Страница 67 из 103
Евгений сначала скорчил удивленную рожу, потом пожал плечами, словно говоря, как хочешь, и стал тихо насвистывать грустный вальс «Осенний сон». Последний довод Руслана оказался самым убедительным. Даже мороженым они не смогли бы угостить девушек.
— Да, без этих бумажек жизнь становится тусклой. — Зарыка скривил губы, покачал головой. — Скоро ли мы в коммунизм придем? Сколько еще ждать? Тогда житуха станет совсем другой… Ни у кого денег не будет! Здорово! А?
Они свернули в боковую аллею и не спеша двинулись к выходу.
Глава седьмая
Боб Черный Зуб видел, что Валиев почему-то не желает встречаться со своим другом по тюрьме, даже боится этой встречи. Между Валиевым и Серегой Косым существовала какая-то тайна, которую Боб не знал. В жаркие длинные дни, валяясь на ковре, Боб мучительно вспоминал все, что когда-то ему рассказывал Серега Косой. Как жаль, что тогда он слушал его небрежно! Сейчас каждая деталь важна. Боб старался показать, что ему все известно, хитро щурился, многозначительно подмигивал и почти каждый день говорил:
— Баста! Завтра отстукаем телеграмму Косому. Верно, Валидол?
— Какой Валидол? Зачем Валидол? — Юсуп менялся в лице. — Юсуп надо! Юсуп!
Наливал пиалу до краев водкой и протягивал Бобу:
— Борис-ака, ты моя друг?
— Спрашиваешь!
— Пей! Ичинг, Борис-ака!
Не успевал Боб осушить пиалу, в которой вмещался добрый стакан, как Валиев снова наполнял ее.
— Ты моя друг?
— Спрашиваешь! — отвечал Боб, снимая пальцами с горячего алюминиевого прутика кусочки зажаренного сочного мяса, и, взяв щепотку мелко нарезанного лука, отправлял в рот. — Закуска блеск!
Боб Черный Зуб томился от вынужденного безделья, пьянствовал. На душе было муторно и неспокойно. Он не доверял ни Юсупу, ни его отцу Джуманияз-баю, старому узбеку с маленькими плутоватыми глазами на широком лице, обрамленном густой, аккуратно подстриженной черной бородой. Джуманияз-бай обычно сидел в другой комнате на низкой тахте и не спеша пил зеленый чай. Бобу казалось, что сын и отец могут в любой момент выдать его, что они просто временно терпят его, пока у Боба водятся деньги и им выгодно содержать опасного гостя.
Деньги у Боба водились: ему удалось «схватить» кассу в промтоварном магазине, взять всю дневную выручку.
Несколько раз Боб слышал, как глубокой ночью старик и сын о чем-то жарко спорили шепотом. Боб ни слова не понимал, но догадывался, что разговор шел о нем. Конечно, от него хотят избавиться, но так, чтобы самим остаться чистыми. Боб стал еще более подозрительным и осторожным. Он изучил все подходы и выходы из дома и проулка. Дом Валиева находился в одном из кварталов старого города, неподалеку от базара. Квартал сложился еще в прошлые века и с тех пор не перестраивался. Дома с плоскими крышами, высокие глинобитные дувалы, узкие чистые переулки и тупички, такие узкие, что две встречные машины не разъедутся. Неподалеку стояла мечеть, ее высокий шарообразный купол, украшенный замысловатой цветной мозаикой, возвышался над темно-зелеными запыленными карагачами и чинарами. По вечерам, когда садилось солнце, в мечети начиналась молитва.
Землетрясение не тронуло азиатскую, или, как в Ташкенте принято называть, старую часть города. Эпицентр находился в европейской части Ташкента. Толчок был вертикальным последовательно, далеко не распространился. К тому же в старом городе дома, как правило, строились каркасного типа, они легко выдержали напор стихии.
Создавшимся положением воспользовалось местное духовенство. Оно пустило слух, что «аллах наказал европейцев, которые поселились на мусульманской земле, и разрушил их жилища».
Боб в приоткрытые двери видел, как к Джуманияз- баю приходили два седобородых старика в старых засаленных халатах и потрепанных сапогах. Только на их головах возвышались пышные чалмы, удивительно белые и чистые, как больничный бинт. Старики пили чай и важно беседовали. Потом к Бобу явился Юсуп и сказал:
— Уч сум бер. — И добавил по-русски: — Давай трешка, три рубля.
— Если на пол-литра, так бери сразу два. — Боб полез в карман за деньгами.
— Бугун ичмаймиз, сегодня пить нельзя. — Юсуп говорил как-то странно, тихо и твердо.
— Для чего же тебе деньги?
— Вся махаля собирайт. Весь квартал, по-вашему… Будем белый барашка покупать, потом такой важный плов делать, понимаешь? Мулла будет делать. Вечером, когда будет намаз… ну, как это по-русски, вечерний молитва называйтся, все мужчины идет главный махалийский чайхана. Там будет такой специальный намаз… Аллах узбеков любит, а русских нет. Аллах сердился и земля шатался, дома ломался… Надо аллах подарка делать…
Боб дал Юсупу пять рублей, но пойти на такое пиршество, хотя и уверял, что в его жилах течет мусульманская кровь, потому что его дед был татарином, отказался: там его могут схватить. Юсуп слушал его, внимательно глядя в лицо, но Бобу показался подозрительным пристально-холодный взгляд узбека.
После ухода Валиева Боб вынул пистолет, на всякий случай проверил и перезарядил его. Кто знает, до чего могут дойти фанатичные мусульмане?! Когда-то, давным- давно, еще в детстве, он где-то читал о том, что в Средней Азии совершают жертвоприношения, убивают людей и варят из крови ритуальную жертвенную трапезу. Тогда Борис не поверил в такую дикость. А сейчас, когда на его глазах собирали деньги на покупку жертвенного белого барана, Боб встревожился не на шутку. Если землетрясение в ближайшее время не утихнет, эти фанатики, чего доброго, подумают принести в жертву и человека… А он, как Бобу казалось, единственный европеец, который живет в таком глухом квартале. К тому же и старый Джуманияз-бай и сам Юсуп с радостью избавятся от опасного постояльца.
Боб погладил рукоятку пистолета. Положение было невеселое. Осторожно вышел, проверил, нет ли кого в доме. Убедившись, что он один, достал деньги, пересчитал потертые, замусоленные ассигнации. Крупные купюры, достоинством в двадцать пять рублей, положил отдельно. Немного подумав, свернул их и спрятал в карманчике на трусах. Остальные деньги снова рассовал по карманам.
«Надо уходить, — решил он. — Сматываться, пока не поздно».
Подошел к зеркалу, внимательно осмотрел загоревшее лицо, Усы росли томительно медленно. Надо подождать еще с недельку. Усы изменяли его лицо, придавая ему какое-то восточное выражение. А если их подкрасить, то и вовсе можно сойти за кавказца. Темные очки Боб уже достал. В очках и с черными усами его не сразу распознает даже самый опытный оперативник.
Вдруг тонко зазвенели стекла в окнах и посуда в шкафу. Чуть слышно затрещал потолок. Пол дважды тихо дрогнул. Боб рывком пересек комнату и застыл в дверном проеме, который он считал самым безопасным местом. Если даже рухнет потолок, он сможет спастись.
— Опять трясется. — Боб смачно выругался и посмотрел на лампочку.
Круглый бумажный абажур, свисавший в центре потолка, плавно раскачивался.
В переулке послышались голоса, соседи обсуждали толчок, где-то за дувалом затявкали собаки. Боб, прислонившись спиной к косяку, ждал. Минуты текли медленно. Повторных толчков не было, а от напряженного ожидания заныли спина и ноги.
— Нервишки барахлят, — сказал Боб с укоризной и заставил себя шагнуть в комнату.
Первые дни он легко переносил подземные толчки. Но сейчас, после того как насмотрелся на развалины, на покосившиеся дома, на зияющие трещины в многоэтажных зданиях, на обвалившиеся балконы, стал опасаться за свою шкуру. Непонятное волнение охватывало его всякий раз, когда почва под ногами приходила в движение. Нет, это был не страх, а какое-то животное чувство, инстинкт самосохранения. И побороть его не хватало сил. Боб злился на себя, на свою слабость, но ничего не мог сделать.
Он подошел к низкому столику, налил в пиалу остывшего чаю, выпил залпом. Долго разглядывал потолок. Вверху, пересекая комнату поперек, на расстоянии метра друг от друга лежали квадратные тесаные бревна. Между ними густо, одна к другой, теснились выстроганные полуовальные дощечки. И бревна и дощечки аккуратно покрашены масляной краской. Потолок солидный, прочный. Держится он на добротных каркасных стенах. В стенах глубокие ниши, там на легких полках расставлена посуда и всякие безделушки. Стены также покрашены масляной краской. Нигде ни царапинки, ни трещинки. Такой домина и в десятибалльное землетрясение устоит.