Страница 2 из 12
Прямо скажем, далеко не самая интересная компания. Герои только и делали, что сидели кружком и разговаривали: кто-то заболел, у кого-то накануне играли в карты, кто-то кому-то что-то сказал. Обычная прогулка по собственному саду представлялась мистеру Вудхаусу чуть ли не выходом в свет. Самым волнующим событием дня герои единодушно признавали чтение писем. А поездка за покупками в Хайбери, городок возле Хартфилда, где жили мамаша и дочка Бейтс и где имелся один-единственный магазин, – оборачивалась настоящим приключением.
Все это было тривиально до изумления. Посещая другие лекции, я слушал, как Д. Г. Лоуренс проповедует сексуальную революцию, как Норман Мейлер, чертыхаясь, продирается сквозь события Второй мировой. А я все читал и читал про очередную партию в карты. Вот Изабелла с семьей пожаловала домой на Рождество, и целая глава романа состоит лишь из вереницы бессмысленных диалогов – персонажи пересказывают друг другу новости. Сюжет замер и на протяжении более полудюжины страниц не сдвинулся ни на йоту. Да, по правде говоря, во многих фрагментах текста действие как таковое практически отсутствовало. Что-то вроде бы происходило, герои понемногу раскрывались, но ни одно слово, ни один поступок не давали толчка к развитию событий, особенно в том направлении, в котором я ожидал: не было и намека на появление романтического избранника главной героини.
К чему же все эти длинные, бессвязные речи мистера Вудхауса о внуках или целебной овсянке? Вот, например, он разговаривает с Эммой о сыновьях Изабеллы:
– Генри – славный мальчуган, настоящий мужчина, а Джон – вылитая мать. Генри – старший, его назвали в честь меня, а не отца. В честь отца назвали второго, Джона. Кому-то, я думаю, может показаться странным, что не старшего, но Изабелла настояла, чтобы его назвали Генри, чем я был очень тронут. Удивительно смышленый мальчуган. Впрочем, все они на удивление понятливы, и такие милашки! Подойдут, станут подле моего кресла и скажут: «Дедушка, не дадите ли мне веревочку?», а Генри однажды попросил у меня ножик, но я сказал, что ножи делают только для дедушек.
Наверняка Эмма помнила эту историю наизусть. Да и мы ничего нового и полезного из нее не почерпнули. Дети и их сообразительность, так же как их любовь к ножам и бечевкам, не имели никакого отношения к повествованию. И всем уже давно понятно, что общество старого мистера Вудхауса утомительно. Так зачем нам это знать?
Впрочем, словеса мистера Вудхауса ничто по сравнению с монологами мисс Бейтс. Его речи занимали абзацы, ее же – целые страницы. Я сидел в кофейне, окруженный людьми с томиками Кьеркегора и Хомского в руках, и продирался сквозь фрагменты текста вроде того, где мисс Бейтс рассказывает Эмме о письме от своей племянницы Джейн Фэрфакс.
По крайней мере, пытается:
– Ах, вот оно! Я же помню, что оно должно быть где-то здесь, просто, видите, нечаянно поставила сверху рабочую корзинку и закрыла его от глаз, а ведь только сейчас держала в руках и наверное знала, что оно должно быть на столе. Сперва читала его миссис Коул, а когда она ушла, перечла еще раз матушке, для нее это первое удовольствие – письмо от Джейн! – без конца готова слушать, и я уверена была, что оно где-то под рукою, так и оказалось, прямо под рабочей корзинкой, и раз уж вы любезно изъявили желание послушать, о чем она пишет, – но прежде позвольте мне, как того требует справедливость, извиниться за Джейн, что письмо такое коротенькое, всего две странички, и то неполных, – у ней вообще такая привычка, испишет целую страницу и половину вымарает.
И это лишь вступление, вернее, первая его половина; мы не узнáем ни слова из письма еще страницу, не меньше.
В реальной жизни я в упор не замечал таких людей, как мистер Вудхаус и мисс Бейтс – нудный старик и болтливая соседка. Смотрел сквозь них, спеша по своим делам, или рассеянно кивал, соображая, какие книги надо продлить в библиотеке. Еще не хватало тратить свою жизнь на чтение о подобных персонажах.
Забавно, но мнение Эммы совпадало с моим. Хайбери нагонял на нее такую же тоску, как и на меня. Ей тоже казалось, что ничего интересного там не происходит, и только ее отчаянная решимость устроить все по-своему вносила интригу в сюжет. Эта девушка меня озадачивала. Вроде бы я был на стороне Эммы, но она хваталась за все так самонадеянно и безрассудно, все ее планы проваливались с таким оглушительным треском, что я съеживался всякий раз, как она открывала рот.
В самом начале повествования, придумывая себе занятие, Эмма свела дружбу с девушкой по имени Гарриет Смит. Наивная, покорная, необразованная, Гарриет преклонялась перед подругой, ловила каждое ее слово и тем самым всячески потакала тщеславию Эммы. Гарриет к тому же была очень хорошенькая: «невысокого роста, пухленькая и белокурая, с ярким румянцем, молочно-белой кожей, голубенькими глазками и правильными чертами лица, хранящего удивительно ясное выражение». Это навело Эмму на мысли: «Нельзя, чтобы эти томные голубые взоры, чтобы все эти природные прелести расточались напрасно в низком обществе Хайбери и его окрестностей», ведь Гарриет «для полного совершенства недоставало лишь немного искушенности и лоска». И, подобно Генри Хиггинсу, «изваявшему» Элизу Дулиттл, Эмма решила потрудиться во благо своей подружки. «Она сама обратит на нее внимание, разовьет ее способности, отвратит от дурного общества и введет в хорошее, образует ее суждения и манеры. Это будет увлекательное и, конечно же, доброе дело, в высшей степени подобающее ее положению, досугу и способностям».
Ну нет, это уж слишком. Какая самоуверенная, назойливая девчонка – ведь ей самой было чуть за двадцать, и наивностью она едва ли уступала Гарриет. Эмма ни капли не сомневалась в том, что брак между гувернанткой и местным джентльменом – ее личная заслуга, хотя на самом деле она просто раньше других догадалась, к чему идет дело. И вот теперь мисс Вудхаус задалась целью соединить Гарриет и мистера Элтона, нового священника. Чистой воды безумие! Ведь Гарриет была внебрачной дочерью неизвестного мужчины, у нее не имелось приданого и положения в обществе. Но Эмму это не смущало.
Хуже того, она сбила с толку и саму Гарриет, убедив ее отклонить предложение руки и сердца от мистера Мартина, очень достойного молодого человека, который к тому же нравился Гарриет.
Наблюдать эту душераздирающую сцену было невыносимо, словно смотреть на то, как мучают щенка:
– Та к вы полагаете, ему следует отказать, – сказала Гарриет, потупляя глаза.
– Следует? Гарриет, моя милая, что это значит? У вас есть сомнения на этот счет? Я думала… но, впрочем, простите, я, возможно, заблуждалась. Я понимала вас неверно, раз вы сомневаетесь, каков должен быть смысл ответа. Мне казалось, вы спрашиваете лишь, какие выбрать слова.
Гарриет промолчала. Эмма с некоторою сдержанностью продолжала:
– Итак, я заключаю, что вы намерены дать ему благоприятный ответ.
– Да нет – то есть не то, чтобы намерена… Ну, как мне быть? Как вы советуете? Мисс Вудхаус, миленькая, умоляю вас, скажите, что мне делать?
‹…›
– Ни за что вам не стану советовать ни того, ни другого, – сказала, ласково улыбаясь, Эмма.
Она была просто невыносима! Разве можно так бездумно рисковать чужим счастьем в угоду собственному тщеславию? По мнению Эммы, никто в Хайбери не мог считаться ей ровней, и мистер Мартин оказался недостоин мисс Смит вовсе не потому, что Гарриет такое уж совершенство, а потому, что она подружка Эммы Вудхаус! А мисс Бейтс с матерью? Эмма прекрасно знала, что ее визит скрасит день двух одиноких женщин, живущих на грани бедности, но не могла заставить себя бывать у них почаще. Когда же, наконец, она удосуживалась появиться, то искала любой предлог, чтобы поскорее удрать. Джейн Фэрфакс, племянница мисс Бейтс, замечательная девушка, ровесница героини, талантливая и образованная, каждый год приезжала в Хайбери на несколько месяцев, но Эмма старательно ее избегала. Разве родственница ничтожной мисс Бейтс может оказаться собеседницей, достойной несравненной мисс Вудхаус?