В тяжкую пору

— Нечего хныкать. Танковая бригада прибудет. Да две стрелковые дивизии едут аж из-под самого Ирана… А еще получите пушки, каких во сне не видали. Реактивного действия. Только — беречь пуще глаза. Дали залп — и километров за сорок в тыл…

Никита Сергеевич Хрущев отводит меня в сторону, под деревья.

— Пришлем политработников, опытных, знающих. Используйте умно. Маршевые роты будут. Надо как следует встретить… Чтобы не с ходу в бой…

За рощицей начинается Полтава. В пыли окраинных улиц скрываются машины главкома и члена Военного совета.

На опушке остался колченогий деревенский стол, с которого свешиваются подклеенные листы карты. Мы «колдуем» над столом: Фекленко, я, два командира из оперативного отдела. Не успели на карте появиться первые дужки и овалы, прибегает радист.

— Товарищ командующий, вас просит начальник штаба. И, нарушая уставной язык:

— Там что-то не того…

— Того — не того! — раздраженно повторяет Фекленко, в сердцах швырнув карандаш.

Однако действительно «не того». Семиволоков докладывает, что штаб окружен немецкими танками. Фекленко приказывает пробиваться на Полтаву.

Мы приехали в Полтаву часа полтора назад. Город выглядел тихим, мирным. В мягкой и нежной, как пух, пыли уютно барахтались куры. По центру мостовой величественно шествовали гуси. Изнемогающие от жары псы, свесив длинные языки, лениво смотрели вслед машинам — тявкать было лень.

И сейчас нежатся в пыли куры, осоловело глядят собаки, неторопливо маршируют гуси. Но на улицы высыпали женщины, ребятишки. Они настороженно прислушиваются, потом бегут в дома, торопливо тащат узлы.

Полтора часа назад сюда едва доносилась артиллерийская канонада, а сейчас явственно слышны захлебывающиеся трели пулеметов. Я в обкоме, у Маркова.

— Что будем делать? Чем защищать город? Мрачный Марков отвечает не сразу.

— Только милиция… Задержался, кажется, саперный батальон. Комиссар просил у нас утром газеты…

Милиция и саперы ложатся в цепь, чтобы прикрыть дороги на южной и западной окраине. Коровкин на своем единственном в армии БТ-7 вступает в поединок с танковой разведкой немцев.

К ночи стрельба стихает. В кабинете у Маркова разрабатываем план обороны. Кроме милиционеров и саперного батальона, в нашем распоряжении армейский батальон охраны и бронедивизион, приведенные Семиволоковым. Но, как их ни ставь, для защиты Полтавы этого ничтожно мало.

Вдруг среди ночи — взрывы. Гасим свет, поднимаем шторы. Вспышки озаряют улицы. Дребезжат стекла в рамах, что-то сыплется с потолка. Впечатление такое, будто взрывчатка заложена под соседний дом.

Марков вызывает дежурного. Тот лишь разводит руками.

В городе поднимается переполох. Одни говорят, что сброшен десант, другие утверждают, что прорвалась немецкая разведка.

Секретарь обкома не отнимает от уха телефонную трубку. Связь не нарушена, электростанция работает. Нет никаких сведений о жертвах взрывов. Вызывает областное управление милиции. Неожиданно на его лице появляется презрительно-гневное выражение.

— Болваны!

Через минуту, уже бросив трубку, повторяет:

— Болваны, право слово… ведь надо же… Додумались среди ночи взрывать боеприпасы, которые лежали у них на складе чуть не с гражданской войны…

Утром из штаба отправились в части офицеры связи. Пробираться им надо кружным путем, через мост восточнее Полтавы. Но как раз на мосту — неожиданная встреча: нос к носу столкнулись с немецкой разведкой. Оказывается, гитлеровцы заняли мост еще ночью.

Окружением это назвать нельзя. Но основные пути на запад, на юг и на восток для нас отрезаны. Как же придут обещанные маршалом стрелковые дивизии и танковая бригада?

В который раз перечисляем свои подразделения: саперы, милиция, батальон охраны, бронедивизион…

— Товарищ командующий, — торжественно произносит Семиволоков, — разрешите мне лично заняться мостом.

Фекленко, прищурившись, смотрит на начальника штаба:

— Ишь, развоевался, академик.

Уходя, Семиволоков спрашивает у меня:

— И Коровкина прихвачу. Ладно?..

Семиволокову удалось отбить мост. Там были сравнительно небольшие силы. Немцы применяли обычную для тех дней тактику: выбросили вперед подвижную группу, создали видимость окружения. Если не поддаться панике, ударить по такой группе, она стремительно откатится назад.

Путь на восток свободен. Но ни дивизии, ни танковая бригада не появляются. Мостом воспользовался наш штаб и областные организации, двинувшиеся в сторону Харькова.

Однако это не означало, что мы без боя сдадим Полтаву.

Немцы подтягивали части. Наши бойцы рыли окопы. Милиционеры за неимением саперных лопат действовали обычными крестьянскими.

Через сутки подошла кавалерийская дивизия полковника Гречко. Из танковой бригады прибыл лишь один батальон, которым командовал Герой Советского Союза майор Архипов.

Архипова и военкома бригады Погосова я помнил еще по боям на Карельском перешейке.

— Все дороги забиты эшелонами, — объяснял Логосов, — бомбят денно и нощно. Наш состав чудом проскочил.

…И грянул бой… Вначале появились «фокке-вульфы». Потом «мессеры». Потом бомбардировщики. Я находился к западу от Полтавы, Фекленко — к югу. Город немецкие самолеты пока не трогали. Району, в котором я был, тоже досталось не особенно сильно. Основной удар в течение полутора часов вражеская авиация обрушивала к югу от Полтавы — на только что подошедших конников Гречко и милиционеров, не успевших как следует зарыться в землю. Я сел в машину и приказал Кучину:

— Туда!

Мише не надо было объяснять, что значит «туда». В Полтаве навстречу выскочил броневичок. Офицер связи ехал ко мне. Фекленко просил перебросить на юг армейский артполк и десять танков, то есть половину батальона Архипова.

— Поезжайте к Архипову, — приказал я офицеру, — артполк сам приведу.

Мы всячески берегли пушечный артиллерийский полк — главную огневую силу армии. Если можно было обойтись без него, не посылали понапрасну. Но сейчас надежда только на 152-миллиметровые пушки.

К югу от Полтавы, где рощи незаметно переходят в поля, а поля снова в рощи, все гремело и клокотало. Я оставил машину в укрытии и пошел пешком. Первые встречные — милиционеры в окровавленных черных гимнастерках.

Раненный в обе руки широкоплечий парень с вьющимися светлыми волосами попросил закурить. Я сунул ему в рот папиросу, поднес спичку. Он затянулся.

— Даже легче стало.

— Как там?

— Правду сказать — плохо. Самолетов много. А мы в черных гимнастерках на жнивье. Бей — не хочу… Передвинул языком папиросу в угол рта.

— Вот ведь как без рук-то! — И неожиданно добавил: — подживут, в армию пойду. Милиция нынче бабами обойдется…

Остатками саперного батальона и полтавской милиции командовал молодой старший лейтенант в очках. Он сорвал голос, сипло, с присвистом хрипел мне в ухо:

— Командарм левее…

Тяжелый артиллерийский полк становился противотанковым. Грузные, неповоротливые пушки выкатывались на прямую наводку.

Задержись они минут на десять — от саперов, милиционеров и кавалеристов осталось бы кровавое месиво.

Танки шли сплошной колеблющейся цепью. То одна, то другая машина короткой остановкой нарушает линию. Линия эта раскалывается посередине. Танки хотят обойти нашу пехоту.

Артполк предусмотрительно выгнулся широкой подковой. Из засад ведут огонь архиповские машины, которыми командует комиссар батальона старший политрук Галкин.

Вариант атаки, спланированный немецким штабом, не удался. Танки быстро откатываются на исходные. Кроме тех, что черными островами остались на желтом поле.

В небе опять вражеская авиация. Против нее мы бессильны. Распластайся, прижмись к земле и жди. Твой черед или соседа. Комья бьют по голове, по спине. В ушах, во всем теле напряженный звон. Понять ничего нельзя.

Наконец, освободившись от бомб, самолеты ушли на запад. Отряхиваясь и шатаясь, как пьяные, мы поднимаемся и земли. Старший лейтенант, сняв очки, бессмыслентю-смотрит вокруг. Он ничего не слышит — контузия.