Страница 30 из 47
— Наверное, она оставила какую-нибудь записку? — поинтересовался он.
— Нет, — сказала Кэтрин. Где-то на периферии ее внимания Роджер встал со стула и принялся шуршать, собирая ноты. — Если не считать запиской полиэтиленовый мешок. Это был не простой белый мешок, а рекламный пакет ЮНИСЕФ. На нем повсюду были изображены улыбающиеся детишки. Я всегда удивлялась, что она хотела этим сказать.
После этой реплики даже Джулиан не знал, что еще можно тут сказать.
— Жуткая история, — сказал он, вставая, чтобы последовать за Роджером на кухню.
Дагмар утерла лоб рукой. При этом ткань на ее майке плотно натянулась на грудях, отчего там, где она прикоснулась к соскам, образовались мокрые пятна: у Дагмар текло молоко.
— Извините, — сказала она, вставая.
* * *
— Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы в последний раз занимались любовью? — поинтересовался тем же вечером в постели Роджер. Будучи руководителем вокального коллектива, он давно уже научился облекать свою критику в форму вопросов, обращенных к провинившемуся.
— Не знаю, — честно ответила Кэтрин. — Довольно много, кажется.
Всякий другой ответ, по ее мнению, в подобной ситуации был бы… ну как это сказать?.. недипломатичным.
Зловещая тишина Мартинекеркского леса заполняла собой погруженную в чернильную тьму спальню. Кэтрин задумалась, куда подевалась луна — ведь она могла поклясться, что прошлой ночью было полнолуние. Наверное, скрылась за облаками.
— Значит, судя по всему, у нас имеется какая-то проблема? — спросил Роджер через некоторое время.
— Ничего серьезного, — поспешно ответила Кэтрин. — Доктор сказал, что антидепрессанты могут подавлять… ну как это… желание.
Слово это прозвучало до отвращения романтично, отсылая к Барбаре Картленд, если даже не к самому Уильяму Блейку.
В глазах жены счастливое сиянье
—
Примета утоленного желанья…
[22]
Впрочем, она схватилась за это слово отчасти для того, чтобы не задумываться над тем, какие такие «приметы» в ее глазах подвигли Роджера когда-то на то, чтобы умыкнуть ее из стен колледжа Святой Магдалины.
— Ты меня вообще-то слышишь? — поинтересовался он, вновь нарушив безвоздушное молчание ночи.
— Да, — заверила Кэтрин. — Я просто задумалась.
— О чем?
— Уже не помню. — Кэтрин смущенно хихикнула.
Роджер еще несколько секунд (а может, и минут) лежал неподвижно, а затем перекатился на бок и посмотрел Кэтрин прямо в глаза. Лица его в темноте все равно не было видно, но Кэтрин чувствовала его локоть, упиравшийся в край ее подушки, и ощущала жар его… ну как это… желания в непосредственной близости от своих чресл.
— Знаешь, а ты все еще хороша собой, — сказал он спокойным, тихим голосом.
Кэтрин, не в силах больше сдерживаться, громко расхохоталась. Неуклюжий комплимент, произнесенный так торжественно и так многозначительно, когда кругом стояла кромешная тьма, показался ей невероятно забавным.
— Прости меня, прости! — шептала она, умирая от ужаса, что Джулиан может услышать их через тонкую стену. — Наверное, все дело в этих антидепрессантах.
Роджер перевернулся обратно на спину с такой силой, что пружины в матраце заходили ходуном.
— Тогда тебе, может быть, стоит перестать их принимать? — устало предположил он. — Ведь в последнее время тебя больше не мучают мысли о самоубийстве?
Кэтрин поглядела в сторону окна и с облегчением заметила, что оттуда льется слабый лунный свет.
— Ну, иногда, наплывами, — сказала она.
Несколько часов спустя, когда Роджер уже заснул, Кэтрин принялась беззвучно плакать. Ей очень хотелось спеть что-нибудь мелодичное и приятное — какую-нибудь песню Шуберта или даже детскую песенку. «Динь-дон, динь-дон, звездочка» вполне бы подошла. Но, увы, это было абсолютно невозможно. Горло у Кэтрин болело после «Partitum Mutante», к тому же она боялась разбудить мужа, спящего в незнакомой спальне посреди бельгийского леса, и быть услышанной этим мерзким Джулианом Хайндом, который там, за стеной, наверняка прислушивается к каждому ее вздоху. О боже, как же она докатилась до жизни такой?
И тут внезапно она услышала короткий и высокий плач, донесшийся откуда-то издалека. Она знала почти наверняка, что это не Аксель: малыш спал как ангел всю ночь напролет, а днем тоже почти не производил шума — за исключением тех случаев, разумеется, когда у него прямо под носом сжигали здоровенный ломоть бельгийского хлеба.
Когда Кэтрин вновь услышала звук, по ее коже словно пробежал электрический ток. Звук этот не походил на человеческий крик, по крайней мере на вполне человеческий. В тот же миг ей ужасно захотелось оказаться в могучих и покровительственных объятиях — но чтобы быть при этом уверенной, что тот, кто обнимает ее, не хочет от нее ровным счетом ничего взамен. Но таких мужчин, насколько она могла судить по своему опыту, в мире практически не существует.
Вместо этого она натянула простыню себе под самый подбородок и лежала неподвижно, считая странные крики, пока не заснула.
Утром ей так и не удалось выйти к завтраку. Она надеялась на то, что каждое утро сможет оказываться в гостиной раньше Роджера, веселая и энергичная, но из-за ночной бессонницы она проспала до полудня. К тому времени, когда она проснулась, Роджер давно уже покинул спальню. Итак, счет 1:0. В пользу Роджера.
Яркий солнечный свет лился в окно, отчего в теле Кэтрин бурлили все жизненные соки. Перед самым пробуждением ей приснился кошмар, в котором она задыхалась внутри прозрачного и мокрого мешка. Очнувшись, она с трудом выпуталась из влажных от пота простыней.
Пока Кэтрин принимала душ и одевалась, она не слышала ничего, кроме тех звуков, которые сама же и производила. Вероятно, все остальные уже собрались на первом этаже и сидели в ожидании отсутствующего сопрано. А может быть, они отправились куда-нибудь на прогулку, оставив ее одну-одинешеньку в «Шато де Лют» вместе со всеми его прялками и флейтами и кроватью, в которой она не хотела бы провести больше ни одной ночи.
Но она волновалась понапрасну. Очутившись в кухне, она обнаружила там Бена, по-прежнему одетого в пижаму размера XXL, который со смущенным видом сидел на залитой солнечным светом скамье и читал номер «Таймс Литерари Сапплемент» четырехлетней давности.
Все-таки Бен очень странный, думала Кэтрин. Несмотря на то, что он был старше их всех, в пятьдесят пять у него было то же самое детское лицо, как и в те времена, когда «Квинтет Кураж» еще только создавался. И он всегда был очень толст, хотя в последнее время, возможно, чуточку толще, чем прежде. Очень сведущий и уравновешенный во всех областях жизни, он обладал одной лишь слабостью, одной лишь ахиллесовой пятой — вернее, желудком. Каждая гастроль неизменно сопровождалась новым сюрпризом из неисчерпаемых запасов, которыми, казалось, располагал Бен, — так в прошлом году он разобрал двигатель сломавшегося автобуса и починил его при помощи галстука и двух обручальных колец — но вот со своим аппетитом он никак не мог совладать.
— Привет, — сказал Бен, и где-то в утробе у него раздалось низкое урчание, весьма схожее с теми звуками, которые он издавал при исполнении «Partitum Mutante».
Кэтрин ничуть не сомневалась, что он в состоянии и умственно, и физически самостоятельно справиться с задачей и сварить овсянку, но по какой-то неизвестной ей причине он никак не мог заставить себя сделать это. Он посмотрел на Кэтрин и та прочитала в его глазах искреннее страдание. Этим взглядом он, казалось, хотел ей сказать, что больше всего на свете он любит свою жену и хотел бы, чтобы сейчас здесь оказалась она, но здесь была только Кэтрин и что же ему теперь делать?
— Овсянки хочешь? — напрямик спросила Кэтрин.
— Да, — тотчас ответил Бен, и его пухлые щеки вновь залились румянцем.