В тяжкую пору

Партия обратила внимание на эту нашу ошибку. Она потребовала от нас: «Восстановить в правах воспитательную работу, широко используя метод убеждения. Не подменять повседневную разъяснительную работу администрированием и репрессиями… Широко разъяснять начальствующему составу, что самосуды, рукоприкладство, площадная брань, унижающие звание воина Красной Армии, ведут не к укреплению дисциплины, а к подрыву дисциплины и авторитета командира…».

На Северном Донце мы впервые с начала войны всерьез принялись за агитационную работу.

Ротный агитатор — не начальник, у него нет никаких преимуществ и особых прав по сравнению с товарищами. Он вооружен такой же, как и все, винтовкой, так же, как и все, идет в атаку и в трудном переходе тащит на себе не меньше, чем остальные. Но он стреляет лучше других, он первый поднимается в атаку и не отстанет на марше. Это, только это, дает ему право агитировать, по-товарищески учить других. Конечно, хорошо, если агитатор грамотен, может вслух прочитать газету, толково объяснить события. Но главное, я и поныне убежден, иметь моральное право быть наставником. Мне не раз доводилось наблюдать, как внимательно прислушивались бойцы к тому, что говорили красноармеец Паршин и замполитрука Бульба, которые сами воевали, не щадя себя. В полку всем было известно, что однажды Бульба вынес из-под огня девять раненых товарищей.

Таких людей — достойных и способных вести агитацию — в ротах было немало. За героизм в харьковских боях несколько сот человек получили ордена и медали. Появились первые гвардейские части.

К этому времени в армии появился второй член Военного совета тов. Лайок. Тылы и снабжение отошли в его ведение. На мне оставалась воспитательная работа и оперативная. Но и тылам, разумеется, тоже приходилось уделять немало внимания. Бездорожье, распутица, приближение зимы — все это несказанно усложнило материальное обеспечение войск.

Никита Сергеевич прислал нам в помощь десять местных партийных работников. Они занялись заготовкой продуктов, сбором теплой одежды, налаживали в деревнях пошив полушубков и ватников.

Всем, чем мог, пособлял старый наш друг — харьковский обком, обосновавшийся в Купянске. Епишев приезжал в штаб, бывал в частях, 24-ю годовщину Октября праздновали совместно: обкомовцы, командование, лучшие бойцы.

К середине ноября, когда дали себя знать холода, армия укрылась под накатами блиндажей и землянок. фронт не всюду проходил по Северному Донцу. Кое-где немцы перебрались на наш берег и старались удержать, а то и расширить свои плацдармы. Особенно беспокойно вела себя 297-я пехотная дивизия гитлеровцев. Противостоящая ей дивизия Давыдова хлебнула немало горя.

Цыганов просидел три дня на НП Давыдова, облазал, несмотря на свои габариты, передний край и, вернувшись в штаб армии, решил:

— Будем немцам капкан ставить…

Правее Давыдова стояла дивизия Пухова, левее — Рогачевского. Соседи должны были сосредоточить основные силы на флангах, соприкасающихся с Давыдовым.

На рассвете дивизия Давыдова двумя батальонами начала наступление. Немцы ответили сильными огневыми налетами, а затем перешли в контратаку. Наши батальоны отступили. Немцы начали их преследовать.

Все разыгрывалось, как предполагал Цыганов.

Грузному командарму тесно в узкой щели наблюдательного пункта. Несмотря на порывистый ветер, его лицо лоснится от пота. Цыганов опустил бинокль, достал из планшета карту и приказал радисту:

— Вызвать Рогачевского и Пухова!..

Капкан захлопнулся с удивительной легкостью. Немцы о флангах не думали. Им и в голову не приходило, что мы отважимся на такое дело.

Но когда дивизии Рогачевского и Пухова встретились, выяснился и наш просчет. Мы не знали, насколько у гитлеровцев первый эшелон удален от второго, и зажали кольцо прежде, чем в его горловину втянулся третий полк немецкой дивизии. Однако два пехотных полка и один артиллерийский были прочно окружены.

Ночью фашисты пытались выскочить из котла. Они поднатужились, собрали в кулак артиллерию. Но наскочили на твердый, не желавший отступать заслон.

Пухов доложил, что в кольцо попал и штаб немецкой дивизии. Кто-то сообщил, что пленен ее командир. Цыганов тут же дал телеграмму Военному совету фронта.

К исходу второго дня Тимошенко и Хрущев вызвали Цыганова и меня к прямому проводу. Выслушали наш доклад, а потом спросили, — где же немецкий генерал?

Цыганов замялся:

— Еще не доставлен в штаб армии.

— Поторопитесь…

Виктор Викторович встревожился. Телефонисты вызывали дивизию Пухова, туда же помчался офицер связи.

— Где генерал?

Из дивизии ответили:

— Генерал убит.

— Пришлите тело и документы.

— Не можем ночью разыскать.

Утром начальник дивизионной разведки принес в комнату Цыганова роскошный мундир, сплошь покрытый орденами, словно рыба чешуей. Но Цыганов лучше, чем разведчик, знал немецкий язык и знаки отличия германской армии. Добрую половину «наград» на генеральском мундире составляли значки и жетоны всевозможных обществ, вплоть до лесоводческого и туристского. В довершение всего мундир, как выяснилось, принадлежал полковому врачу.

Без всякого подъема Цыганов докладывал во фронт итоги операции. Как на змею, смотрел он на белую ленту, тянувшуюся из аппарата. Ждал опять вопроса о генерале. И дождался. Пришлось признаться в недостоверности первого доклада и через минуту прочитать на ленте гневные слова командующего и члена Военного совета фронта. Однако, если не считать генерала, остальные сведения не вызывали сомнений. Два пехотных полка и один артиллерийский были уничтожены в районе Граково Булациловка. Остатки их взяты в плен.

Через несколько дней наша армейская газета напечатала телеграмму товарищей Тимошенко и Хрущева:

«Доблестные войска части Цыганова с большим искусством и самоотверженностью провели в ноябре ряд успешных частных операций по уничтожению немецких оккупантов.

Под ударами наших славных полков и дивизий пала не одна тысяча фашистских гадин и мародеров. Военный совет Юго-Западного направления поздравляет с достигнутой победой мужественных бойцов, командиров и политработников части Цыганова». В ноябрьских боях армия узнала имена новых героев. О коммунисте Дурдиеве писали не только военные газеты. О его подвиге услышали и в тылу.

Вместе с красноармейцем Фролковым в разведке Дурдиев наскочил на вражеский дзот. Пуля разбила приклад винтовки. Дурдиев метнул гранаты. Кончились гранаты, вырвал винтовку из рук гитлеровца.

Все подробности этого боя никому не известны: Дурдиев — не охотник до рассказов, Фролков был ранен. Но ре- зультат известен всем: дзот захвачен, уцелевшие немцы сдались в плен.

В армейской типографии отпечатали листовку, на одной стороне которой было письмо Дурдиеву от родственников, на другой — стихи в его честь…

Иногда о подвигах мы узнавали совершенно случайно. Как-то вечером возвращаемся с Цыгановым в железнодорожную будку, служившую нам ночным пристанищем. В темноте догоняют трое бойцов. Ищут штаб дивизии.

— Зачем вам штадив? — спросил Цыганов. Бойцы узнали командующего.

— Просьба одна имеется.

— Какая?

— Желательно, чтобы командиром нашей роты назначили медсестру Антонину Шевченко.

Имя Антонины Шевченко несколько раз попадалось мне в донесениях. Она вынесла с поля боя многих раненых, и ее представили к награде. Но почему надо было назначить Антонину Шевченко командиром роты?

— У нас сегодня всех командиров побило, — объяснил один из красноармейцев. — Лежим, всё, думаем, хана. Вдруг Тоня (откуда она и когда пришла — никто не видел) как закричит: «Что же вы землю носом пашете? А ну, за мной, вперед!». Не станешь женщине свой страх показывать. Пошли… Потом решили: пусть она у нас командует. Тоня обходительная, душевная. В случае чего сама перевяжет, от простуды вылечит. А что безобразий никаких не будет, ручаемся…

Операция у Граково — Булациловки позволила поближе познакомиться с настроениями германских солдат. Нет, немцы еще не кричали «Гитлер капут». Но они были заметно растеряны и удивлены. В их оглушенные трескучей демагогией головы уже закрадывалось сомнение.