Победа достается нелегко

Афонин успокоил:

— Не беспокойся. Никифорову я позвоню, как только приедем.

Григорий Васильевич Шелест жил на тихой тенистой улице в скромном одноэтажном доме. Дверь открыла пожилая женщина в теплом платке, накинутом на плечи. Афонин представился. Женщина впустила гостей.

— Входите. Григорий Васильевич у себя.

В небольшой комнате, стены которой были завешаны картами и картинами, стояла простая, старой выделки, мебель. Из-за письменного стола, на котором лежали стопкой книги, груда писем, газеты, журналы, поднялся пожилой человек невысокого роста. Мужественное, испещренное морщинами лицо его было спокойным, властным и в то же время каким-то по-отцовски добрым.

Шелест шагнул навстречу, протянув обе руки.

— Степка! Вот ты какой стал!

Афонин и Шелест обнялись, трижды по русскому обычаю, поцеловались, потом снова обнялись, радостно хлопая друг друга по спине.

Руслан неловко топтался у порога, чувствуя себя лишним. Афонин представил его комбригу.

— А это, Григорий Васильевич, наш современный герой. Призер Туркестанского военного округа по боксу рядовой Коржавин.

Руслан вытянулся:

— Здравия желаю, товарищ комбриг!

Шелест протянул руку Коржавину.

— Будем знакомы, наследник!

Руслан с радостью пожал ее. Рука была крепкой, сильной.

— Как зовут тебя?

— Руслан.

— Хорошее имя! Старинное, русское. — Шелест внимательно и в то же время ласково осмотрел Коржавина. — Вот вы какие, наши наследники!

— Не подведут, Григорий Васильевич, — заверил Афонин. — Не подведут!

Шелест жестом пригласил к столу.

— Входи, Руслан, гостем будешь.

На овальном столе, покрытом белой скатертью, шипел электрический самовар. Варенье, домашнее печенье, конфеты, в глубокой салатнице горой крупная красная клубника.

Подполковник Афонин открыл свой портфель и поставил на стол бутылку марочного коньяка и шампанское.

— Я помню, что любил мой комбриг.

Шелест взял в руки коньяк, прочел название, выразительно прищелкнул языком и протянул Афонину.

— Убери!

— Григорий Васильевич!

— Степка, убери! — в голосе Шелеста звучали командирские нотки. — Давно не пил и пить не буду. Мне надо беречь себя. Я должен написать о революции, чтобы они, наследники, знали, — он кивнул на Руслана, — как нам досталась Советская власть.

Руслан смотрел на взлохмаченные брови, которые крыльями беркута нависли над светло-голубыми строгими глазами, на твердые складки в уголках губ, на седую, аккуратно подстриженную бородку и невольно волновался. Перед ним сидит живая история Октябрьской революции. Руслан знал из рассказов Афонина, что Шелест, сын рабочего-металлиста, с шестнадцати лет стал профессиональным революционером. Пять раз ссылался на каторгу, дважды был приговорен царскими сатрапами к смертной казни. Знал, что Шелест был другом Блюхера и Тухачевского, участвовал в создании Дальневосточной армии и громил Колчака. Знал, что Григорий Васильевич со своей бригадой был послан Лениным на помощь молодой Туркестанской республике, которую пытались задушить английские и американские интервенты, организовавшие басмачество. Сколько боев за его плечами, сколько встреч хранит его память! И этот человек сидит перед ним и так запросто разговаривает, наливает в стакан чай и угощает клубникой.

— Спасибо, товарищ генерал, я сам положу.

Руслан посыпал клубнику сахаром. Ягоды были крупные, сочные. Есть их было — одно удовольствие.

— Руслан, а ты еще их сметанкой. — Генерал взял сметанницу и ложкой густо полил клубнику. — Вот так-то лучше.

— Разве со сметаной едят?

— Да ты, видать, городской! По-русски клубнику и едят со сметаной. Ты попробуй.

Руслан попробовал. Со сметаной ягоды были еще вкуснее. Они чем-то напоминали ему столичное сливочное мороженое, что продают на лотках в ГУМе, Центральном универмаге и «Детском мире» по двадцать копеек за стаканчик. Только клубника со сметаной была лучше, ароматнее.

— Ну как, наследник?

— Не разобрал. Разрешите еще?

— То-то! — Шелест широко улыбнулся и подвинул вазу с ягодами. — Не стесняйся, клади отсюда, тут крупнее.

Подполковник Афонин клубнику запивал чаем, рассказывал о своей жизни, о войне, о службе. Шелест слушал внимательно, не перебивал, только иногда вставлял вопросы.

Раздался телефонный звонок. Шелест встал, спокойно снял трубку.

— Слушаю. Да, да… Нет. Не могу. Не упрашивай ты меня, сегодня не могу. Что? Днем читаю лекцию в университете студентам, а в пять часов выступаю. Встреча с курсантами военного училища… Слушаю. Да, да… Ну что я могу сделать? Прийти? Конечно, конечно… Рабочих паровозовагоноремонтного завода знаю еще с революции. Но надо делегации… Уговорил. Уговорил, говорю! В девять вечера. Да, да, в девять! Хорошо, хорошо. Договорились. Ну, пока.

Положил трубку, вернулся к столу.

— Не умею отказывать, что хошь делай, а не умею. И так каждый день. Ни одного вечера свободного. Даже вот гостей приходится принимать по утрам. — Сел на стул, отхлебнул из стакана чаю. — А мне такая жизнь нравится. А вы, наследники, зарубите себе на носу и всегда помните: борьба еще не закончена. Она обостряется. Капитал — вроде раненого зверя, может перед смертью своей дров наломать. Так что, наследники, будьте начеку, держите порох сухим.

— Мы начеку держим ракеты! — выпалил Руслан и мельком посмотрел на Афонина.

Афонин кивком ободрил: мол, правильно ответил.

Шелест, чуть склонив голову набок, остановился перед Коржавиным.

— Ракеты?

— Так точно!

— А мы воевали саблями, на конях… О ракетах слышать не слышали. Вот оно как было.

— Григорий Васильевич, а вы приезжайте к нам, — сказал Афонин. — Ракеты покажем, на учениях побываете.

— Приезжайте, товарищ комбриг! — Руслан подошел к Шелесту. — Солдаты очень рады будут!

— Не могу. — Шелест ребром ладони провел по шее. — Вот так занят. У меня каждый день расписан.

— А я надеялся, что мы уговорим вас, — сказал Афонин, — учения будут как раз в тех местах, где вы с бригадой проходили.

— Да ну?

— Так точно, именно в тех местах.

— Заманчивое предложение. Очень заманчивое!

— Приезжайте, Григорий Васильевич! — повторил Руслан.

— Не обещаю, но подумаю. Подумаю. Предложение-то больно заманчивое!

Глава восемнадцатая

Бадарбай-бобо вернулся поздно. Участники экспедиции уже пообедали, если можно назвать сытный ужин обедом, и каждый начал заниматься своими делами. Солнце огромным оранжевым шаром медленно опускалось за барханами. Было душно и тихо, как бывает душно и тихо в пустыне.

Константинов, закончив чистку ружья, вымыл руки и закурил. Гульнара сидела неподалеку на сухом стволе саксаула и задумчиво смотрела на закат. Константинов окликнул ее:

— Гульнара!

Та обернулась.

— Вы меня звали, Юрий Трифонович?

— На прошлой неделе ты каждый день рвалась на станцию, а в эту еще ни разу не ездила.

— Тогда нужно было, Юрий Трифонович.

— А теперь не нужно?

— Нет.

— Жаль.

— А что?

— Письма отвезти некому.

Гульнара встала:

— Давайте отвезу.

И тут они оба увидели старика Бадарбай-бобо. Он шел торопливо, размахивая руками. Для удобства старик подоткнул полы халата за пояс. На его округлом коричневом от загара лице светилась радость.

— Уртак начальник! Товарищ начальник!

Константинов и Гульнара поспешили к нему.

— Уртак начальник, мана шундай икки матта булады! Вот такой два раза будет! — говорил проводник Бадарбай-бобо, широко разводя руками. — Джуда катта! Очень большой!

Большую гюрзу в этом сезоне еще не встречали. Все участники экспедиции окружили проводника, расспрашивали, уточняли. Бадарбай-бобо охотно рассказывал. Он был рад своей находке. Еще бы! Гюрзы такой величины редкость.

Гульнара подошла к Константинову:

— Где пакет, Юрий Трифонович? Поеду на станцию.