Страница 8 из 10
Над столом во весь свой небольшой рост возвышался розовый полковник.
— Ну-ка, братцы, нашу давай, ритуальную…
И братцы дали, и хорошо, надо сказать, и не просто так, а с умыслом да расстановочкой:
— Ну, держись теперя, — ёкнул старик, — началось…
— заголосила полковничья внучка, размахивая именным платочком дедушкиным.
И вдруг в горячем экстазе затрясло спутницу альбиноса Великой Германии: что-то рвалось из нее, и плечи подрагивали, и губы, облизав макияж, нашептывали нечто горячее.
— выпалила степенная, огляделась шально, руками тряхнула так, словно хоровод собралась завести.
— подхватила комсомольская богиня, сдирая с шеи завернутую по-аглицки косынку.
И все, и вырвалось, и понесло. «Давай Нюрка, давай!» — подбадривала компания.
Нюрка, так, оказывается, звали спутницу, порозовела под густым слоем искусственной западной молодости, налилась яблочком румяным, осушила одним махом водку. Рукавом парчовым закусила и:
Мужская часть банкующих из коленок, подметок, ладоней, из посуды столовой разной соорудила оркестр, аккомпанемент был что надо.
Полковничья внучка, стряхнув с плеча руку дедушки, скользнула, пританцовывая, — в круг:
— и, чуть притаранив опешившего, почерневшего от ревности дедушку, к принцессе комсомольской пошла.
Ну тут уж и мужички злобесные не удержались, и откуда взялось только!
— припомнили эти вновьиспеченные кабалисты. Но и дамы не растерялись, ответили:
Ох, и раскраснелся передовой отряд эксплуататоров-расхищенцев, поглядеть любо-дорого. Даже старик помолодел и свою семечку вставил, хитрец, специально ждал, когда выдохнутся банкетчики:
Но нашли силу банкетчики, достойно ответили нищему, уже в смешанном хоре негодующих голосов:
И откуда-то со стороны невидимых доселе кулис донеслось эхо. Да нет, не эхо то было. То вырулил в костюмчике светлом, гладкий, сияющий, точно белый «мерседес», певец эпохи рвущихся сердец, объект зависти самого Маккартни, нестареющий, несгибающийся, вечный Зев…
— в аплодисментах потонул куплетик символический.
— А сейчас, — продолжил певец молодежный, сияя улыбкой оптимистической, — а сейчас, корона представления, для дорогих гостей — «Русская мистерия».
Однако ж, заминочка вышла. Молчание тягостное. И вдруг — ржанье…
— Харитоша, — умаслился словом старик.
Харитоша сидел верхом на четырех спинах танцоров, стоявших на четвереньках головами внутрь. Получился настоящий паук, да еще сапоги черные, хромовые у танцоров, да ноги тонкие, длинные. Паучина да и только.
А впереди две девицы в кокошниках несли под покровом что-то неровное — с выступами, с башнями что-ли какими.
— Кремль, господа! — выкрикнул Харитон. — Кремль буду крыть! — смеется, поплевывая, пока все остолбенело переваривают… тихий ужас на лицах эсесеропродавцев, — жестью белой да золотишком сусальным, дурни! — хохочет Харитон и сдергивает покрывало. Под ним Кремль не красный — золотой. Опа! — хлопает в ладоши Харитон. Звучит песня:
Старик довольно смеется. На сцену выбегают девушки в сарафанах, кокошниках, точно березки белые.
— Березу, слышь, возьмешь? — оживляется за банкетным столом батюшка.
— Лицензию, — рубит полковник и вновь утыкается в блюдо.
Девушки кружат хоровод, появляются молодцы, тоже кружатся, то и дело вспархивают, будто лебеди на пруду. И вдруг что-то мелькает меж красавиц в кокошниках, вначале как зарница дальняя, снова — нет, то еще одна краса пролетает, розовая лебедка, с сиренью. И все молодцы-лебеди, как проскользнет она, тревожатся, потом опять к подругам своим прислоняются, и вновь — стремительный бег — зарницы всполох. И опять замешательство, тревога на лицах, ожидание…
— Затея, мечта моя, Затеюшка, — распустил нюни этот старый развратник, а что до меня, так я ее даже разглядеть толком не смог, зато среди березок этих — ох, и ничего были!
— Да, там девки сисястые! — вякает старик, но Затея, скажу тебе, это… да… — кажется, впервые у старика не хватает слов. А что за имя-то, господи Аввадоне, За-Тея. Ты-то разумеешь хоть, с кем дело имеешь?
— Ну как, дело известное, Царевна Лебедь, мифологию знаем.
— Сам ты мифология, — сплюнул старик. Сама Мечта это. А когда мечта есть, говорил же тебе, нету ни зла там какого мирового, ни добра, а есть только жажда. Смекаешь?.. Да гляди, гляди, занятный балетец, скажу тебе.
Действительно, занятный, если учесть, что с березок уже облетели верхние непрозрачные покрова, и остались они в…
— … газе, какое там содержание сероводорода, три? Три процента? Нет брат, газом твоим только преисподню топить. Не отдам за березу, — противится полковнику батюшка.
В газе девушки были еще прекраснее. Так это и не березки вовсе, а лебедки. И кружатся с сужеными своими в парах. А по краям-то круга светлого какие-то шорохи, вспархивания, стоны доносятся… И вновь Мечта Затеевна в легком танце покровами тончайшими сердца верных мужей задевает… И уносится. И они, господи, грешные — за нею, куда? А из глубин темных, тем временем, из самого нутра тьмы черные фигуры выплыли, на лебедок накинулись да начали терзать их затаптывать… Не успели, кажись, вновь белый отряд показался молодцев храбрых. Заклевали лебеди воронье-коршунье проклятое, но тут чудеса — хлынула кровь из ран жестоких и залила крылья черные, а под кровью этой и побелели стервятники — и тот же изгиб шеи стал у них, и крылья те же, что у победителей ихних — в этот смертный миг коршуны в лебедей превратились, а лебеди, те тож, как в зеркало волшебное глянули — обернулись на миг стервятниками… И бросились лебедки на суженых, и стали их обнимать-целовать… и в этот миг… она, Царевна Лебедь, вплыла на невесомых крыльях, в прозрачных одеяниях, и сама прозрачна, родник питающий, чистота его, и жажда…