Былое без дум

Я скучаю по Скатертному, часто стою там по утрам, находясь внутри очередного четырехколесного "сугроба", и учу слова роли перед репетицией.

В моем доме жили и живут многие известные люди из нашего клана: Уланова и Богословский, Канделаки и Зыкина, Лидия Смирнова, Клара Лучко и Нонна Мордюкова и т.д. - не хватит книжки для перечисления. Жили здесь и Михаил Иванович Жаров, и легендарная Фаина Георгиевна Раневская - великая актриса и уникальная личность. Она никогда не шутила и не острила - она мыслила парадоксально. Многие ее молниеносные афоризмы стали уже легендой. Каждый второй, как это принято, приписывает себе дружбу с ней и якобы лично услышанные от нее фразы. Со мной она тоже подчас перекидывалась парой слов. Не буду их хвастливо цитировать, чтобы не подумали, что я зарвался, но одну приведу, так как вряд ли кто-нибудь другой может это себе присвоить: "Шурочка, проволоките меня по двору метров пять-шесть - очень хочется подышать!" Жил в этом доме и Евгений Александрович Евтушенко, "левому" творчеству которого я обязан своим въездом в гараж нашего дома. При "высотке" есть гараж - зыбкая и редкоосуществляемая мечта каждого советского автомобилиста. Мест в этом гараже раз в тридцать-сорок меньше, чем жаждущих туда на чем-нибудь въехать. Поэтому при дирекции существует гаражная комиссия. Учитывая контингент жильцов, вы можете себе представить состав этой комиссии. Когда я пошел на комиссию впервые, я подумал, что влез на полотно художника Лактионова "Заседание Генерального штаба". Ниже адмирала в комиссии чином, по-моему, не было, или мне тогда с перепугу так показалось. "Очередники" тоже были не с улицы, и, естественно, мне не светило ничего и никогда, хотя я честно числился в списках жаждущих парковки многие годы. Жаждал парковки и Евтушенко.

Мы родились с Женей в один день, 19 июля, матери наши служили в Московской филармо-нии и сидели в редакторском отделе друг против друга, дружили и завещали это нам с Женей. Попытки дружбы были: у меня есть несколько Жениных книг с лихими перспективными надписями, и однажды был произведен эксперимент совместного празднования дня рождения. В списках на возможность въезда в гараж наши кандидатуры стояли почти рядом, но разница в весовых категориях была столь велика, а вероятность освобождающегося места в гараже столь ничтожна, что мне оставалось только вздыхать. Покойный директор "высотки" Подкидов, очевидно вконец замученный великим населением своего дома, проникся ко мне теплотой, и я с благодарностью вспоминаю его ко мне отношение. Подкидов и прошептал мне однажды, что случилось ЧП - умер архитектор академик Чечулин, автор нашего дома, родственники продали машину, и неожиданно внепланово освободилось место в гараже - и что вопрос стоит обо мне и Евтушенко. Я понимающе вздохнул, и мы с Подкидовым выпили с горя.

В этот критический момент появляется известное и очень мощное по тем временам стихо-творение Евтушенко "Тараканы в высотном доме". Тараканов в нашем доме действительно были сонмища - вывести их практически, как известно, невозможно, можно только на время насторожить, и Женино стихотворение потрясло своей бестактностью руководство дома и, конечно же, патриотически настроенную гаражную комиссию. Сколько ни разъяснял им бедный Евгений Александрович, что это аллегория, что высотный дом - это не дом, а страна, что тараканы - не тараканы, а двуногие паразиты, мешающие нам чисто жить в высотном здании нашей Родины, все было тщетно: гаражная комиссия обиделась на Евтушенко, и я въехал в гараж. Вот как надо быть осторожным с левизной, если хочешь при этом парковаться.

1970-1957. Московский театр имени Ленинского комсомола. Помимо молодости и уже зафиксированных и сфотографированных творческих свершений я пережил в этот период получение первой правительственной награды - медали "За освоение целинных и залежных земель". Мало кто сегодня помнит об этом врЕменном или временнОм знаке отличия, но в конце пятидесятых она зарабатывалась трудно, а в моем случае могла быть приравнена к медали "За отвагу". Дело в том, что профсоюзную организацию театра в те годы возглавлял Борис Федорович Ульянов - человек круглосуточного патриотизма и наивной, но всепоглощающей тщеславности. Он организовывал все шефские концерты театра. Мы играли эти концерты везде - от близлежащих поликлиник до отдаленных воинских частей. Сам Б.Ф., как он назывался в кулуарах театра, вел эти концерты и читал стихи Маяковского в неизменной "бабочке" на неизменной серой рубашке, которая, очевидно, была когда-то белой, но от постоянного использования не успевала окунаться в мыльную воду и от этого немного посерела. Вел он концерты с ожесточенным вдохновением, переходящим часто в патетический экстаз. Мы, молодые артисты, всегда с воодушевлением откликались на призывы Б.Ф., зная, что на любом концерте после заключительных слов руководителя: "Дорогие солдаты (врачи .. ремонтники... комсомольцы... и т д ), служите спокойно! Знайте, что за вашей спиной стоит многомиллионная армия советских артистов!" - последует угощение, а в случае воинской части даже обед. Срывы случались только в художественном плане, так как Б.Ф. при своем энциклопедическом знании всех патриотических стихов очень точно помнил их содержание, но постоянно забывал конкретные слова. Для примера вспоминаю трагический случай, происшедший на концерте для нянечек и сестер милосердия в Московском институте им Склифосовского.

Ничто не предвещало катастрофы, плавно заканчивался концерт. Мы за кулисами, усталые, но довольные, хлебали подкрашенный под цвет марганцовки разведенный медицинский спирт, закусывая его бутербродами с копченой колбасой, которая, очевидно, в ожидании конца нашего шоу несколько поусохла и стала свертываться в трубочку на хлебе На сцене привычно заканчивал свое выступление Б. Ф. "коронкой", и финалом были "Стихи о советском паспорте" Маяковского. Читались они приблизительно так:

Я волком бы выгрыз

бюрократизм,

К мандатам почтения нету.

Ко всем чертям с матерями катись

Любая бумажка... но ЭТУ!

По длинному фронту купе и кают,

тут наступила зловещая пауза, и спирт в наших руках не был донесен до рта - Б. Ф. забыл следующие слова, но вековой эстрадный опыт и безумная ответственность заставили его довести все же смысл этого произведения до напуганных медсестер.

"Дорогие друзья! - услышали мы неожиданную прозу в стихотворной канве хрестоматий-ного стихотворения Маяковского, - как вы понимаете, в поезде началась таможенная проверка документов... все сдают паспорта. Ну, и я...

сдаю свою краснокожую

книжицу",

проскользнула фраза истинного текста...

Пауза. Очевидно, в затухающем сознании мастера художественного слова блеснула надежда, но не случилось, и Б. Ф. стал рассказывать содержание вещи дальше.

"Что вам говорить - отношение к различным документам у проверяющих различное - "с почтением берут, например, паспорта с двухспальным английским лёвою", - опять неожиданно проклюнулся у чтеца подлинник. Но... когда, друзья, я предъявил ему наш с вами паспорт, вы не представляете, что с чиновником случилось...

Берет как бомбу - берет как ежа,

как бритву обоюдоострую,

берет, как огромную, в двадцать жал змею..."

легко понесло исполнителя и тут же заклинило, ибо дальше "двухметроворостую", - этого словообразования лучшего и талантливейшего поэта нашей эпохи Б.Ф. осилить не смог и, вновь плавно перейдя на прозу, закончил свою поэтическую информацию: "В общем, друзья мои... я всегда с гордостью достаю из широких штанин свой бесценный груз - смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза"...

Итак, в феврале месяце актерская бригада "Ленкома" вызвалась (в лице, естественно, Б.Ф.) поехать в Кустанайский край на обслуживание целинников. Такой заявки даже обезумевшие от призывов "Все на целину!" работники ЦК ВЛКСМ не ожидали и мягко намекнули нашему предводителю, что порыв сам по себе прекрасен, но возможны неожиданности, ибо в феврале там вьюга, снег, минус 30-40°, и не пашут, а сидят в землянках и бараках и пытаются согреться чем Бог послал... Б.Ф. был неумолим, и, невзирая на возможность летального исхода, мы полетели (лихо получилось!) в Кустанай.