Люди переменились

— Меня зовут Рангуз, — сказал одноногий, когда Митю приблизился.

— Арестуйте меня, бейте, только не штрафуйте, господин полицейский!

— Иди, иди! — сердито ответил Митю Христов досадуя, что удовольствие уже кончилось, и повел обоих в участок.

Постовой в воротах шутливо вытянулся и щелкнул каблуками.

— А ты без дела не сидишь, — заметил он Христову.

— Гулял себе, а тут они и подвернулись.

— Старайся, может, и снимут взыскание.

Митю Христов нахмурился, остро глянул на постового и процедил сквозь зубы:

— А я и не старался. Делаю то, что мне приятно.

— Начальник идет! — шепнул дежурный.

Митю Христов стал смирно.

— Когда едете? — приветливо опросил его Буцев.

— Завтра, господин начальник.

— Можете побыть в городе до воскресенья.

— Покорно благодарю, господин начальник, но делать мне здесь нечего.

— Ну, желаю вам успеха, — пожал ему руку Буцев.

Ночь опустилась на долину. Вспыхивали один за другим огоньки в селах. Покрытые снегом вершины тянулись к звездному небу, словно спасаясь от мрака. Между деревьями полз туман, застилая огоньки.

Артельщик раздал ужин — по черпаку болтушки. Партизаны быстро покончили с ней и снова улеглись на хворосте. Спустя некоторое время в ложбинке прозвучал короткий свист — сигнал. Все подняли головы — кто это идет? Из-за деревьев вышел Владо. На его светлом добродушном лице сияла улыбка.

— Вам воз приветов! — воскликнул он и взмахнул руками, показывая какой огромный воз. Партизаны заулыбались. Владо подсел к угасающему костру, грея руки. — Ах, какие там внизу ребята, — рассказывал он, — просто любо-дорого поглядеть. Чудо-ребята! Только свистни — придут. И о событиях в мире знают, о победах Красной Армии так говорят, будто с фронта сами вернулись. И не боятся. Можно сказать, что они и есть хозяева села…

— Здорово земляк! — услышал он знакомый голос и поднял голову.

Мишо Бочваров подсел к нему и тоже протянул руки к огню. Выражение лица его было какое-то странное. Глаза смотрели тревожно. Немного помолчав, он спросил:

— Как там, внизу?

— Все как надо. Славный народ. За партию, за наше дело готовы хоть в огонь.

Мишо глубоко вздохнул и отвернулся.

— Да, я слышал, что ты говорил, — сказал он и подумал: «Зачем ты притворяешься, будто не понимаешь, о чем я тебя спрашиваю».

— Ты хоть поел вволю?

— А как же!

— Досыта?

— Досыта.

— Счастливый ты… А я… С той поры как в отряде ни разу не поел досыта.

— Так уж вышло — зима ведь. Как придет весна, совсем другое дело будет, — стал успокаивать его Владо Камберов.

Глаза Мишо медленно гасли под насупленными бровями. Он расшевелил угли в костре и с виноватой кривой усмешкой сказал:

— Ты, верно, хлебца прихватил с собой. Дай хоть корочку.

— Ничего я не прихватил. Нету у меня хлеба, — удивленно сказал Владо.

— Нету? Ну, хоть что-нибудь… Ну хоть горсточку кукурузы.

Владо рассердился.

— Да неужто я бы утаил, неужто бы не дал…

— Эх, вот уже три месяца, как не доводилось поесть досыта…

— Товарищи, все сюда, — крикнул партийный пропагандист, и оба партизана молча отошли от гаснущего костра.

Мишо подпер голову руками и стал слушать.

Он слушал, но слова песни как-то не доходили до него, потому что в мыслях он был далеко отсюда.

…В очаге булькает котелок с бобами. Тотка ставит на середину кухни низенький круглый трехногий столик и зовет его:

— Мишо…

— Сейчас, — отвечает он и вздрагивает от звука собственного голоса.

— Ты что, заснул что-ли? — сидящий рядом Стоял Влаев подталкивает его локтем.

Мишо встряхивает головой, но дремота с новой силой нападает на него.

…Над миской с похлебкой вьется парок. Мишо берет деревянную ложку и торопливо ест.

«Гляди не обожгись!» — говорит его мать.

Вдруг все исчезает, а на снегу появляется богатая трапеза. Кто-то подает ему круглый противень со слоеным пирогом — баницей, он отрезает ножом большие куски и жует, жует…

Тотка тычет его в бок и шепчет:

«Ты что, ведь у нас гости! Сам всю баницу хочешь съесть?»

«И шут забыл, кто он такой, в свою влюбился королеву…»[16] — Непривычно громкий голос Владо оторвал его от еды. Рот Мишо наполнился слюной, и он шумно сплюнул.

— Тс-с! — зашикали на него товарищи.

Над разлившимся по земле черным морем ночи мерцают звезды. Снизу им вторят поредевшие огоньки сел. Холодный ветер принес с вершин снежную пыль, осыпал ею партизан и помчался в долину.

Мишо, с затуманенной головой, шел по протоптанной в снегу дорожке к роднику. Хотел сполоснуть лицо, чтобы освежиться. Голод, по-видимому, повлиял на зрение. Погода как будто ясная, а видится ему все в легком тумане.

Холодная вода обожгла лицо, в голове сразу прояснилось. Низко пригнувшись, Мишо плескал горстями на лоб, фыркал.

Сзади послышались шаги. Мишо обернулся и увидел дядю Стояна. Одутловатое лицо, морщины паутиной лежат вокруг глаз. Зрачки мутные. Тяжелое дыхание со свистом вырывается из его груди.

— О чем это ты вчера так размечтался? — спросил Стоян Влаев.

— Да так, — Мишо улыбнулся, вспомнив, о чем он думал.

— Нынче видел я во сне свой двор, — тихо сказал Стоян Влаев. — Снегу навалило — крышу продавит, а буйволица без попоны мотается по двору и ревет, и некому ее в хлев загнать.

— Твоя Иванка — добрая хозяйка, непорядка не допустит.

— Это так. Да все-таки иное дело, когда мужик в доме.

— Моей хуже приходится. Очень она жалостливая, — Мишо сразу погрустнел.

— Это верно, чувствительным людям труднее, да Бияз не оставит ее, — сказал Стоян. Однако мысли его занимало другое. — Худо мне что-то, Мишо. Все слабею. Дошел до сюда и выдохся. И когда лежу — не легче.

— Скажи командиру.

Стоян Влаев вымученно улыбнулся.

— Наши-то командиры не то что казарменные. Ты недавно служил в армии, знаешь. «Сапог у меня порвался, господин фельдфебель!» — «Ступай к интенданту!» Тот выдаст новую пару — и порядок. А здесь чего? Командира зря беспокоить. Ему и без меня нелегко. Ведь на нем больше груза лежит за право идти впереди.

— Все же он может что-нибудь придумать, — не сдавался Мишо Бочваров.

— Что? В больницу, что-ли, меня отправит или знаменитым докторам покажет? Ведь и у него, как и у нас, только одна душа, да и на ту сколько взвалено. Знаю, что он готов ее за нас отдать, да разве это мне поможет? Я, еще до ухода в лес, обдумал все и приготовился ко всему. Покуда могу, останусь в строю… Тебе ведь приходилось видеть сосну — на голом камне растет, дивишься, чем жива!.. Так и я… Я вот еще таким был, когда нашу идею воспринял. Что же мне теперь, в конце жизни сдаться?

— И я не представлял себе, что так трудно будет.

— Да, перевернуть мир, жизнь переделать, это не легко…

Глаза его блеснули, он оживился.

— Вот именно, что не легко, в том и красота нашей жизни… Думаешь, я себя обманываю, дескать, дожив до победы, заживу лучше, чем жил доселе? Нет, я не дитя, чтоб себя этим тешить… Правда, верю в нашу победу, мечтаю до нее дожить. А там и смерть готов с радостью принять, лишь бы вражеской была пуля… А ежели уцелею, — грустно продолжал Стоян Влаев, — придется тогда по больницам таскаться… А этого я не хочу… Тошно становится, как подумаю об этом… Позавчера в перестрелке я нарочно лоб подставлял под пулю. Да вот, не повезло… А силы у меня с каждым днем уходят… Продержаться бы до сражения — вот чего я хочу…

Протяжный тревожный сигнал прервал Стояна. Он, кряхтя, поднялся, пошел на базу. Сняв с плеча винтовку, Мишо последовал за ним.

16

Слова популярного романса.