Страница 9 из 76
Вряд ли. Даже получив книгу из его рук, я точно так же, как и найдя ее на полке, рассеянно разглядывал бы обложку, потеряв дар речи. Никакие пояснения мне бы не помогли. Получается, необразованная мать читала Кьеркегора, да еще на японском языке!
Незадолго до этого двоюродный брат рассказывал мне о матери, но ни слова не сказал о том, что она читала Кьеркегора.
На полке стояло еще несколько книг матери. «Сон в храме на Золотой горе», «История любви Кан Мёнхва», «Сказание о Ким Инхян», «Осенняя луна на озере Дунтин», «Сон в красном тереме»… Но эти книги не вызывали особого удивления. Это были романы, к тому же все на корейском. Мать никогда не училась в школе, но могла довольно свободно читать и писать. Правда, она была слаба в орфографии и путала, когда нужно писать слитно, а когда раздельно, потому что училась грамоте лет в двадцать-тридцать. Когда я служил в армии, мать как-то написала мне: «Инхо, я при берегу тебе еду». Увидев это письмо, командир взвода спросил: «По какому берегу она едет? От нас тут море далеко». Но я тогда уже привык к ее ошибкам и прекрасно понимал все, что она писала.
Книга Кьеркегора была для меня неожиданностью. Я сам читал «Страх и трепет» года в двадцать два. Эта книга и сейчас стоит где-то в углу моего письменного стола. Помню, я с трудом понимал, о чем там было написано.
Почему именно Кьеркегор? Неужели она могла его понять? Отдельные места были подчеркнуты карандашом. Иногда даже встречались короткие пометки. Несомненно, это был почерк матери. Но, не зная японского, я мог лишь сопоставить отмеченные строки с соответствующими местами из своей старой книги, которую читал по-корейски. К моему удивлению, места, подчеркнутые матерью, довольно часто совпадали с теми, что подчеркнул я.
Был тот, кто оказался велик в своей силе, был и тот, кто оказался велик в своей мудрости, и тот, кто оказался велик в надежде, и тот, кто оказался велик в любви; но самым великим из всех оказался Авраам: он был велик мощью, чья сила лежала в бессилии, велик в мудрости, чья тайна заключалась в глупости, велик в той надежде, что выглядела как безумие, велик в той любви, что является ненавистью к себе самому[2].
Кьеркегор был младшим ребенком в семье, мать родила его в сорок пять лет. Удивительно, но я тоже родился, когда матери было как раз сорок пять, и тоже был младшим в семье. Возможно, из-за этого совпадения она и заинтересовалась книгой Кьеркегора. Но это еще не все: как и в семье Кьеркегора, у нее было шесть детей, причем выжили тоже не все. Дочерей ни там, ни там в школу не отдавали, потому что отцы были против, а у Кьеркегора точно так же, как и у меня, были проблемы с позвоночником. Однако если мать читала эту книгу еще до моего рождения, значит, она выбрала ее не из-за совпадений, связанных со мной. Но и других совпадений, которые могли объяснить ее интерес к Кьеркегору, вполне хватало. Несмотря на все это, стоявшее посреди развлекательных романов сочинение Кьеркегора оставалось для меня загадкой.
Когда на последней странице я увидел написанное от руки имя, я начал кое о чем догадываться, но вместе с тем у меня возникли подозрения. Не скажу, что они возникли впервые. Нет, это были старые подозрения, о которых я не хотел вспоминать, но и забыть тоже не мог.
«Владелец — Пак Сонхён». Эта надпись стояла в углу последней страницы, где печатаются выходные данные. Она была сделана ручкой, красивым почерком. Чернила сохранили свой цвет, хотя времени прошло порядочно. Эта поблекшая голубая надпись пробудила во мне чувства, которые я раньше изо всех сил пытался заглушить.
Получается, изначально книга принадлежала другому человеку. Бывший хозяин или дал почитать, или подарил ее матери, и одно это уже наводило на какие-то мысли. Увидев это имя, я понял, что между матерью и первым владельцем книги действительно были довольно близкие отношения. Раньше до меня доходили только слухи о тайне моего происхождения.
Именно благодаря Пак Сонхёну необразованная мать с увлечением читала популярные романы, освоила катакану и хирагану и смогла прочитать Кьеркегора. Этот человек получил образование в Японии, он был единственным христианином в деревне и, по слухам, приходился мне отцом.
Скорее всего, познания матери были гораздо шире, чем я предполагал. Конечно же, это было бы невозможно, если бы не было тайных уроков и помощи со стороны хозяина книги на протяжении долгого времени. Судить о широте познаний матери — почти то же, что гадать, какими были ее отношения с наставником. Возможно, впечатление о книге «Страх и трепет», которая казалась мне сложной и непонятной, у них было совсем иным.
То, что мать умеет читать и отлично понимает смысл написанного, я, хоть и редко, замечал еще в детстве. Взять, к примеру, хотя бы гадальную книгу «Тходжон-пигёль» (у меня до сих пор хранится то старое издание) — в деревне только мать могла читать и толковать ее. Даже определить по дате рождения свой гадальный знак умел далеко не каждый, а уж тем более понять специфический текст со множеством символов и загадочных эпитетов мог только человек с большим опытом.
Каждый раз в начале нового лунного года все женщины деревни собирались у нас дома. Чтение «Тходжон-пигёль» было своеобразным гаданием на следующий год. Все приходили к нам не только потому, что единственный на всю деревню экземпляр этой книги хранился у нас, но и потому, что прочитать ее могла только моя мать. К тому же отца уже не было в живых, и помешать им никто не мог.
Лучи зимнего солнца ярко освещали комнату. Мать раскрывала книгу и доставала лупу.
— Так, ты у нас родилась в восьмом месяце года земляного кролика, правильно?
Во время чтения «Тходжон-пигёль» интонации в голосе матери менялись, и она ко всем, независимо от возраста, обращалась на «ты».
— Да, двадцать девятого числа… восьмого лунного месяца… Вы правы.
Женщины, даже те, кто был значительно старше матери, во время чтения «Тходжон-пигёль» обращались к ней предельно вежливо и обязательно на «вы». Это показывало, что гадалка пользуется авторитетом, а остальные готовы безропотно принять ее вердикт.
— Вот, нашла… В третьем месяце закинешь удочку в реку и поймаешь рыбу с шелковой чешуей. Сядешь на плот и переплывешь море, тогда облака рассеются и наступит рассвет…
Когда мать начинала зачитывать предсказания судьбы на каждый месяц года, тетушек охватывало волнение. Сколько бы они ни слушали, они не могли понять смысла изречений вроде: «Желтая хризантема и осенние листья лучше пионов», «Накинулся ветер на камыш, и стая птиц разлетелась».
К добру это или не к добру? Доверяя книге предсказаний свою судьбу на целый год, женщины не могли не переживать. Но мать не торопилась пояснять содержание.
Лицо ожидавшей предсказания постепенно мрачнело, а голова становилась все тяжелее и тяжелее. Казалось, вот-вот остановится дыхание. Губы сжимались, а тени под глазами казались глубже обычного.
В те зимние дни в начале нового лунного года нашу комнату переполняло любопытство, смешанное с темнотой безграмотности и страхом перед будущим. Иногда мне казалось, что женщины вот-вот испустят дух, если не услышат от матери хотя бы несколько слов в пояснение.
Только когда атмосфера накалялась до предела и напряжение в комнате становилось невыносимым, мать начинала коротко комментировать: «Это к добру!». Перепуганная женщина словно ничего не слышала. И только когда кто-то из сидящих рядом толкал ее локтем: «Слышишь? К добру!», та с облегчением выдыхала, будто возвращаясь к жизни. Висевшее в воздухе напряжение тут же пропадало, и лица женщин начинали светиться, будто озаренные лучами зимнего солнца.
Не важно, что именно говорилось в «Тходжон-пигёль», стоило матери сказать: «Это к добру!» — и женщины, которые почти уже не дышали, словно оживали. «К добру!» или «Не к добру!» — произнося эти слова, мать будто играла их жизнями, и за ее безграничным авторитетом, за ее уверенностью невидимо стоял хозяин книги Кьеркегора Пак Сонхён.