Чистое золото

— А, это вам неизвестно? Пожалуйте сюда.

Василий Никитич на цыпочках направился к углу комнаты и поманил за собою Тоню. Она увидела за широкими креслами низенький диванчик. Здесь кто-то спал. Две мальчишеские головы — черная и белобрысая — лежали на подушке.

— Это что же такое? — вырвалось у Тони. — Степка и Митхат!

— Ш-ш… Вы не шумите! — испуганно погрозил пальцем Круглов. — Отойдите-ка лучше от греха. Я считаю большой своей удачей, что они заснули. — Он тихо засмеялся. — Не знаю, что мальцы там нагородили вашему шоферу, но старый дурень поверил, что их послали в город. Привез сюда — они прямиком ко мне… Да, в обком явились… — повторил он.

— Что же, они тоже за врачом? — Тоня не могла опомниться от удивления.

— Конечно. Я разыскал доктора по телефону, профессора уговорил, а этих разбойников отослал, чтобы с той же машиной ехали обратно. А они, видите ли, проплутали где-то, машину не нашли… Доктор опять звонит — долго ли ребят дожидаться. Я решил, что дело промедления не терпит, сказал, чтобы врачи ехали. А мальчишки блуждали, блуждали по городу и опять вернулись сюда.

— Ой, что же там, на прииске, делается? Ищут ведь их…

— Теперь там уже все известно — доктор расскажет, — успокоительно заметил Василий Никитич. — Они хотели взрослых выручить, — задумчиво сказал он, — знают, что все заняты… А у них, как Степа объяснил, отметки уже выставлены за вторую четверть. Они и сочли, что ущерба не будет, если денек в школу не пойдут.

— Горе с ними! — вздохнула Тоня.

— Горе, горе, да… — согласился Круглов, думая о чем-то своем. — И радость большая, правда? — опять засмеялся он.

Тоня вспомнила, что на прииске говорили, будто у самого Василия Никитича детей нет. Жаль. Много хорошего мог бы принести ребенку такой отец.

— Теперь вот что, — уже серьезно сказал он, — надо ведь вас и ребят домой отправить, Кулагина Антонина. Я собирался в Таежный завтра или послезавтра. Перед концом года у меня правило — все прииски объезжать.

Он подумал, пересмотрел листки своего настольного календаря.

— Да, пожалуй, так будет лучше всего… Тоня, распорядитесь-ка, чтобы дали машину! — громко крикнул он. — Вы не пугайтесь, это секретаря моего тоже Тоней зовут.

— На ночь-то глядя, Василий Никитич! — укоризненно сказала вошедшая девушка.

— Ну, что делать. Не в первый раз ведь. Буфет открыт еще? Так вы нашу гостью покормите на дорогу, и двинемся.

Сидя в машине между Василием Никитичем и укутанными тулупом ребятами, Тоня перебирала в уме все события этого беспокойного дня. Как хорошо, что она решила пойти в обком! Каждый человек, пришедший туда с открытым сердцем, найдет добрый совет и помощь.

— Вашей Надежде Георгиевне хорошенько отдохнуть надо, — сказал Круглов. — Так Дубинский говорит. Нужно бы ей на годик школу оставить.

— Как оставить? Совсем уехать от нас?

— Может быть, и уехать, чтобы вернуться здоровой, окрепшей.

Тоня молчала, и Василий Никитич почуял в ее молчании затаенный вопрос.

— Ну что? — повернулся он к ней и чиркнул спичкой закуривая. Несмелый огонек на секунду осветил его крупный нос и живые глаза.

— Василий Никитич, — тревожно заговорила Тоня, — вы только правду мне скажите, я вас очень прошу… вы меня не обманывайте. Не потому ли вы говорите о ее отъезде, что кто — то в облоно недоволен работой нашей школы?

— Вы что меня так заклинаете правду говорить? — усмехнулся он. — Я правды не боюсь. Об этом деле в облоно я знаю. Неправы товарищи: у Надежды Георгиевны отношение к работе и к ученикам настоящее, советское. Словом, никаких неприятных последствий эта история не вызовет. Печально только, что еще попадаются у нас люди в футлярах.

Тоня выпрямилась и порывисто вздохнула.

— Вам, наверно, много приходилось с такими людьми бороться? Да? — спросила она горячим шопотом.

Круглов захохотал:

— Приходилось и приходится, это верно. И тебе, девушка, еще придется повоевать с ними.

Так неожиданно и просто прозвучало его «ты», что Тоня в темноте благодарно улыбнулась.

— Видишь ли, — продолжал он, — такие люди могут быть и очень знающими работниками, да боятся каждого самостоятельного шага. Очень уж исключений не любят. Это бюрократизм душевный или…

— Равнодушие, вот что! — с жаром отозвалась Тоня. — И все, что их равнодушие, их покой может нарушить, им не нравится. Они лучше глаза закроют, чтобы не видеть.

— Может быть, и так… — задумчиво сказал Василий Никитич. — Но они должны исчезнуть. Огромное большинство у нас — живые, настоящие люди… Вот эти, что ко мне приехали, — помолчав, добавил он, — наверно, не будут равнодушными.

— Нет, не будем! — послышался вдруг тоненький голосок.

— Они, оказывается, не спят! — удивилась Тоня. — А ты разве понял, Митхат, про что Василий Никитич говорил?

— Я все понял, — серьезно ответил Митхат.

— Ну, принимаю твое обещание! — сказал Круглов. — Давай руку.

К нему потянулись сразу две руки, и обе исчезли в его широкой ладони.

— А теперь наденьте варежки и послушайте, что про вас старшие скажут. Много они там у вас безобразничают, Тоня?

— Ой, много, Василий Никитич!

— Ладно уж тебе! — дернул ее за рукав Степа.

Он был очень смущен неожиданным появлением Тони в кабинете Круглова и, проснувшись, первое время не отвечал на ее вопросы и отворачивался. Но известие, что сейчас все поедут домой в легковой машине, вместе с самим Василием Никитичем, показалось ему волшебным подарком судьбы, и он твердо уверился, что никаких неприятных последствий их самовольное путешествие не вызовет.

— Ты помолчи! — строго сказал секретарь. — Ну-с, Тоня, докладывай.

Тоня подробно рассказала о «белом мальчике» и о прогулке Степы в бадейке подвесной дороги.

— Хороши ребята! — Голос у Василия Никитича стал суровым. — И сегодня, значит, опять переполоху наделали?

— Мы ведь хотели как лучше, — грустно отвечал Степа.

— Ты, брат, ведь, наверно, военным хочешь быть?

— Ага. Командиром.

— Так имей в виду, что если ты себя и дальше так будешь вести, я, старший партийный руководитель, все меры приму, чтобы тебя в Советскую Армию не взяли. Не надейся, что я позабуду твои проделки, пока ты вырастешь. У меня память железная.

Степа обиженно засопел.

— Пока ты до такого позора не дожил, давай условимся: перед тем как сделать что-нибудь, ты хорошенько подумаешь, ладно ли выйдет. Можешь такое обязательство на себя взять?

— Могу! — восторженно подтвердил Степа.

И Тоня живо представила себе, как твердо он сейчас уверен, что отныне будет обдумывать каждый свой шаг и поступки его будут удивительны и блестящи.

А более трезвый товарищ Моргунова сказал со вздохом:

— Раньше думать не помогает. Пока думаешь — все хорошо получается, а потом выходит плохо.

— Нет, друг, так бывает, когда люди плохо думают, — отозвался Круглов и тихо сказал Тоне: — Я бы не взялся их воспитывать, знаете… Очень мне все в них нравится. И сейчас как следует пробрать не могу… Уж там педагоги окажут подобающее воздействие.

— А Надежда Георгиевна поправится непременно, — заговорила Тоня, продолжавшая думать о старой учительнице. — Не надо ей со школой расставаться. Она всегда говорит, что около ребят здоровее и бодрее становится.

— Ну-ну, ей лучше знать, — ответил Василий Никитич.

Через несколько минут Тоня поняла, что он задремал. Успокоились и ребята. А Тоня сидела, боясь пошевельнуться, чтобы не потревожить своих соседей. Она глядела в темноту и чувствовала в себе большой и ясный покой. Ей, как и мальчикам, поездка казалась волшебной.

Завораживало плавное скольжение в черно-белой мгле, которому бесконечные повороты дороги придавали особую прелесть. Рядом ровно дышал человек, только что говоривший с ней, как с дочерью, а там, в поселке, около Надежды Георгиевны был врач, деловитый, уверенный, с большими белыми руками и громким голосом. Ее, Тоню, ждал друг… Как жадно будет он слушать рассказ о ее приключениях! Ждала и бригада — верные, напористые ребята. Конечно, они встретят ее хорошей вестью о золоте, найденном ими…