Страница 30 из 75
— Ваше высокоблагородие, дозвольте спросить, а когда меня отпустят?
Урядник строго взглянул на арестованного и досадливо поморщился: он не любил, когда его отвлекали ненужными вопросами.
— А когда у нас убийц домой отпускали к мамкам-папкам? Сейчас подготовим документы и утречком — пожалте в городскую тюрьму.
— Кто убийца, какой убийца? — растерянно забормотал Николка, которому показалась, что пол буквально уходит из под ног. Наконец, осознав о каком убийце идет речь, отчаянно закричал:
— Это не я! Я не убивал! Он лежал уже.
Увидев панику на лице мальчонки, урядник несколько смягчился: шутка ли в семнадцать из-за глупой драки угодить на каторгу. Да и невольная лесть мальчонки достигла цели: «высокоблагородием» назвали.
— Эх, паря! Раньше головой надо думать было. А теперь мой тебе совет: не отпирайся на суде, покайся как на духу, народ у нас жалостливый, может присяжные и сделают снисхождение. А теперь не отвлекай меня, мне еще кучу бумаг написать надо.
Сказав, он снова уткнулся в свою амбарную книгу. Видать был из тех, что выслужились из самых нижних чинов: грамотой слабо владеет, вон как старательно каждую буковку выводит.
От этих сочувственных слов парень совсем сник — такой безысходностью от них повеяло.
— Но ведь еще не все потеряно. — успокаивал он себя. — Будет еще следствие, потом суд. Надо попробовать оправдаться.
Но вскорости открылась дверь, и на пороге возник инженер собственной персоной. Воспрянувший Николка бросился к прутьям решетки, не то чтобы какая-то надежда вспыхнула в душе юноши, просто он безотчетно потянулся к знакомому лицу. Но, скользнув равнодушным взглядом по кутузке, Колоссовский прошел мимо и скрылся вместе с урядником в лабиринте комнат в глубине отделения. Это добило Николку окончательно:
— Списали! Подчистую списали.
Где-то в подсознании застряла мысль, что все уже предрешено. А еще, каков оказался гад Колоссовский. Давеча сидел, рассуждал о чести, а как до дела дошло — первый открестился.
Разговор вышел несколько дней назад. Николка, только что вернувшийся с занятий, рассчитывал улизнуть с обеда и перед сходкой реалистов успеть заскочить к Наташе. Однако не получилось — брат на обед явился с инженером, и Катерина Евграфовна, не слушая никаких возражений, усадила юношу за стол. Сама же не села — не любила есть за одним столом — а по-бабьи сложив руки на животе стояла подле и смотрела на обедающих мужчин. Любила она это дело — кормить мужскую породу, вид с аппетитом жующих мужчин умилял ее. Вот и сейчас — три здоровых мужских особи, энергично двигая челюстями, уминали ее стряпню. Один — здоровый увалень похожий на медведя — ее муж Алеша, другой — наливающийся силой как молодильное яблоко отрок — мужнин брат Николка, третий — стройный и поджарый, но сильный — инженер, друг и партнер мужа.
Во время обеда взрослые продолжали прерванный деловой разговор. У кузни ожидался большой заказ для строящихся трамвайных путей, кроме того что-то должно было перепасть и отцу — требовалось много камня для укрепления мостовой на улицах по которым планировалась прокладка путей. А еще Колоссовский уговаривал брата освоить новую технологию вытяжки проволки. Все это Николка слушал вполуха, беспокойно ерзая на стуле, хотя при иных обстоятельствах принял бы деятельное участие в разговоре, его кузнечный опыт позволял почти на равных обсуждать самые сложные производственные вопросы.
— А что пан Никола у нас сегодня молчаливый? — оторвал от своих мыслей юношу возглас Колоссовского.
— У них сходка вечером, обсуждать ультиматум гимназистов будут. — подала голос Катерина Евграфовна, она была в курсе — Николка вкратце посвятил ее, пытаясь обосновать необходимость удрать с обеда.
— И молчит! На кон честь поставлена, а он ни гу-гу. Рассказывай! — потребовал инженер.
Поняв, что не теперь не отвертеться, и мысленно укоряя невестку за ее болтливый бабий язык, Николка вздохнул и нехотя, а потом увлекаясь, рассказал о всех перипетиях этой истории.
— Ну и что ты думаешь об этой истории? — спросил Казимир.
— Не знаю, — честно ответил тот, — По-хорошему извинения попросить надо, но когда такие ультиматумы выставляют — всякое желание пропадает.
— В покаянии — божья правда! Каяться нам Господь завещал! — наставительно произнес Алексей.
— И то верно! — вторила мужу Катерина, — Покайтесь, Николаша, и дело с концом.
— А честь! Простая человеческая честь! — вскинулся Казимир. — Ты, Алексей, не путай покаяние перед Богом и перед такими же сопляками и соплячками. Такое покаяние, какое требуют — это не покаяние, а унижение. А унижение — первый шаг к подчинению. Так и себя потерять недолго. Стоит только раз проявить слабину — вовек заставят каяться.
— Но ведь они действительно виноваты! — возразил брат.
— А вы извинились? — счел нужным уточнить Колоссовский.
— Конечно! — сказал Николка, ошарашенный такой реакцией инженера, — И официально — от училища, и в приватном порядке — от Совета учащихся.
— Вот это более чем достаточно! Кстати, что за форма коллективной вины и коллективной ответственности? Один мерзавец нахулиганил, а каяться всем придется! Кстати, нашли негодяя? — получив отрицательный ответ, инженер заявил. — Найти и отлупить!
— Выпороть — это всенепременно! — вставил Алексей. — Да ведь и гимназисты не паиньки. Житья от них не стало честному люду — то подножку поставят, то юбки задерут, то яйца хозяйкам поколят или молоко разольют.
— Значит, драться?! — полувопросительно-полуутвердительно заявил Николка, втайне довольный таким оборотом дела.
— Всенепременно! — безапелляционно заявил Колоссовский, но потом спохватился и значительно мягче. — Но решать, конечно, вам и только вам.
Николка не догадывался, что уже через пару дней Колоссовсий если не изменил свою позицию, то изрядно ее подкорректировал. Вращаясь среди широких слоев городского общества, разговаривая с рабочими, он понял, что недооценил масштаба ожесточения. Именно этим был вызван его визит к полицмейстеру — желанием если не помешать драке, то предотвратить возможную беду. И вовсе не его вина, что не успел.
Отчаявшийся Николка углубился в свои мысли и не заметил ухода инженера, а тот, боясь, что неопытный юнец поломает всю игру, не решился окликнуть его. Между тем в полицейской части события шли своим чередом. Череда телефонных звонков и вся возникшая суета прошла мимо внимания арестанта. Николка только вздрогнул от истошного вопля урядника:
— Что расселись, сукины дети! Я ну, марш на свои посты и чтобы через пять минут духу вашего здесь не было!
Участок немедленно пришел в движение. Городовые и околоточные не спеша потянулись к выходу. Затем на полицейской пролетке выехала группа. Но через некоторое время все вновь пришло в движение, а на заднем дворе раздался свист полицейской нагайки отчаянная ругань урядника:
— Опять нажрался, сволочь! Я тебе покажу сволочь, кони у него, видишь ли, не подкованы! Давай запрягай и только попробуй хоть одну лошадь испоганить.
Судя по доносившимся охам и стонам, урядник от души охаживал задремавшего на копне сены кучера.
— Да что за день сегодня такой, черт его забери! — продолжал чертыхаться урядник с красным от злобы лицом.
Наконец, позвонив приставу, урядник с дежурной сменой выехал в город. Сразу в части установилась сонная тишина. Дежурный — пожилой и седой полицейский — мирно клевал носом за конторкой у входа, единственный задержанный, безусый отрок, молча сидел в самом углу кутузки, подальше от входа.
Однако и эта сонная благодать продлилась недолго: на улице раздались залихватские переливы гармоники под которую пьяные голоса, мужской и женский, затянули озорную песню неприличного содержания. Полицейский нехотя пошевелился, погоняя сладкую дремоту. А проснувшись, нервно заерзал на стуле: дежурному отлучаться из части строго-настрого запрещалось, но и нарушение общественного порядка было налицо. Не пресечь было нельзя — квартал считался тихим, населенным благонамеренными гражданами. А то, как с утра жаловаться прибегут — начальство по головке не погладит, и не посмотрит на обстоятельства. Пьяные голоса раздавались уже совсем рядом. И полицейский принял единственно верный выход: когда сладкая парочка поравнялась с входной дверью, он выскочил и буквально втащил гуляк в полицейскую часть.