«Дальше… дальше… дальше!»

Плеханов. Да потому, черт возьми, молодой человек, что мы социалисты! Мы разошлись с вами в путях и методах осуществления идеи, но идея-то у нас одна! И любая ваша трагедия — это наша, и наоборот! И кто не будет чужую беду воспринимать как свою собственную, — тот не социалист!

Мартов. Большевики были и остались для меня товарищами, правда, совершающими ужасную ошибку, но все равно товарищами.

Ленин. Ваша ненависть к нам, доходящая до неприличия, сделала вас сегодня знаменем антибольшевизма.

Плеханов. Не отрицаю.

Ленин. А завтра…

Плеханов. Вы отлично знаете, что будет завтра! Завтра ко мне явится Савинков и предложит как самому авторитетному социалисту возглавить новое правительство, которое огнем и мечом уничтожит власть Совета Народных комиссаров. И вы знаете, что я ответил ему! «Я сорок лет жизни отдал рабочему классу не для того, чтобы расстреливать его в ту минуту, когда он ошибся!»

Ленин. Да, я знаю об этом.

Плеханов. А я знаю, что будет с вами через пять лет, как вам поможет в борьбе с проклятой болезнью ваш соратник, ставший вашим надзирателем. И эта трагедия, которая случилась с вами в конце жизни, дает мне надежду, что вы услышите меня.

Ленин. Ну, какой надзиратель? Все гораздо сложнее.

Мартов. После того как были опубликованы дневники твоих дежурных секретарей, где они записывали все свои разговоры с тобой, весь мир знает, какую борьбу ты вел зимой 23-го года за свое право сказать партии последние слова. Как подворовывал лишние минуты диктовок, как мучился без газет и информации. Не надзиратель? Но он же знал, что ты воспринимаешь его опеку как личную несвободу, Фотиева ему аккуратно все докладывала, он же знал что лечебный режим — полная изоляция от всей жизни — который он вокруг тебя создал, ты воспринимаешь как результат его указании врачам, а не наоборот. Если видел, знал, что доставляет столько мучений, столько страданий, почему не отказался, почему не отошел в сторону?

Сталин. Я отказывался, но мою просьбу не удовлетворили.

Мартов. Молчащий, болеющий Ленин устраивал, диктующий — никогда. Вчера генсека потребовал заменить, а что завтра? Поэтому еще строже режим, еще строже изоляция, еще страшнее кары нарушителям.

Перемена света.

Сталин. Послушайте, Крупская, я хочу говорить с вами. Как самочувствие Владимира Ильича? Что нового сегодня на этом фронте?

Крупская. Сносно, но не более того.

Сталин. Я послал ему виноград и груши, мне из Тифлиса товарищи привезли. Это очень хороший виноград, осенний.

Крупская. Спасибо.

Сталин. Скажите, Крупская, а вам известно решение Политбюро о больничном режиме Ильича, вас с ним ознакомили?

Крупская. Да, а что такое?

Сталин. На последнем пленуме ЦК обсуждался вопрос о внешней торговле, который страшно волнует нашего больного.

Крупская. Его волнует, что вы, Бухарин и другие цекисты могли совершить такую ошибку.

Сталин. Он направил Троцкому письмо, из которого даже ребенку ясно, что Ильич в курсе всех дел.

Крупская. Ну и что?

Сталин. Кто вам дал право нарушать решения Политбюро?

Крупская. Вы что это, всерьез?

Сталин. Кто дал вам право информировать Ленина о событиях политической жизни? Вы что, не понимаете характер болезни Ильича? Малейшее волнение может кончиться катастрофой. Нельзя играть судьбой партии.

Крупская. Я что-то ничего не понимаю.

Сталин. Не понимаете? Вы думаете, в партии две дисциплины — одна для всех, другая для жены Ленина? Во что превратится партия, если в ней будет две дисциплины — одна для простых, другая для избранных? Я вам прямо говорю: мы этого не потерпим! Как Генеральный секретарь я запрещаю вам говорить с Лениным на политические темы!

Крупская. Да я лучше всякого врача…

Сталин. Не лучше. Нет и не будет ни у кого монополии на Ленина — ни у жен, ни у сестер… Поднимется, встанет на ноги — тогда пожалуйста!

Крупская. Что вы сказали?

Сталин. Иначе я буду вынужден при все моем уважении к вам поставить вас навытяжку перед Контрольной комиссией. И что решит Контрольная комиссия — пусть у вас иллюзий не будет! Здоровье Ленина — это не ваш семейный капитал. Это капитал всей партии.

Крупская. Жене лучше знать…

Сталин. Спать с вождем не значит знать вождя!

Крупская. Да как вы смеете!

Перемена света.

Ленин. Что с тобой, Надя? Ты чем-то взволнована?

Крупская. Нет, нет, просто быстро шла, устала. Полежу немного. (Отходит в сторону, Каменеву.) Лев Борисович!

Каменев. Да, Надежда Константиновна.

Крупская. По поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе… по отношению ко мне… грубейшую выходку.

Каменев. Умоляю вас, не волнуйтесь.

Крупская. Я в партии не один день! За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова.

Каменев. Надежда Константиновна…

Крупская. Интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину.

Каменев. Ну конечно, конечно!

Крупская. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача… Я знаю, что его волнует, что нет, и уж, во всяком случае, лучше Сталина!

Каменев. Надежда Константиновна, умоляю, возьмите себя в руки!

Крупская. Я прошу вас оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, от недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы у меня напряжены до крайности!

Каменев. Только умоляю вас ничего не говорить об этом Ильичу. Я все улажу!

Перемена света.

Ленин. Прошло почти три месяца — он уладил?

Крупская. Как ты узнал?

Ленин. Что сказал тебе Сталин?

Крупская. Как ты узнал?

Ленин. Не имеет значения. Что он сказал?

Крупская. Ничего он мне не говорил. Ты что-то перепутал, совсем не так понял.

Ленин. Хорошо. Я стал невольным свидетелем твоего разговора с Маняшей.

Крупская. Утром?

Ленин. Да.

Крупская. И дождался, пока ушла Маняша?

Ленин. Что он тебе сказал?

Крупская. Немедленно ложись в постель. Посмотри на свое лицо…

Ленин. Плевать!

Крупская. Возьми лекарство.

Ленин. К черту лекарство! Что он сказал тебе?

Крупская. Тебе нельзя волноваться, ты сейчас доведешь себя…

Ленин. Немедленно скажи. Я ни секунды не буду терпеть оскорбления, нанесенного жене. Нас уже 40 лет назад предупредили, что русская революция даст людям только одно право — право на бесчестье. Согласимся? Умоемся? Большевик без чести…

Крупская. Хочешь заплатить своей жизнью? Неравноценная плата!

Ленин. У чести нет цены! Что он тебе сказал?

Крупская (понимая, что выхода нет, что от каждого ее отказа возбуждение только нарастает). За письмо Троцкому, которое ты мне продиктовал.

Ленин. Что?

Крупская. Обругал. Но я уже сказала ему, что забыла сказанное.

Ленин. Как обругал?

Крупская (помолчав). Сказал гнусность.

Ленин. Какую?

Крупская. Тебе недостаточно?

Ленин. Дай мне стул… поддержи меня…

Крупская. Володя… Володенька… Володя, это все ерунда, я уже забыла…