Страница 22 из 38
«О, как красочно заявил! Я тобой восхищаюсь! – подумал Дали, накручивая ус. – Возвращайся, значит?! А что он мне прикажет делать в Европе, наводненной коммунистами? Да, Пикассо – великий испанец! И я тоже! Пикассо – великий художник, и я тоже! Пикассо – коммунист! И я… О нет! Я не коммунист. Хотя мог бы стать и великим коммунистом… Но это не мое! Таких чокнутых, как я, коммунисты долго терпеть не будут. И потом, я люблю деньги, комфорт, роскошь… А коммунисты меня быстро отучат от моих хороших привычек. Нет, я как-нибудь останусь просто великим гением, мне так удобнее!» Дали вспомнил Пикассо – это был настоящий исполин в искусстве, и ему становилось не по себе, когда его сравнивали с соотечественником. «Ох, он еще предлагает мне свергнуть Франко! И для чего? Чтобы коммунисты пришли в Испании к власти? Какой ужас! Ну нет, я на такое точно не пойду! – и тут Дали осенило: – А отошлю-ка я своему другу его портрет, написанный мною. Пусть гордится, что удостоен кисти великого гения!»
Всю ночь Дали не спал и думал только о портрете: «Как же мне его нарисовать? От сюрреализма я отошел и сейчас нахожусь под влиянием картин великих классиков эпохи Возрождения». Сальвадор ходил по комнате и призывал на помощь музу, но было поздно и вдохновение отдыхало, видя уже третий сон. Дали начинал злиться: «Ох уж этот Пикассо со своим коммунизмом! Не дает мне покоя!» В душе он уважал своего коллегу по творческому цеху, но в то же время боялся выглядеть блеклым на его фоне. Только Пикассо мог сравниться с его гением, и это Дали очень не нравилось. «Ладно, а отошлю-ка я ему телеграмму: «Дорогой друг, готов вернуться в Европу, если ты откажешься от своих коммунистических идей! Так мне будет спокойнее находиться рядом с тобой!». Посреди ночи он вызвал посыльного, и срочное сообщение полетело в Париж. Утром Дали торжественно объявил:
– Гала, товарищ Пикассо должен выйти из компартии! Я его уговорил!
– Ты уверен, что он согласится? – Гала с удивлением взглянула на мужа.
– Конечно! Куда же он денется?! Это же сам я его попросил!
Днем от почти уговоренного Пикассо пришло сообщение. Ответ был весьма кратким: «А не пошел бы ты!»
Возмущению Дали не было предела, его усы дергались, как при нервном тике, и он в гневе бросился в мастерскую, разбрасывая все в разные стороны. Он выхватил мольберт и кисточки и в ярости стал наносить мазки на чистый холст. Дали набросился на полотно с энергией взбешенного зверя, и вскоре на нем стала вырисовываться своеобразная фигура или бюст, чем-то отдаленно напоминающий Пикассо. Вместо головы был изображен мозг в виде ракушки улитки, из которой не спеша выползали мысли, на голове водружено нечто вроде лаврового венка, которым покрывали свои головы древнегреческие императоры, поверх него сияла корона. Венок, символ высокомерия и надменности, прорастал через заднюю часть шеи и выходил через рот в виде длинной ложки. Глаз на голове не было. Дали ухмыльнулся: «Ты не способен видеть реальность, лавровый венок лишил тебя возможности реально оценивать себя. Лавры – вот твой главный бич! Лавры, которые ты вознес на себя сам. Ты потерял дар чувствовать окружающих и потому поднялся над всеми». Но вскоре появилась долгожданная муза, порхающая за ухом Дали.
– Ты не прав! – возразила она. – Пикассо – очень чувствительный и сентиментальный человек, а ты сделал из него высокомерного и надменного императора, лишенного человеческих чувств.
– Но он слишком высокого мнения о себе, – возразил Дали.
– Но ты тоже!
– Я – это я! Таких талантов, как я, больше нет на нашей планете! Я покорил мир благодаря гениальности своего ума!
– О, Дали, будь скромнее! – пропищала муза и тихо удалилась.
– Ладно, уговорила! Пририсую ему немного цветов, он все-таки обладает определенным чувством вкуса, – и художник набросал два цветка. – Пожалуй, Пикассо также сентиментален, – и Сальвадор добавил на ложке маленькую деталь. – Все! Этого достаточно. – И ответная телеграмма-портрет полетела молнией в Париж.
Глава 32
В Испании тем временем генерал Франко полностью уничтожил левое движение, но это не спасло страну от раздирания на две части. Миллионы людей эмигрировали за границу, и многие из поддерживавших республиканцев томились в тюрьмах и концлагерях. Жестокая цензура Франко запрещала все партии, общественные организации и оппозиционные издания. Вскоре генерал осознал необходимость воссоединения испанского народа, и в тысяча девятьсот сорок восьмом году была объявлена программа национального примирения. Всех сторонников республиканцев амнистировали, а в страну стали возвращаться беженцы. Постепенно разные части общества стали находить то общее, что могло их объединить, и этим общим являлась сама Испания, когда-то самая могущественная держава мира с огромным историческим и культурным наследием.
Картина Дали «Предчувствие гражданской войны» могла бы сейчас иметь продолжение. Две части прекрасного образа Испании, некогда превратившиеся в монстров и разрывавшие друг друга на куски, постепенно стали снижать свою агрессивность, пальцы ослабили железную хватку, жестокость уходила в прошлое. Изображенные на этой картине бобы – символ голода – не устраивали уже никого. Испания, воспроизведенная на фоне пустыни, не принесла никому пользы, нужно было восстанавливать страну и объединять людей. Монстры успокоились, их время прошло. Незаметно, осторожно, с большим недоверием две части одного человека воссоединялись, постепенно принимая человеческий облик. Испания после долгих мук гражданской войны, последовавших за ней сведений счетов начала мирный диалог, два враждебных лагеря протягивали друг другу руки в знак примирения. Война существует до тех пор, пока в сознании людей кипят ненависть, жестокость и агрессия. Но долго жить в состоянии обреченности на вымирание человек не способен. Картина «Предчувствие гражданской войны» пророчила единственный выход из состояния ненависти.
Генерал Франко часто смотрел на картину Сальвадора Дали, понимая глубокое послание, которое предназначалось в первую очередь для него: «Генерал, ты захватил власть в стране, ты уничтожил многих испанцев, ты стал тираном, но долго так продолжаться не может. Ты отвечаешь за всю страну, и твой следующий шаг – это воссоединение страны». Жесткий и бескомпромиссный человек вдруг понял, что нельзя больше оставаться монстром, превозмогая свои эмоции, он начал очищение самого себя от злобы и ненависти, показывая пример всем остальным испанцам. Одна картина великого Дали обладала гораздо большей силой убеждения, чем миллионы веских слов, слетающих с языков тысяч политиков. Эта картина кричала: «Будущее Испании – только в единстве!»
– Дорогая, мы возвращаемся в Испанию! Я получил разрешение! – с огромной радостью в голосе вбежал Дали в дом. – Моя милая Гала, мы отправляемся домой! Собирай скорей вещи! Прекрасный Фигерас уже ждет нас.
– А как же Америка? – обреченно вздохнула супруга.
– К черту Америку! Если будет нужно, мы в любой момент вернемся. Мы будем жить в Каталонии!
Гала не спеша ходила по дому, собирая и упаковывая нужные и ненужные вещи. Ей очень не хотелось покидать эту страну, где они нашли пристанище, где стали популярны и богаты. Но она прекрасно понимала, что без Дали ей здесь делать нечего. В последний вечер перед отъездом они как всегда прогуливались по набережной, наслаждаясь последним закатом их американской жизни. Утром чета отправилась в Европу. Теплоход уходил в открытый океан, и Америка постепенно удалялась все дальше и дальше.
– Вот и закрыта еще одна страница нашей жизни, – тихо прошептала Гала. – Что нас ждет впереди?! Пока не ясно.
Богатая Америка уходила в прошлое, а впереди все было в тумане и неизвестности. Женщина стояла на палубе и смотрела на сизые волны бесконечного океана, которые с таким печальным шумом накатывались друг на друга. А рядом стоял Дали в совершенно ином расположении духа. Он был возбужден и нетерпелив, ему хотелось скорее попасть на родную землю, чтобы опять начать творить. Америка осталась в прошлом. Это было хорошее время, но родина манила его своими пейзажами, людьми и, главное, духом, которым так заряжался великий художник.