Занавес

- Я знаю, - шелестел шелковым голоском , увещевая, М. - Но страхи надо преодолевать. Ничего, кстати, страшного и не произойдет, уверяю вас. Вам давно пора бы кардинально обновить вашу жизнь. Новая спутница придаст ей нужный импульс. И с Французовой вы тоже можете прожить долгую и счастливую жизнь. И проживете, с моей помощью. Обещаю!

- Я люблю жену, - упирался всеми силами Гранин, - люблю своих пацанов, и с ними со всеми хочу прожить долгую счастливую жизнь. С ними. Я это теперь понял, никто другой мне не нужен. Поэтому, просьба, оставьте меня в покое, я уж как-нибудь сам во всем разберусь... Сам.

- Как знаете, - с явным сожалением в голосе произнес М. - А что? Вполне, даже благородно. Но я мало что понимаю в благородных умах. По-моему, от них только ненужное беспокойство и помеха. Как и от таланта. С талантами столько мороки, доложу я вам, Андрей Владимирович. И, как по мне, лучше иметь дело с тем, кто не так, как, скажем, вы, талантлив, но зато готов на все. Я это тоже теперь понял.

Обстановка на лестничной площадке внезапно изменилась. Звонки и стук в дверь прекратились. Было слышно, как открылась дверь соседней квартиры. Последовал короткий, неразборчивый разговор, прозвучали удаляющиеся шаги на лестнице, и все стихло.

- Вот я, господин артист, не люблю делать кого-то несчастным и наживать себе врагов, а вы, надо отдать вам должное, делаете это великолепно. На мой взгляд, только что вы совершили ошибку. Огромную, трагическую даже, ошибку, - сказал М. - И, как это ни прискорбно, очень скоро вы в этом убедитесь. Лично. Малой кровью уже не обойтись.

Сказав это, М пригубил из своего бокала алой жидкости и быстро облизнулся.

Все это время в зеркале был виден лишь сам М и кресло, в котором он располагался. Но тут тусклое серебряное свечение вокруг ангела качнулось и слегка раздалось в стороны, словно занавес, благодаря чему стал виден кусок окружающего его интерьера. В основном смутно, как нагромождение темных объемов. Ясно был различим лишь невысокий столик под его левой рукой. На том столе, на большой шахматной доске были расставлены фигуры. Необычные, искусно вырезанные из какого-то светящегося камня в виде экзотического войска. Этим войском повелевал М. Он отставил бокал в сторону и, чуть помедлив, сделал ход.

- Игра перешла в эндшпиль, - сказал гроссмейстер. - Мат неизбежен. Вы проиграли, мой дорогой Андрей Владимирович.

- Да подожди ты, не причитай, - сказал Гранин раздраженно. - Не спеши хоронить, может, все еще и наладится.

- Но вы либо за белых, либо за черных, - сказал М. - Другого, поверьте, не дано.

- Какая, в сущности, разница? - пожал плечами Гранин. - Шахматы не жизнь, а жизнь не шахматы. Она сложней. Сегодня ты играешь белыми, а завтра черными. Как жребий ляжет.

- Жребий - это судьба, - возразил М, - и ее желательно предугадывать. Жизнь так устроена, что в ней всегда кто-то играет против вас. Даже если вы не в курсе этого. Вы говорите: судьба, и вы ошибаетесь. Сегодня вы не угадали, мой друг, и противная сторона уже сделала свой ход. Боюсь, вам уже не избежать проигрыша.

- Это все такое, - помахал рукой Гранин. - Это от лукавого. Теория за жизнь. Поборемся еще, поупираемся...

- Ну, ну... - промолвил М скептически.

Гранин пожал плечами, взял пульт и выключил ставший раздражать своим мельканием телевизор. В комнате сразу стало темно, потому что, как оказалось, уже давно наступил вечер. В сумраке серебряным прямоугольником светилось зеркало, освещая предметы, явные и кажущиеся, настоящим лунным светом. Он бросил пульт на журнальный столик и тяжело встал с кресла. Заметив на полу телефон, он поднял его и сунул в карман. Потом подошел к окну и, отведя рукой в сторону штору, долго смотрел на улицу.

Где-то за домом, в ясном небе, невидимая, висела Луна. Город внизу, перед ним лежал в ее свете притихший, но живой. Город дышал в сумраке, ворочался, двигался. Не спал - жил. А за спиной, в комнате, казалось Гранину, все промерзло. Он почувствовал озноб на спине, передернул плечами. Отпустил штору и, потянувшись, по памяти включил бра. Повернувшись лицом к комнате, он вдруг вздрогнул от неожиданности, увидев во втором кресле у журнального столика, противоположном тому, в котором сидел сам, темную фигуру. Испугался - не испугался, но сердце екнуло и заколотилось. Мужчину в кресле он почти сразу узнал, тем более, что тот совсем и не прятал лица, но сердце и после этого не перестало бить в набат: бум-бум.

- Здорово! - своим развязным, узнаваемым голосом приветствовал его гость, тоже артист, тоже Гранин, но только Алексей. Однофамилец. Андрею Владимировичу он почему-то никогда не нравился, не его, как говорится, был персонаж. Они были знакомы, весьма, впрочем, поверхностно, и по работе никогда не пересекались. Пока не пересекались. Хотя, все к тому неизбежно шло. Дело было в той роли в новом спектакле режиссера Козака, о которой говорил М, и на которую, как оказалось, претендовали они оба. И хоть режиссер считался его другом, он, как выяснилось, сомневался, кого из Граниных предпочесть. Не сомневался только каждый из них, считая, что роль должен играть он. И вот теперь Алексей Гранин находился перед ним, собственной персоной. "Как он здесь оказался?" - пронеслось в голове.

- Чем обязан? - спросил Андрей Владимирович.

Было ясно, что, скорей всего, это проделки М, и спрашивать, поэтому, бесполезно. Он скосил глаза на зеркало, но оно отразило лишь этот его тревожный, сыскоса, взгляд.

- Да ладно тебе, - сказал Алексей, - кончай церемонии разводить. Мы же коллеги, как-никак. Да и я, видишь, не с пустыми руками приперся.

И он жестом указал на появившуюся на столе батарею бутылок.

- Не многовато ли будет? - поинтересовался Андрей. - Я водку вообще не пью, у меня на нее аллергия. Я, как видишь, сухое потребляю, чисто в медицинских целях. А ты тут, собственно, каким чудом?

- Да вот, шел мимо, дай, думаю, зайду... К товарищу. Тем более, что дверь открыта.

- Шел мимо, говоришь? И дверь открыта? Ну, и шел бы себе мимо дальше. Я гостей не жду, и вообще, мало кого в эту дверь впускаю.

- Что ты все ершишься? - спросил, впрочем, без видимой обиды Алексей. Его долговязая фигура, втиснутая в объем кресла, была похожа на складной метр. Кресло было достаточно низким, поэтому колени гостя задирались едва ли не выше головы. Почувствовав неудобство, он вытянул ноги вперед, на самый центр комнаты, и положил одну на другую. - Я по делу, - сказал, словно предъявил пароль, и на его большегубом лошадином лице появилось выражение значительности.

- Какие у нас с тобой дела? - поинтересовался хозяин. - Я что-то не припоминаю.

- Сейчас все расскажу, - сказал Алексей. - Но давай для начала накатим. Попробуем преодолеть естественное напряжение. Во что тут можно налить?

- Ладно, подожди.

Андрей сходил на кухню и принес еще одну чашку.

- Вот, держи, - сказал, подавая ее гостю. - Сегодня пьем из фарфора. Но закуски нет, так что ты того, поосторожней, не свались с ног.

Какая-то еда в холодильнике, конечно, была, но ему совсем не хотелось сейчас возиться, накрывать стол, а хотелось как можно скорей выпроводить незваного гостя прочь.

Они выпили, каждый свое, занюхав выпивку кулаком.

- Ты про дело говорил, - напомнил Алексей Владимирович. - Что имелось в виду?

- Так вот это, - сказал Алексей. Не нагибаясь, он протянул руку, взял с пола брошенную на него газету и положил ее на стол. Постучал длинным пальцем по фотографии на развороте. - Тут все толково, как мне кажется, разжевано, и ты, конечно же, читал.

- Ах, это... - понял, в чем дело, Гранин. - Ну, это все спорно. В газете чего только не напишут. Это же журналисты, они, как дети, всякую гадость в рот тянут. Ну, что это такое: "Два Гранина схлестнулись за роль в новом спектакле культового режиссера..."? Что такое, где схлестнулись? Мы с тобой и встречались то один раз три года назад... Грубо говоря, не верь всему, что пишут на заборах и в газете. Все слухи сильно преувеличены.