток решил, что все дело в игре света и в особом устройстве глаз. Сток верил в современные технологии, не сомневаясь, что незаметно пришла пора чудес.
Шелк пижамы холодил тело. Сток свернулся калачиком, дрыгнул ногой, задел тугую икру соседки. Сон навалился сразу, не понадобилось вращать глазами, стараясь закатывать зрачки под самые брови, как наставлял Стока психотерапевт.
Среди ночи кукла гладила его пижаму, но Сток отчетливо уяснил, что видит сон, и не тревожился; лишь под утро, когда он, бесспорно, не спал, как и в прошлую ночь, ощутил пальцы куклы.
Сток окаменел не от страха — от неожиданности и явственности прикосновений: легкие пальцы плясали по коже, поглаживая, иногда чуть надавливая. Еще одно землетрясение? Сток расслабился, пришло успокоение, недавние подземные толчки, как видно, не закончились. Сток нашел силы охватить запястье куклы и отвести руку с длинными пальцами от себя.
Тепло куклы уже не удивляло: наверное, материал, пошедший на изготовление стройных ног, гибкого тела, ласковых рук, мог накапливать тепло или разогреваться от соприкосновения с тканью одеяла или… Сток приподнялся на локтях: солнце еще не показалось из-за горизонта, но уже подбило облака розовым, уведомляя о скором явлении.
Напряжение последних дней спрессовалось в непереносимую тяжесть, сдавило виски, заледенило конечности. Прижав ладони, Сток удивился холоду рук и ощущению чужого, не принадлежащего тебе, попытался растереть задеревеневшие кисти. Прихлынула кровь, в голове прояснилось: загоняю себя в угол! Напрасно! Сегодня же вечером устрою встряску.
Каждое утро перед работой умудрялось намекать на тщету текущих дней: именно утром Сток ненавидел подневольность своего положения яростнее, чем всегда; утром необходимость отправляться по принуждению в четыре стены, видеть лица сослуживцев, странно дергающиеся губы ведущих переговоры за стеклянными перегородками, раскланиваться с вышестоящими, выкраивая любезные улыбки, представлялась особенно зловещим действом, непереносимыми тяготами.
Машина успокоила: едва слышная музыка, горьковатый запах салона с основным обонятельным тоном, напоминающим дорогой трубочный табак, привычное давление подголовника на затылок с ощущением защищенности сзади, легко слушающийся руль… Въезжая на высоко вознесенный мост через Большую реку, Сток в который раз восхитился панорамой: сочные, зеленые пятна лесов на севере за дельфинарием тянулись к истокам Шнурка; желтые и красные черточки кранов в порту расцвечивали серые и черные шпили Старого города; кремовые разводы жилых районов на юге и юго-востоке охватывали вырезанный, будто из кости, кафедральный собор; черепица крыш университетских зданий красноватым отсветом накрывала сияющий шар нового бассейна; перст указующий телевизионной башни вонзался в небо…
Эмери позвонил незадолго до окончания работы, осведомился о делах друга. Сток вспомнил утренние касания куклы, невзначай бормотнул, что, как видно, город пережил еще одно сотрясение. Эмери, перемолачивающий за день гору газет, уверил, что сообщений о балльности толчков да и о самих толчках не было. Сток прикусил губу, а холод сковал кисти, пополз вдоль позвоночника, как и перед рассветом.
— Не трясло? Сегодня с утра? — уточнил Сток.
Эмери любил обстоятельность. Сток живо представил, как ручка Эмери скользит по столбцам текста в колонке — сейсмический контроль. Пауза длилась недолго. Эмери не подвел: