Перикл

   — Ты меня правильно понял, — скорее похвалил за понятливость, чем просто ответил Продику Эврипид. — Ты ничего не добавил к тому, что сказал я. У тебя нет личного опыта, ты не был в царстве мёртвых, в Аиде, свидетельства преданий не являются для тебя основательными... Так не прекратить ли нам этот спор? — обратился Эврипид к Аспасии. — Ведь и другие, думаю, станут говорит о том же, о чём уже сказал я и Продик. Стоит ли толочь воду в ступе?

   — Давай так и поступим, Аспасия, прекратим эту беседу, — поддержал Эврипида Лисикл.

   — Нет! — крикнул Продик. — Спор только начинается. Не позволяй Лисиклу вмешиваться в него. Но выпить, прервавшись на минуту, конечно, следует.

   — Лисикл не будет больше вмешиваться в спор, — приказала Лисиклу Аспасия. — Продолжим беседу о смерти после того, как выпьем за жизнь.

Лисикл первый стал пить вино так, что слышали все гости — большими и звучными глотками, как пьют воду запалившиеся лошади.

   — Я продолжаю, — сказал Продик, указывая пальцем в сторону Лисикла. — Ибо, как утверждают древние, есть начало, середина и конец всего сущего. Бог приводит в исполнение свои благие замыслы, но не все поспевают за ним. И потому за богом всегда идёт правосудие. Оно мстит тем, кто отстаёт от бога. Кто хочет быть счастливым, тот не должен отставать от бога, но следовать за ним смиренно и во всём исполнять его законы — делать всё в свой час и на своём месте. Если же кто-то из-за своей надменности безмерно кичится своим богатством, — Продик снова ткнул пальцем в сторону Лисикла, — будто он сам себе бог, тот остаётся без бога, служит своим прихотям и дурным наклонностям, вносит в нашу жизнь смятение и творит зло. Разрушить и уничтожить то, что не создано тобой, можно лишь по знаку или приказанию бога. Тогда ни бог не покарает тебя, ни общество. Иначе же ты преступник, тебя никто не защитит. Доверимся богам и всё узнаем. Так соединяются или разъединяются воля бога, истина и законы государства.

   — Продика, кажется, так напугала участь его друга Протагора, что он теперь через слово вспоминает о богах, — сказал Сократ. — Не о бессмертных богах речь, дорогой Продик, а о смертных людях.

   — Но следует как можно чаще говорить о богах, чтобы они видели нашу любовь к ним, нашу проницательность, наше желание познать с их помощью истину и утвердить на земле справедливость.

   — Пусть так, — не стал перечить Продику Эврипид. — Твоё дело — лобызайся с богами. Но скажи мне, Продик, чем смерть по прихоти злодея хуже смерти по воле бога?

Если не хуже, то злодея казнить нельзя. А если всё же его казнят, то, значит, не за само преступление, не за убийство, а за то, что он совершил его не по воле бога. Если же смерть от руки злодея всё же хуже смерти, дарованной богом, то, стало быть, смерть смерти рознь и нам следует страшиться её в любом случае, так как мы не знаем, по чьей воле она пришла, хорошая эта смерть или плохая.

Кто-то из молодых друзей Алкивиада прокричал:

   — Смерть от руки злодея болезненна, тогда как смерть по воле бога приходит во сне!

   — Нет! — возразил Продик. — Смерть от выпитого яда, поднесённого злодеем, наступает тоже без мук. Не здесь различие. Различие в том, что одну душу бог ожидает, а другая прилетает к нему неожиданно, когда у бога другие дела на очереди. Нежданная душа, как нежданный гость, доставляет неудобство и себе и хозяину, хотя в конце концов всё образуется, — махнул рукой Продик. — Смерть смерти равна.

   — Значит, Продик, мы казним злодеев не за сами преступления, а за нарушение божественного порядка? Так? — спросил Эврипид.

   — Так, — ответил Продик.

   — А когда мы казним злодеев, то не нарушаем ли мы тем самым божественный порядок? Разве, назначая казнь злодею, мы ждём божественных знаков или приказаний?

   — Это право, Эврипид, нам дано в законах государства.

   — Прекрасно! Стало быть, мы убиваем злодеев по воле богов. То есть злодеи умирают смертью, дарованной богами. Смертью, которой боги награждают своих любимцев. И вот получается, мой мудрый Продик, что все злодеи — любимцы богов. Остаётся лишь добавить к этому, что они совершают преступления по воле богов. Смерть смерти равна. Нет преступников. Всё свершается по воле богов.

Перикл шумно вздохнул и сказал:

   — Надо выпить, друзья. Хочется выпить после такого спора. За всеобщую благодать. Мы справились с задачей, которую поставила перед нами Аспасия: оттеним сладость вина горечью смерти. Но вот что странно: мы вели беседу так, будто намереваемся кого-то убить и оправдать убийство. Это странно. Убийца — любимец богов...

Продик, как ты мог привести нас к такому выводу? Как ты мог такое сказать? И зачем?

   — Я этого не говорил, — ответил Продик, пьяно улыбаясь. — Это всё великий саламинец...

   — Он этого не говорил, — заступился за Продика Сократ. — К тому же и быть такого не может, чтобы злодеи были любимцами богов. Если боги и даруют злодеям смерть через законы государства, то не для того, чтобы принять злодейскую душу в объятия, а для того, чтобы ввергнуть её в Тартар. Тех, чья жизнь была осквернена злодеяниями, Эринии ведут через Тартар в обитель нечестивцев, где Данаиды бесконечно черпают воду и наполняют ею бездонный сосуд в наказание за убийство своих мужей, где Сизиф безысходно катит в гору свой камень. Там они, облизываемые дикими зверями и обжигаемые пламенем, мучимые всевозможными истязаниями, терпят вечную кару.

Продик при этих словах Сократа вдруг начал рыдать и повалился лицом в подушку, вызвав у присутствовавших весёлый смех.

   — Выпьем друзья! — предложил Перикл.

Все дружно выпили.

Сократ продолжал:

   — Те, кому в жизни сопутствовал добрый гений, поселяются в обители благочестивых душ, где в изобилии созревают всевозможные плоды, где текут чистые воды и узорные луга распускаются многоцветьем душистых трав, где слышны беседы философов, где в театрах ставят сочинения поэтов, где постоянно звучит музыка и устраиваются славные пиршества, где беспримерна беспечальность и жизнь полна наслаждений. Там нет ни резких морозов, ни палящего зноя, но струится здоровый и мягкий воздух, перемешанный с нежными солнечными лучами. Гесиод называл это место Островами Блаженных, а Гомер — Елисейскими полями.

   — А я назвала бы это место Афинами, — сказала Аспасия, хлопая в ладоши.

   — Ты ведь не сам всё это видел, Сократ? — спросил Эврипид.

   — Не сам. То, что я сказал — лишь отзвуки речей Продика. Первое из этого — про Тартар — куплено за полдрахмы: Тартар, думаю, большего не стоит. Другое куплено за драхму — благоухающие Елисейские поля. Я думаю, что и Продик почерпнул эти сведения не из личного опыта, так как ни в Тартаре, ни на Островах Блаженных он не был, а у Гесиода, Гомера и Пиндара. Они же, в свою очередь, получили их от ещё более древних авторов. И оттого, что мы их теперь повторяем, они не становятся ни истинными, ни ложными. Кто-то когда-то сказал — вот и вся их цена. Более достойно повторять за мудрецами древности другое: я знаю лишь то, что ничего не знаю. Да и что может прельстить нас на Островах Блаженных или испугать в Тартаре сверх того, чем прельщает и пугает нас жизнь?

   — Вот в этом ты прав, Сократ, — сказал Софокл. — Нынешнее наше пиршество вполне сравнимо с тем, какое обещано нам богами на Островах Блаженных. А земные наши муки так сходны с муками в чёрных безднах Тартара. Но! Но после смерти мы попадём либо в Тартар, либо на Острова Блаженных. А здесь, на земле, нам всё дано одновременно. И, значит, жизнь лучше, чем смерть. Но насколько же она лучше, друзья, если нет на самом деле ни Тартара, ни Островов Блаженных, если смерть — ничто. Ничто против всего — зло. Смерть против жизни — зло. Жизнь — благо. За жизнь, друзья! — поднял он свою чашу.

   — За жизнь! — закричали друзья Алкивиада да и сам Алкивиад тоже: им явно надоел этот спор мудрецов.

Когда чаши возвратились на столики к кратерам, из которых кравчие черпали вино и тотчас наполняли им опустевшие чаши для нового тоста, Геродот сказал: