Былое без дум

Не буду подробно описывать гастрольный маршрут - скажу только, что два раза при перелетах мы были на краю гибели, а однажды, разминувшись со встречающими нас тракторами, стали замерзать посреди степи. "Газик", в котором коченел я, был населен тихо поскуливавшей актрисой Ириной Костровой, тенором - выпускником Института Гнесиных Владимиром Трощинским, завернутым с ног до головы в огромный шарф и все время проверяю-щим голос, как будто надеялся, что у Царских врат ему придется петь "Ландыши", пик его гастрольного репертуара, и был еще водитель Леша - рыжий гигант комсомолец в драном меховом полушубке на голой рыжей волосатой груди. Матерился он мало, старался казаться спокойным, но когда бензин кончился (а двигатель работал, чтобы не замерзла вода в радиаторе, и что-то типа теплого воздуха дуло в "салон"), он выполз на снег, спустил воду из радиатора, влез обратно и сказал: "Все! ...дец!" Кострова зарыдала, Трощинский перестал петь "Ландыши", а я тихо спросил Лешу, можно ли как-нибудь устроить мне комплект резины для "Победы", так как передние два колеса на комбайнах тех лет ходили на "победовских" колесах, а комбайнов этих в замерзшей степи стояло столько, сколько, очевидно, было подбитых танков после битвы при Курской дуге. Леша внимательно посмотрел на меня, проверяя, очевидно, не поехал ли я умом перед смертью, и сказал: "Александр! Клянусь тебе! Если случайно выживем, будешь иметь колеса". Мы случайно выжили - на нас буквально натолкнулись два поисковых трактора, доволокли до Кустаная, где нас встретили как папанинцев, в зале Филармонии был прощальный концерт. Б.Ф. рассказал кустанайцам "Стихи о советском паспорте", нам вручили медали, а через полтора месяца я получал на Казанском вокзале маленький контейнер с пятью покрышками от самоходных комбайнов и ласковым письмом от Леши с благодарностью за оптимизм и жизнелюбие.

1956-1952 - Театральное училище (вуз) имени Б.В.Щукина. Получил диплом с отличием. (Странное это словообразование - понимай как хочешь: или с отличием от остальных, или с отличными оценками.) Учился у замечательных мастеров. Курс наш вела незабвенная Вера Константиновна Львова - педагог милостью Божьей. Сыграл в дипломных спектаклях "Трудовой хлеб" Островского и "Ночь ошибок" Голдсмита главные роли, занимался уже тогда "капустниками", лелея зыбкую мечту показаться на глаза и понравиться самому Ролану Быкову и встать под его "капустные" знамена. Попался, понравился, встал и стою под теми или иными его знаменами до сих пор.

1952-1943. Учился девять лет в знаменитой московской 110-й школе под предводительством директора Ивана Кузьмича Новикова. Говорю "девять лет" не потому, что мне не удалось доучиться до финиша десятилетнего среднего образования, а потому, что первый класс я закончил в г.Чердыне, в эвакуации. Школа № 110 тогда была на редкость элитная и престижная. Детей привозили на ЗИСах, и попал я туда только потому, что жил в соседнем от школы дворе и физически попадал в самый что ни на есть "микрорайон" 110-й школы, хотя в те времена такого понятия не существовало.

1943-1934. Счастливое детство. Дача в Ильинском (Рязанская ж.д.). Попытка музыкального воспитания. Бабушка и няня. Молодые родители. Дровяной склад в устье Мерзляковского переулка. Трехцветная кошка. Плотники во дворе едят языковую колбасу со свежим батоном. Больше ничего не помню.

Борис Михайлович! К барьеру!

Зажмурившись,

окунаю память на глубину тридцати шести лет

и воспроизвожу облик Александра Ширвиндта

образца пятидесятых годов.

ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

Это произошло в самом начале 1957 года. По приглашению Софьи Владимировны Гиацин-товой Бенедикт Наумович Норд ставил "Первую Конную" Вс.Вишневского в Московском театре имени Ленинского комсомола. На премьеру были приглашены бывшие буденовцы и, конечно, сам Семен Михайлович. Зрительный зал сверкал орденами и медалями. Многие плохо слышали, плохо видели, с трудом двигались. Но все искренне радовались встрече. Чувствова-лось, что люди приехали сюда из разных мест специально по такому торжественному случаю. Будто даже не спектакль собрал их вместе, а сами воспоминания о далекой юности: "Бойцы вспоминают минувшие дни..."

Норд поставил пьесу Вишневского как документальную драму, сочиненную самой действительностью. Многочисленные эпизоды соединялись в целое повествование с помощью кинохроники. Это было небольшое, всего на две минуты кольцо, много раз повторявшееся между сценами. Бывшие буденовцы с восторгом узнавали себя и своих товарищей на экране. Но может быть, им только казалось, что это они. А уж в антракте такие споры начинались! Кто скакал слева, кто справа? Как звали кобылу? Да мало ли какие неточности могут возникнуть в воспоминаниях о событиях почти сорокалетней давности!..

Роль белого офицера исполнял дебютировавший Александр Ширвиндт. После окончания представления мы беседовали с Бенедиктом Наумовичем и Софьей Владимировной, и кто-то из них сравнил Ширвиндта с молодым Прудкиным-Шервинским. К сожалению, я не видел знаменитый мхатовский спектакль и поэтому не имел собственного мнения. Однако понимал, что сравнение это должно быть лестно для дебютанта, тем более что Прудкин, блистательный характерный актер, не раз пленял меня во многих других ролях.

Сочетание особых внешних данных, вызова с усталостью, чистоты с порочностью, как нельзя кстати пришлось для образа. Жадная нетерпеливость насильника становилась особенно отвратительной оттого, что мы видели перед собой человека внешне вполне благопристойного. Напомню, что роль-то была эпизодическая, где нужно за пять-семь минут успеть рассказать о многом.

Первая встреча, конечно, памятна. Но затем наступила какая-то пауза, и я потерял из виду Ширвиндта на несколько лет. А тут подоспел Новый год, и хотя праздник этот сугубо семейный, я, как человек в ту пору холостой, решил провести его в Доме актера. Шум, гам, танцы, аттрак- ционы, лотерея, всевозможные конкурсы, зарубежный фильм и "капустник". Его придумали и сделали несколько человек: Лев Лосев, Анатолий Адоскин, Всеволод Ларионов, Леонид Сатановский, Элла Бурова, Майя Менглет, Нина Палладина и, конечно же, конечно же, Александр Ширвиндт и Михаил Державин.

Успех оказался грандиозным. Зал умирал от хохота. Это был настоящий сатирический театр миниатюр, в котором высмеивались фальшь, показуха, головотяпство, невежество. На них не смели поднять руку профессиональные театры, эстрада, кинематограф, литература. Даже в годы хрущевской оттепели, когда наступила некоторая либерализация и уже стала возможной постановка трилогии Маяковского, "Мандата" Николая Эрдмана, других запрещенных прежде пьес, на произведения современных авторов это не распространялось. Любая, самая робкая критика немедленно расценивалась как клевета, попытка опорочить и подорвать существующий строй. Достаточно вспомнить судьбу зоринских "Гостей" и "Римской комедии", "А был ли Иван Иванович?" Хикмета, "Теркина на том свете" Твардовского...

"Капустник" - давнишняя форма внутренней театральной жизни, из которой родились в свое время знаменитые театры "Летучая мышь" Никиты Балиева, "Кривой Джимми", "Кривое зеркало" и многие другие, - был в те годы настоящей отдушиной, кислородом. Новогоднюю программу решили повторить в будни, - успех тот же, если не больший. Вся Москва рвалась на пятый этаж в Дом актера, у всех для этого были веские причины. Иногда спектакль играли по два раза в день, но удовлетворить всех желающих все равно не удавалось. Слух долетел до берегов Невы, и вот уже Эскин, бессменный руководитель Дома актера, отправляется во главе талантливой труппы поделиться своей радостью с ленинградцами. С той поры каждая новая программа после премьеры в Москве обязательно показывалась и в Ленинграде.

Александр Семенович Менакер как-то доверительно сказал мне: "Шура Ширвиндт должен был бы иметь свой небольшой эстрадный театр миниатюр. Такие люди, как он, родятся не часто. Но разве у нас кто-нибудь ему это позволит?.."

Пока все. Дай отдохнуть, Шура. Вспоминай сам.