Страница 24 из 34
В ходе реформации королевские режимы Англии, Дании, Швеции, части германских княжеств получили возможность не только избавиться от опеки Ватикана, но и ослабить политические позиции оппозиционной части дворянства. Присвоив право назначать глав национальных конфессий, корона лишила церковь имущественной независимости, введя церковные уставы (1536 г. – в Англии, 1545 г. – в Дании, 1527 г. – в Швеции). Национальная церковь превращалась в часть государственной структуры. Но самое главное, монархия перехватывала из рук церкви монополию на идеологию. Не случайно, что первые реформационные законы были столь суровы именно к носителям старого мировоззрения. «Шестистатейный статут» 1539 г. в Англии предписывал смертную казнь за соблюдение «римского обычая» вероисповедения. Исполнение реформационного постановления 1530 г. в Дании было возложено на генерала Вальтера Рантцау. По всей стране прокатилась волна преследований и массовых казней священников и монахов. Оставшиеся в живых представители клира быстро «осознали» себя зависимыми от короля, согласившись на замену разнообразных церковных доходов фиксированным государственным содержанием.
Распространение реформационных учений укрепило позиции короны и в странах с устойчивыми традициями католицизма. Болонский конкордат, заключенный в 1516 г. Франциском I, позволил французскому королю назначать епископов (за папой сохранилось право введения в сан, т. е. утверждение предложенных креатур). В Испании была введена «терция» – налог с церковных доходов непосредственно в королевскую казну. В испанских колониях Нового Света к 1523 г. удалось создать систему патроната, и император Карл I получил возможность назначать там епископов. Однако все подобные меры монархи проводили только по специальному согласованию с Ватиканом.
В регионах, где реформационное и контрреформационное движения принимали особенно радикальные, конфликтные формы, государству грозила опасность нарушения территориальной целостности. Лозунги «единый католический мир» и «единый протестантский мир» несли в себе одинаково деструктивный заряд. Английские индепенденты, или французские гугеноты, стремясь создать сеть независимых конгрегаций, по существу создавали внутри стран собственную церковную иерархию, не являющуюся опорой государственного режима. Эту опасность осознавали все монархи. Людовик XIV, например, преследовал реформатов до призыва их духовного лидера Антуана Кура в 1715 г. к союзу с властями. Вместе с тем, только вмешательство папского нунция Роберти не позволило Людовику XIV предпринять ряд мер против сторонников ортодоксального католицизма.
Победа Реформации в ряде европейских стран значительно ускорила их политико-правовое развитие. Упрочение контроля государства над церковью сопровождалось централизацией всего административного аппарата, постепенной перестройкой сословно-корпоративной судебной системы, активизацией протекционистской политики в торговле и промышленности. Несмотря на отмену средневековых городских вольностей и прав, буржуа нуждались в стабильности королевского режима, а поэтому выступали первоначально последовательными сторонниками короны в ее борьбе против дворянского сепаратизма. Наиболее показательным примером здесь может служить осада Копенгагена в 1658 г., когда столичные буржуа, а не дворянство и клир, встали на защиту национального суверенитета и монарха. Именно они позволили Фредерику III двумя годами спустя совершить бескровный абсолютистский переворот и установить наследственную власть. В целом, поддержка зажиточных городских слоев позволила королевской власти освободиться от зависимости со стороны аристократии, в значительной степени выйти из-под опеки религиозных структур, укрепить собственную армию и бюрократию.
Для представителей дворянской среды централизация государственности не несла с собой столь очевидные выгоды. Попытки новых социальных групп снизить значимость традиционных сословных привилегий вызывали негодование большей части дворянства. Многие аристократы с презрением относились к распространению «предпринимательского духа» и интересам «торгашеского сословия». Однако усиление самой королевской власти воспринималось в дворянской среде как процесс, в конечном счете, естественный и легитимный. И в средневековой этической традиции король априори наделялся высшим достоинством, честью и знатным происхождением. Его полномочия как политического и военного лидера были неоспоримы. Поэтому процесс формирования в аморфных средневековых государствах основ национального самосознания и, как следствие, расширение поддержки централизации государственного аппарата охватывали и значительную часть дворянства. В дальнейшем, подавляя сепаратизм вельмож и ограничивая притязания торгово-промышленных кругов, корона стала выступать в качестве арбитра между противоборствующими группами дворянства и буржуазии.
Важной опорой формировавшегося абсолютизма становилась королевская армия. С развитием городов и появлением возможности вооружать легкие отряды вспомогательных войск (лучников, арбалетчиков) в армии начинает расти недворянский элемент. На первых порах подобные формирования использовали как отряды самообороны, но с появлением пушек и мушкетов характер армий в Европе изменяется окончательно. Тяжеловооруженная конница, состоящая из сеньоров и вассалов, была уже не в состоянии удовлетворить потребности государства как в силу своей малочисленности, так и в силу безнадежного военно-технического отставания. Ее численность и обязанности на поле боя меняются. Так, например, в 1528 г. дворянская конница во французском войске уже составляла всего 1/11 часть. Примерно в это время папа Лев X так определил обязанности дворянской кавалерии: «Прикрывать войска, обеспечивать доставку провианта, наблюдать и собирать разведывательные сведения, беспокоить неприятеля по ночам» т. е. вести все дела, кроме собственно сражений.
Войны, особенно международные, стали серьезным стимулом для укрепления единоличного правления. Для Испании – это, в первую очередь, войны Реконкисты (против Гранадского эмирата), колониальные захваты в Новом Свете и борьба с революционным движением в Нидерландах; для Франции – итальянские войны, франко-испанские, франко-голландские, не говоря уже о Тридцатилетней войне, ставшей испытанием для всех государств Европы. Военные конфликты поставили перед государством задачу содержать регулярную профессиональную армию, изменили характер ее комплектования, а в более широком смысле, потребовали кардинального переустройства всей исполнительной ветви власти. Ополчение в любом виде (ландвер, милиция) было реорганизовано в отряды правопорядка.
Последствия подобных сдвигов сказались и на увеличении королевской армии. В Испании к середине XVII в. она увеличилась в 6 раз, во Франции к концу правления Людовика XIV в 10 раз (около 300 тысяч сухопутных войск), даже в территориально небольшой Пруссии к концу первой четверти XVIII в. насчитывалось около 90 тысяч штыков. Неуклонное падение военного авторитета, сопровождающееся сокращением доходов от военной добычи и традиционных сеньориальных владений, привело в конечном итоге и к сокращению влияния дворянства на государственные дела в целом. Служилое сословие все больше стало зависеть от королевской щедрости, которая принимала форму различных денежных субсидий, пенсий, придворных должностей. Так, штат придворных во Франции достиг к предреволюционному периоду 15 тысяч человек.
Естественно, что абсолютизм не стремился к уничтожению политической роли дворянства, а тем более аристократии как таковой. Уничтожению или политическим преследованиям подвергались представители сепаратистских, центробежных тенденций. Именно этим следует объяснить физическую расправу над лордами Уорвиком, Линкольном, Суффолком в конце XV в. в Англии и громкие политические процессы во Франции, связанные с заговором Гастона Орлеанского в 1632 г. и казнью обер-шталмейстера Сен-Мара в 1639 г. Подобная двойственность отношения монархии к дворянству проявлялась на протяжении всего периода Нового времени. Объективно, позиция короны отражала реальный раскол в данном сословии, противостояние «старого» и «нового» дворянства. Менталитет аристократа отличался значительной консервативностью. Любой французский пэр с пренебрежением относился к дворянам «пера и чернильницы». В прусском табеле о рангах 1713 г. маршал (аристократ) был на 5 ступеней выше министра – гражданского чиновника, тоже дворянина, но вышедшего из буржуа. Даже орден нищенствующих францисканцев гордился наличием в своих рядах в разное время эрцгерцогов, герцогов, маркизов и графов. Эволюционируя, второе сословие стало источником аппарата управления.