Страница 32 из 108
— Вы правы, — прошептал он, наклоняясь к её уху, — я встревожен, я очень встревожен. Я подавлен, взбешён, счастлив, я в раю и в аду. Я нахожусь в этом состоянии с тех пор, как приехал в этот Богом забытый город. Я готов взорваться.
Но, конечно, я недостаточно вас знаю, чтобы рассказывать вам о своих проблемах.
— Touche![76] — воскликнула она, но впервые за всё время рассмеялась. Это был самый приятный звук, который он когда-либо слышал. Её гладкое горло задрожало, а в глазах появились искорки. — Когда мы познакомимся ближе, — пообещала она, — мы расскажем, что думаем друг о друге, правда?
— Надеюсь, что это будет скоро, потому что мне нужно возвращаться в Берлин.
— Я знаю. Вы работаете в банке вашего отца, но на самом деле вы известный композитор. Даже давали концерты в Лондоне.
Ему было приятно, что она знала о нём, но её тон был непринуждённым, слегка насмешливым, когда ему следовало бы быть робким и восхищенным.
— На вас, как видно, это не произвело впечатления, — заметил он.
— Произвело. — И снова эта насмешливая, дерзкая улыбка. — Я тоже музыкантша. Играю на фортепьяно. Возможно, буду иметь удовольствие поиграть для вас как-нибудь. Уверена, вам понравится...
Танец кончился, и она отстранилась от него. Щёки её горели. Тыльной стороной ладони она смахнула с виска локон.
— Могу ли я иметь честь ангажировать вас на следующий танец? — спросил он.
Она с серьёзным видом открыла свою бальную книжечку, висевшую у неё на запястье.
— Извините, я обещала его Генриху.
Его пронзил укол ревности. Ему хотелось вырвать у неё книжечку, отбросить её в сторону. Как она посмела обещать танцы этим провинциальным хлыщам! Ведь он три дня прождал на этой проклятой скамейке ради удовольствия держать её в своих объятиях.
— Тогда следующий? — Просительная нотка, звучавшая в его голосе, привела его самого в бешенство. Он умолял — вот что он делал, умолял о танце эту маленькую провинциальную кокетку... — Если вы уже не обещали его кому-то ещё, — добавил он, глядя на неё с нескрываемой яростью.
Она заглянула в свою книжечку:
— Действительно обещала, но могла бы оставить следующий за вами. — Она взглянула на него со сводящей с ума вежливостью. — Хотите?
Феликс почувствовал, как его рука сжалась в кулак.
— Да, чёрт возьми, да!.. И все остальные танцы, все, слышите?.. И вам повезло, что здесь так много людей и ваша дорогая maman наблюдает за нами, иначе я обнял бы вас и...
— Обняли бы? — повторила она, обдавая его прозрачной голубизной своих глаз.
— Ничто не могло бы доставить мне больше удовольствия.
Она покорно записала его имя.
— А теперь давайте пойдём в буфетную, — предложила она, — я умираю от жажды.
Они потягивали шампанское, чувствуя на себе любопытные взгляды обмахивающихся веерами матрон. Они болтали о пустяках, стараясь выглядеть непринуждённо и раскованно.
— Как вам нравится Франкфурт, герр Мендельсон?
— По-разному, фрейлейн Жанрено. Иногда очень нравится, а иногда мне хочется забраться в норку и исчезнуть с лица земли.
Она рассмеялась:
— Вы глубоко чувствуете. — Прежде чем он мог что-то ответить, она продолжала, поднося бокал к губам: — Вы были в нашем прекрасном соборе? Вы знаете, что требуется шестнадцать человек, чтобы звонить в его главный колокол?
— Это весьма интересно, но я не был в соборе. Должен сказать, что я практически не видел города.
— Чем же вы занимались?
— Сидел на парковой скамье и...
Музыка снова заиграла, и возле девушки возник красивый молодой человек с пышными баками.
— Наш танец, Сесиль, — сказал он, обнимая её за талию.
Феликс с негодованием наблюдал за тем, как она утонула в объятиях Генриха и ускользнула от него. Он сжал зубы от ревности и остался стоять с бокалом в руке, следя за ней глазами.
— Как, вы не танцуете? — услышал он чей-то голос рядом с собой.
Это был сенатор Сушей.
— Идёмте, я представлю вас очаровательным фрейлинам.
Итак, следующие два танца Феликс танцевал с упитанными, веснушчатыми девушками, имён которых он не запомнил. Его опять спросили, нравится ли ему Франкфурт, и он снова вежливо ответил, что очень нравится. Он рассуждал о красоте его памятников, уютных улицах, элегантных магазинах, всё время ища глазами Сесиль среди кружащихся пар и чувствуя себя несчастным каждый раз, когда видел её болтающей и смеющейся в объятиях другого.
— Вы как будто очень веселились, — заметил он, когда они снова танцевали вместе.
— Конечно. Я очень люблю танцевать, а во Франкфурте у нас так мало для этого возможностей.
— Вы их хорошо используете.
Она взглянула на него тем дразнящим невинным взглядом, который приводил его в ярость:
— Разве это плохо?
— Нет, конечно, но я ненавижу всех этих молодых людей, которые воруют ваше время.
— Я была бы очень несчастна, если бы никто не приглашал меня танцевать.
— Я имел в виду, что мне хотелось бы где-нибудь посидеть и поговорить. Мне так много надо вам сказать.
— Пожалуйста, герр Мендельсон, не пожирайте меня глазами. На нас все смотрят.
— Мне всё равно. Когда я могу вас увидеть?
— Возможно, вы могли бы зайти к нам перед отъездом. — Она бросила на него взгляд из-под опущенных ресниц, который заставил его сердце забиться сильнее.
— Можно мне прийти завтра?
Его нетерпение вызвало у неё улыбку.
— Боюсь, завтра чересчур рано. Это Франкфурт, герр Мендельсон. Люди не одобрят вашего визита раньше четверга.
— Четверг! — протестующе воскликнул Феликс. — Но это целых три дня, фрейлейн Жанрено.
— Я знаю, герр Мендельсон.
— Что, если меня отзовут домой? Меня ждут в Берлине важные дела. Я... — Он чувствовал, что на неё это не производит впечатления, он не был даже убеждён, что она ему верит. — Пожалуйста, позвольте мне прийти в среду, — взмолился он. — Пожалуйста.
Её глаза потеплели, в них появилась мягкость, почти нежность.
— Хорошо, — кивнула она. — Гёте-плац, восемь, в среду днём.
Танец окончился.
— Если у вас будут трудности с нахождением дома, — добавила она, отплывая от него, — помните, что прямо перед ним стоит скамейка...
В тот вечер он вернулся в гостиницу в смятенном состоянии ума и недовольный собой. Он сделал несколько стратегических ошибок. Вместо того чтобы быть холодным и обаятельным, он выдал своё томление и вёл себя как ревнивый муж. Теперь ему в голову приходили блестящие остроты, язвительные реплики. Почему остроумие всегда запаздывает? Ладно, чёрт с ним!
Его комната была тёмной, за исключением луча бледного света, проникающего из светлой летней ночи. Он рассеянно развязал галстук, снял пиджак. Облокотясь на подоконник, уставился на усыпанное звёздами небо. В его ушах ещё звучала танцевальная музыка. Он почти чувствовал покачивающееся тело Сесиль, видел её голубые глаза, сияющие как два сапфира на бледном овале лица, сверкающую белизну её зубов в арке полуоткрытых губ. Он любил её — и этим всё было сказано. Теперь, когда он нашёл её, он не мог представить себе жизнь без неё. О да, будут препятствия и проблемы. Они с ней разные, совсем разные. Он художник, человек, подверженный настроениям, экстравагантный, сверхчувствительный. Она была маленькой французской буржуа, полной условностей, бережливой и очень красивой. Найдут ли они общий язык, поймут ли друг друга? Как знать! Но он любил её, и теперь всё, что он должен был сделать, — это заставить её влюбиться в него.
Ровно в три часа в среду он позвонил в колокольчик резиденции Жанрено. Последние полчаса он бродил по улицам, каждые несколько минут поглядывая на часы. Дёрнув за колокольчик, он бросил приветливый взгляд на скамью, где провёл так много одиноких часов в засаде. Он делал успехи: теперь он уже входил внутрь.
76
Здесь: Осторожнее! (фр.)