Победа достается нелегко

Серый полумрак. Серая шинель. Серая жизнь.

Сергей остановился у окна.

Ночь смотрела в упор синими глазами стекол. Смотрела холодно и безучастно.

Нагорный грустно вздохнул.

Никогда раньше он не носил такого простого нательного белья. Он привык к самому лучшему. Шелковый трикотаж, тонкая шерсть, силон, капрон, дедерон.

С раннего детства он всегда был в центре внимания. Ведь он натура необыкновенная, будущий гений и гордость человечества! Так уверяла мама. Но не все, к сожалению, соглашались с ней. Например, директор детской музыкальной школы. Он даже дошел до такой наглости, что заявил как-то при посторонних:

— Не мучьте ребенка. У него нет музыкального слуха.

Мама только пожала плечами. Она знала, что в музыкальном мире никогда не было недостатка в завистниках. Она была тверда в своих намерениях. Одного пианино ей показалось мало. Купили еще рояль. Папа никогда не жалел денег. Наняли домашнего учителя — студента консерватории. За каких-нибудь полтора года Сережа вызубрил «Танец маленьких лебедей» из балета Чайковского «Лебединое озеро» и своей деревянной игрой раздражал слух терпеливых гостей.

Потом мама вела многолетнюю войну со школой. Там тоже не признавали одаренности Сережи. Война эта стоила нервов и денег. Каждый год нанимали репетиторов, и те общими усилиями перетаскивали будущего гения в следующий класс.

Дома была большая библиотека. Но читать было некому. Папа сутками торчал на своей оптовой базе, которой заведовал, или пропадал в длительных командировках. Мама большую часть времени проводила в косметических кабинетах или лежала в платной лечебнице института красоты, исправляя ошибки природы. Ей тоже некогда было читать. А что касается Сережи, то будущий гений предпочитал обширный буфет, где была собрана обильная «библиотека» для желудка.

После окончания школы началась новая полоса неудач. В институт он не поступил. Сначала не прошел по конкурсу. Потом, по иронии судьбы, человек, которому дали взятку, попался. Денежки, как сказала мама, плакали.

Год он наслаждался бездельем. Ни уроков, ни школы.

Свобода! Потом безделье стало тяготить. Работать, конечно, не хотел. Пусть работает предок. Серж попытал счастья в ансамбле песни и пляски. Но и там долго не засиделся: не сошелся характером.

Его несколько раз вызывали в комитет комсомола школы (он там состоял на учете). Читали длинные нотации, советовали взяться за ум. Он каялся, давал слово начать жить по-новому, заверял, что готовится к вступительным экзаменам в институт, и просил дать возможность проявить себя.

Ему верили.

Выйдя из школы, он облегченно вздыхал: «Пронесло!»

Потом увлекся спортом. Маме очень хотелось, чтоб ее Серж стал чемпионом, ездил за границу, выступал на Олимпийских играх. Ее прельщала не только слава, но и возможности. Возможности привозить из-за рубежа всякие модные штучки, от которых понимающие женщины лопаются от зависти.

Но Серж и тут не проявил таланта. К нему, как утверждала мама, не нашли подхода тренеры. Младший Нагорный побывал в различных секциях и ни в одной не зацепился. Главной причиной было то, что везде требовалась напряженная, длительная тренировочная работа. Надо, как говорили тренеры, потеть. А потеть Серж не любил. Он вообще не любил черновую работу. Он привык к легким успехам.

Успехи у него были. Он первым освоил сногсшибательный твист. Каскад конвульсивных движений пьянил его. Когда он танцевал, вокруг образовывалась толпа зевак. Но дружинники не давали развернуться. Они вежливо предлагали покинуть танцевальный зал.

Серж удалялся с поднятой головой. Вместе с ним уходили его дружки. Остаток вечера проводил в ресторане или на даче. Папина машина всегда была в его распоряжении. Рядом с папиной дачей находились дачи писателей и научных работников. На соседних дачах всегда было уныло, тихо. Представьте, эти отсталые люди приезжали на свои дачи работать! Смешно! С виду как будто передовые и культурные, они никак не могут понять элементарную истину: работать можно везде, а отдыхать только в определенном месте! И Серж пытался перевоспитывать их личным примером. Он показывал им, как надо отдыхать. Когда Серж включал магнитофон, то на километр вокруг была слышна какофония ультрамодной музыки. Спасаясь от визга, скрежета и завывания, зверьки и птицы прятались в чаще леса. Соседи закрывали ставни. А пес Джек остервенело бросался на магнитофон, как на своего лютого врага, и громким лаем дополнял джаз.

Все были в восторге от его лая:

— Молодец, Джек! Здорово сбацал!

На даче шпарили твист до одурения. Пили марочный коньяк. Домой возвращались утром.

Отец делал вид, что ничего не замечает. Мама только просила:

— Береги себя. Не путайся с уличными.

Жизнь катилась, как машина по асфальту. Все было прекрасно. И вдруг произошла осечка.

Сергея вызвали в райком комсомола. Беседа была долгой.

— На чьи деньги кутишь в ресторанах?

— Папа дает.

— Сколько?

— Рублей сто… — Сергей замялся и поспешно добавил: — Сто в месяц.

— А ты разве не знаешь, что у твоего отца заработная плата сто семьдесят рублей?

Нагорный пожал плечами:

— Не интересовался.

— Врешь!

Из райкома Нагорный ушел без комсомольского билета.

Мама сказала:

— Не беда! Можно и так жить.

Папа сказал:

— Это хуже. Завтра подумаем. Безвыходных положений не бывает.

Но подумать не удалось. Назавтра папу вызвали в органы милиции. Его деятельность осветили лучи «Комсомольского прожектора».

Мама прятала ценности и носила передачи.

Дачу конфисковали. Машину тоже.

Жизнь стала скучной. Денег, этих презренных бумажек, не было. Дружки не проявили чуткости, они, как Сергей печально констатировал, откололись.

Нужно было заниматься трудоустройством.

В эти невеселые дни повестка из военкомата показалась билетом в спасительное будущее. Он с радостью шел служить. Армия выводит в люди!

Первые же дни службы его разочаровали. Особенно угнетал режим дня, жесткий распорядок. Его натура не привыкла к дисциплине. В солдатской карточке Нагорного в графе «Поощрения» было уныло пусто. Зато в соседней графе росло число внеочередных нарядов и других наказаний. Гауптвахта стала его вторым домом. Нагорный даже шутил:

— Солдат на губе, а служба идет!

Это были невеселые шутки. Они никого не веселили. За короткий срок службы Нагорный свыкся с положением нерадивого солдата, привык, что его переводили из подразделения в подразделение. Повсюду от него спешили избавиться.

Он все это видел и понимал. Однако совесть его не мучила. Он даже гордился собой. Его авантюристическая натура стремилась прославиться любым способом. И он прославлялся дурными поступками. Нагорный довольствовался сознанием, что запросто может сделать то, на что ни один из сослуживцев не решится. А наказание он воспринимал как должное, как бесплатное приложение к «подвигу».

Так было и на этот раз. На гауптвахту он попал за самовольную отлучку. Мама прислала «страдальцу» двадцать рублей. Неделю Нагорный носил деньги в кармане, не зная, на что их истратить. Тратить было решительно не на что. Кормят отлично. Одевают и обувают. Развлечение — бесплатное: кино, танцы, правда, в своем, солдатском клубе. Что еще надо?

Ему захотелось пива.

После вечерней поверки махнул через глиняный двухметровый забор.

В ближайшей закусочной небрежно бросил на мокрый прилавок пятерку:

— Пару кружек и сто пятьдесят.

Пил медленно. Вспоминал столицу, пивной бар на Добрынинской площади. Там пиво пьют с вареными раками, копченой воблой. А тут подают какие-то соленые зернышки от абрикосов.

— Служивый!

— Браток!

Подвыпившая компания завсегдатаев окружила солдата.

— Не побрезгуй выпить с фронтовиками!

Нагорного усадили за стол, сунули в руки стакан.

— Пей!

После второго стакана зашумело в голове и все окружающие предметы поплыли в каком-то радужном тумане. Нагорный с кем-то обнимался, с кем-то спорил, кому-то жаловался на сержантов, которые «зажали», «не дают развернуться», «не признают талантов». Кто-то яро возражал. Нагорный схватил его за лацканы пиджака и потянул на себя. Тот изловчился и ударил в ухо. Опрокидывая стол, Нагорный кинулся на обидчика.